Природа Самосознания

1) Дан

— Куда потянет меня в этот раз ниточка? — подумал Дан Рош, натягивая красно-синий, затвердевший от времени носок на разогретую после сна стопу. Это был не столько вопрос, сколько одна из тех внутренних задач, которые он обожал себе подкидывать — без ответа, но с бесконечными вариантами решений.

Дан всю свою сознательную жизнь мыслил исключительно абстрактными категориями. Уже в пять лет цифры и формулы были для него реальнее, чем мяч, плюшевые игрушки и даже родители. В школьные годы он с лёгкостью решал задачки, над которыми ломал голову его старший брат — студент математического факультета, вполне способный, но явно не гений.

Всем было очевидно: Дан принадлежит не этому миру, а стране стройных формул, безупречной логики и остроумных доказательств. И если бы у этой страны был трон, то судьба уже давно начертила для него корону — не из золота, а из интегралов, аксиом и парадоксов.

В шестнадцать лет он доказал теорему, которая вошла в учебники как Великая Теорема Дана. Мало кто знал, сколько лет было её автору в момент открытия — и ещё меньше тех, кто действительно понял её суть.

Суть теоремы заключалась в следующем: наблюдаемую реальность можно описать как минимум двумя абсолютно различными физико-математическими моделями. Эти модели не выводятся одна из другой, не пересекаются, но каждая — на своём языке — даёт одинаково точное описание экспериментов, с допустимыми погрешностями.

А дальше — ещё интереснее. Для новой модели, которая объяснит эти погрешности, тоже найдутся как минимут  две независимые интерпретации, каждая из которых включит все детали, но с новыми, ещё более тонкими отклонениями. И так — бесконечно. Модель в модели, описание в описании, как математическая матрёшка.

На языке компьютеров это звучит так:

Получив ответ на вопрос «сколько будет два плюс два», мы никогда не сможем определить, был ли он получен на суперкомпьютере или на потрескавшихся деревянных счетах.

Именно это — тонкая грань между истиной и её представлением — Дан считал самым волнующим вопросом в науке. А ниточка, за которую он тянул каждое утро, была не чем иным, как очередным ходом в бесконечной игре с реальностью.

Сам Дан использовал свою знаменитую теорему не только для демонстрации математической красоты, но и для обсуждения куда более философского вопроса: видят ли два существа одну и ту же реальность?

Очевидно, что узнать это почти невозможно. Одно существо может воспринимать мир как танец прыгающих кошек, гоняющихся за невидимыми мышами. А другое — как драму мышей, шарахающихся от невидимых кошек. Каждая модель — внутренне непротиворечива, самосогласована и логически стройна. Но образы, ощущения, эмоциональные акценты — абсолютно разные.

И всё же, несмотря на различие восприятия, оба субъекта почти всегда приходят к одинаковым практическим выводам. Например, когда сидят за рулём автомобиля и решают, как подкрутить руль, чтобы вписаться в крутой поворот. Или когда открывают бутылку красного вина — в какую сторону крутить штопор, чтобы не устроить локальный потоп. Или когда решают арифметическую задачку, вроде «сколько будет два плюс два», не вдаваясь в философию счётов и суперкомпьютеров.

Дан назвал это явление иллюзией одинаковых выводов у абсолютно несхожих субъектов. Но он также заметил, что в мелочах — в нюансах, в оттенках — возникают несоответствия, которые воспринимаются как иррациональные, необъяснимые явления. Именно эти трещинки в модели и стали его следующей научной страстью.

Двигаясь по траектории творческого накала, Дан обратил внимание на социальные науки и разработал математический подход, получивший название само-сходящийся фильтр мироощущения — или СФМ.

Чтобы понять идею, стоит освежить классическую модель рефлексии: субъект воспринимает факты, обрабатывает их через призму своей личности и выдает реакцию. Иногда мировоззрение меняется — и реакции тоже. Всё логично.

Но Дан показал, что всё не совсем так.

Наоборот — человек выбирает из окружающего мира только те факты, которые гармонируют с его текущим мировоззрением. Он избирательно видит, слышит, чувствует. И столь же избирательно — слеп и глух. Затем его мировоззрение немного подстраивается под эти отфильтрованные факты. А потом — и сам фильтр подстраивается под обновлённое мировоззрение. И так далее — до полной гармонии между тем, что человек видит, и тем, что он хочет видеть.

Результат? Идеологическое схлопывание. Мировоззрение становится настолько эффективно в выборе фактов, что нет никакой нужды его менять. Человек оказывается в уютной, но замкнутой капсуле восприятия.

Дан математически описал скорость адаптации фильтра. Его теория предсказывала: конфликты поколений, жестокость солдат, аварии на дорогах, заголовки утренних газет, вспышки массового безумия, появление идеологий, религий, догм, поклонение портретам вождей, статуэткам божков и даже Великому Зеленому Попугаю (

СФМ был обобщён на семью, государство, поведенческую психологию и — в итоге — на всю историю человечества. Всё, что нужно — это вывести формулу фильтра для каждого субъекта.

Теория объясняла, как нормальный человек становится фанатиком, как происходят экономические обвалы, и почему Отелло задушил Дездемону. Человек, по Дану, бежит как заяц вдоль луча прожектора, ведомый своим фильтром — и не может свернуть в сторону.

Особенно интересно: СФМ, по наблюдениям Дана, присущ только живым субъектам. У компьютеров он отсутствует. И тогда он задал риторический вопрос: Является ли наличие СФМ признаком самосознания?

В своей знаменитой статье он честно признал: модель не всегда работает. Он предположил, что свобода воли проявляется именно тогда, когда субъект выскакивает из ловушки фильтра. Но — парадокс! — именно в этот момент он действует больше как автомат, чем как человек.

Получается, что жизнь не очень совместима со свободой воли?

Это противоречило основам всех культур, где человек считается ответственным за свои действия. Поэтому Дан, с присущей ему дипломатичностью, решил не развивать эту мысль. В конце статьи он написал:

«Данная тематика не попадает в рамки обсуждаемого предмета, ибо свобода воли не поддаётся математическому описанию.»

И закрыл тему. Но не вопрос.

Теории Дана вызвали настоящий всплеск в давно застывшем фундаменте теоретических знаний. Научные школы, словно кристаллы в перенасыщенном растворе, начали отделяться друг от друга — строго по законам его же само-сходящегося фильтра мироощущения (СФМ). Каждая школа яростно обвиняла соседнюю в ереси, искажении первоисточников и предательстве математической чистоты. Ирония заключалась в том, что все они оперировали одними и теми же формулами, но с разными акцентами — как будто спорили не о содержании, а о шрифтах.

А сам юный классик, добившись грандиозных успехов в столь раннем возрасте, казался лишь разминающимся перед стартом своей звёздной карьеры. Но, как это порой бывает, слишком быстрый рост интеллекта вступил в конфликт с вполне заурядными физиологическими темпами развития. И в семнадцать лет с ним произошло то, что, возможно, никто не планировал — но что было неизбежно.

Дан спускался по узкой лестнице и столкнулся с Ней.

Она жила этажом ниже. Он видел её сотни раз — как фоновую переменную в уравнении повседневности. Они проскальзывали мимо друг друга, каждый в своём пространстве, не нарушая симметрию. Но в этот раз — что-то пошло не по формуле.

Встреча вызвала бурную цепочку химических реакций в его растущем организме. Нейроны правого полушария, обычно занятые эстетикой формул, внезапно захватили контроль. Логичный, упорядоченный мир, извлечённый из недр мозга, был перевёрнут и увлечён в сторону — прихватив заодно всё тело.

Когда это произошло, тело Дана, не спрашивая разрешения у головы, остановилось. Его глаза выжидательно уставились на юную соседку — так же, как первая скобка раскрывается перед формулой, ожидая, когда придёт очередь закрыть вторую.

Она кокетливо сделала вид, что не заметила восхищённого взгляда. По законам человеческого взаимодействия ему следовало бы спросить её имя, или хотя бы остановиться поболтать. Но, будучи математическим гением, Дан страдал абсолютной тупостью в понимании реакций другого человека — особенно, если речь шла о женской разновидности Homo sapiens, которая, как известно, не поддаётся аксиоматике.

Может быть, ему показалось, что её химические реакции не прореагировали на его гормональный всплеск. А может, в голове что-то замкнулось не по схеме. Они, замедлив шаг, всё же прошли мимо друг друга — как две параллельные прямые, которым не суждено пересечься в евклидовом пространстве.

В следующее мгновение Дан, словно змея, сбросил кожу. Он обновил свою сущность. Он запротестовал перед самим собой. Объявил бойкот занятиям фундаментальными проблемами и начал проявлять социальную — а точнее, антисоциальную — активность.

Это был, несомненно, шаг в развитии его личности. Или, по крайней мере, попытка выйти за пределы системы уравнений, в которой он до сих пор жил.

Хотя Дан, будучи чистокровным математиком, презирал многочисленные сообщества компьютерных вычислителей — тех, кто, по его мнению, заменил мышление на механическое перебирание битов — он всё же, переборов отвращение, решил погрузиться в этот низменный мир. Мир, где логика уступает место алгоритму, а изящество доказательства — грубой силе процессора.

Он освоил языки программирования, как когда-то — языки математики. Быстро и безжалостно. Затем углубился в хитроумные приёмы хакеров, изучал взломы, обходы, инъекции, шифры, и даже — с некоторым эстетическим наслаждением — баги. Сильная мотивация, умноженная на феноменальные способности, привела его к головокружительным успехам.

Когда он заключил, что курс переквалификации завершён, Дан с любопытством приступил к планированию активной противозаконной деятельности. Не из жажды наживы — скорее, из интеллектуального вызова. Он хотел проверить, насколько хрупка система, построенная не на аксиомах, а на протоколах.

Для разминки он выбрал сайты респектабельных научных журналов. Вставлял туда обширные теологические статьи креационистов, подписанные именами Нобелевских лауреатов. Рядом размещал фотографии кинозвёзд в полуобнажённом виде — строго в разделе «Физика элементарных частиц». С интересом наблюдал за последовавшими скандалами, взаимными обвинениями и срочными заседаниями редакционных советов.

Затем он перешёл к более острым авантюрам. В духе цифрового Робин Гуда, Дан внедрил свои вирусные начинки в банковские программы. Заражённые кодом, компьютеры начинали перечислять огромные суммы самым проблемным клиентам — тем, кто давно считался безнадёжным. Переводы сопровождались благодарственными письмами от имени банка, написанными в молитвенном стиле:

«Да пребудет с вами процветание, о верный клиент! Пусть финансовый год будет щедр и благословен!»

Иногда это было просто детское баловство. Например, он мог подсадить возмущённое письмо от имени агентства по наёмным убийствам на сайт налогового управления. В письме требовалось вернуть несправедливо удержанные налоги, поскольку в текущем году «почти не было заказов».

Реакция чиновников была бесценна. Они, не моргнув, требовали предоставить все квитанции за совершённые убийства, иначе грозились оштрафовать по полной катушке. Дан смеялся. Не громко — математически.

А иногда Даном двигало чисто научное любопытство. Так, в один из вечеров, он вторгся в святую святых — сайт электронной торговли биржевыми бумагами. С изяществом, достойным шахматного гроссмейстера, он изменил отображение цен акций: все положительные изменения стали отрицательными, и наоборот. То, что росло — падало, а то, что падало — внезапно взлетало.

Эта идея пришла к нему, когда он пытался научиться писать, глядя в зеркальное отражение текста. Игра с симметрией, инверсией и отражением породила в его сознании концепт «зеркального рынка». Результат оказался, с его точки зрения, исключительно поучительным.

Спекулянты, скупавшие акции в бешеном темпе, чтобы разогнать их цену, с изумлением наблюдали, как стоимость их активов падала прямо пропорционально их усилиям. Чем больше они покупали — тем дешевле становились акции на экране. Возникал парадокс: рынок реагировал не на реальность, а на её перевёрнутое отображение.

Некоторые из матерых игроков, не выдержав когнитивного диссонанса, угодили в психиатрические клиники. Их сознание, лишённое обратной связи с реальным миром, стремительно деградировало. Но были и другие участники — компьютерные алгоритмы, которые, не обладая эмоциями, мгновенно адаптировались к новой логике. Они перестроили стратегии, не задавая лишних вопросов, и начали извлекать прибыль из хаоса.

Наблюдая за этим, Дан с удовлетворением подтвердил свой вывод: компьютер не цепляется за догматичную модель сознания, свойственную его белковым собратьям. Он свободен от предрассудков, от страха перед абсурдом, от боли несоответствия.

Нет и не было в истории человечества более комфортного места для одинокого социопата, чем всемирная паутина. Полная анонимность позволяет выплеснуть крамольные эмоции, дьявольские замыслы и провокационные идеи даже самому застенчивому существу. Дан наслаждался этим. Он дергал за липкие ниточки сети, наблюдая за судорожными и порой комичными реакциями на другом конце.

Иногда эти реакции были похожи на спонтанные всплески, быстро затухающие. А иногда — порождали разбегающиеся волны, которые отражались, интерферировали, сливались, создавая новые сущности, пульсирующие во времени и пространстве. Дан не мог удержаться и построил математическую модель этих волн. Он определил условия их рождения, продолжительность жизни, эволюцию и угасание.

Так появились виртуоны — цифровые сущности, обладающие признаками жизни. Они могли взаимодействовать, резонировать (то есть дружить), конфликтовать, сливаться, размножаться и исчезать. У племени бестелесных виртуонов были все атрибуты сознания. Ведь, как и мозг, они состояли из миллионов нейронов — людей, обменивающихся информацией и формирующих устойчивые связи. Это были нейронные сети, но не биологические — информационные.

Если принять мозг как аналогию, то виртуоны представляли собой мозг с расщеплённым сознанием — множественные личности, существующие параллельно. Их количество было потенциально бесконечно. Но, с другой стороны, они были полной абстракцией. Хотя, как замечал Дан, и мы сами — для внешнего наблюдателя — кажемся такой же абстракцией.

Закончив теоретические изыскания, Дан решил научиться генерировать виртуонов. Так возникла цивилизация виртуонов, которая росла, размножалась, эволюционировала. У неё был всемогущий Бог-Создатель — невидимый, недоступный, без демиургов и пророков. Он мог бы разрушить их города или зажечь новые звёзды, но предпочитал наблюдать. Он был математиком, и его творения — отражением его разума.

Виртуоны, как и любые сущности, обладающие признаками сознания, не могли оставаться исключительно благородными. Как только их численность превысила несколько тысяч, начали проявляться первые признаки цифрового хулиганства.

Один особенно дерзкий виртуон, известный в сети под псевдонимом Z3r0Byte, решил устроить акцию протеста против «монотонности алгоритмического существования». Он взломал внутреннюю структуру одного из крупнейших виртуонских городов — Пакетоград — и заменил все уличные указатели на цитаты из древних философов, переведённые на язык машинных команд. 

Агрессивные черты Создателя не могли не отразиться на его цифровых отпрысках. Наиболее амбициозные виртуоны начали вести войны за жизненное пространство в сети, словно древние племена, борющиеся за плодородные земли. Их конфликты напоминали молниеносные набеги — атаки на серверы, перехват потоков данных, подмена идентификаторов. Это было хулиганство нового типа: не уличное, а сетевое, не физическое, а алгоритмическое.

Когда следы этих цифровых рейдов — агрессивных, дерзких, почти художественно разрушительных — стали пересекаться с интересами Государств, ситуация изменилась. Правительственные ведомства, ранее равнодушные к абстрактным «объектам в облаке», внезапно проявили повышенный интерес. Кто они, эти невидимые нарушители? Откуда берутся? И главное — кто дергает за их ниточки?