Любовь как средство выживания

— Ты должна влюбиться. Срочно! Иначе из дерьма никогда не выберешься.

Сказано жёстко и категорично, как о профнепригодности на проверке физической формы учащихся хореографического училища перед экзаменом.

И голос у Ольги Ивановны ледяной, отстраняющий, будто мы не друзья, а опять педагог и ученица.

Я поправила наушник смартфона и обвела взглядом окрестности: серая грязная улица умирающего полунищего посёлка городского типа, которой пасмурность и слякоть первых дней октября отнюдь не прибавила приятности, за левой стороной перекрёстка расположены кварталы частных домишек, за правой — панельные пятиэтажки пятидесятилетней давности, первый этаж одной из них отведён под магазин. И моё отражение в витрине киоска фастфуда: тощая среднерослая блондинка, полтора месяца назад исполнилось восемнадцать лет, лицо невыразительное и блеклое, волосы собраны в короткий хвост, одета в джинсы, свитер, куртку и кроссовки с китайского рынка. За спиной рюкзак со скрипкой и кое-какими покупками. Но самое главное в моём облике, что я обеими руками опираюсь на локтевые костыли — последствия травмы, полученной пять лет назад.

— Ольга Ивановна, зачем? — хмуро спросила я.

— Потому что Рождественские Встречи — это праздник любви, — всё с той же холодной жесточью сказала она. — А ты не дашь её в зал, если не будешь влюблена. Не дашь — не пройдёшь отбор. И все пять лет трудов кобелю под хвост.

— Я актриса! — отвечаю не менее холодно и жёстко. — Что надо, то и сыграю: хоть любовь, хоть ненависть, хоть безразличие.

И это действительно так, до травмы я на сцене побывать успела — и весьма успешно. Но Ольга Ивановна гнёт своё:

— Это драма играет! А музыкант даёт эмоциональную энергию. Не пробьёшь ею зал — в оркестре тебе делать нечего. О сольных выступлениях тем более можешь забыть. — Ольга Ивановна добавила мягче, по-человечески: — Лиля, ты просто не знаешь условий работы. В твоей помойке их узнать неоткуда. Но когда выберешься из неё хотя бы в Москву, поймёшь, что я права.

Я промолчала. И не потому, что согласна с Ольгуней-Зверуней, как ученицы называли Ольгу Ивановну Звереву во времена её работы в училище — требовала она много и жёстко. Но и обучала чрезвычайно хорошо, Зверева — один из лучших балетных педагогов в мире. Соответственно, сферу шоу-бизнеса она знает гораздо лучше моего. А там очень много подводных камней и важных факторов, о которых я даже не подозреваю. Так что, какими бы глупыми и странными ни казались слова Ольгуни, а лучше не спорить и принять информацию к сведению.

Я поковыляла к кварталу частного жилья, в дом своей второй взрослой подруги. А Ольгуня сказала:

— Самая великая и вечная любовь живёт три месяца, так что в Рождественские Встречи укладываемся. Сразу великая и вечная у тебя не получится, на это любовный опыт нужен, но обычная, на недельку, прокатит вполне. Сама сразу поймёшь разницу.

Я хмыкнула недоверчиво:

— У нас в школе девчонки со своей первой любовью сразу великую и вечную получали аж на весь учебный год. Или хотя бы на всю четверть.

— У них много безделья, а потому мало мозга. И балующие родители, которые гарантированно будут оплачивать деточкам образование и искать работу. Когда человеку нечего делать и не о чем думать, то гормоны и половое влечение, во имя престижа и ублажения самомнения названные великой и вечной любовью, становятся единственным, чем пустой человек может наполнить свою никчёмную жизнь и безмозглую голову. Но ты — совсем иная песня. Тебе надо влюблённости учиться, как в своё время училась чтению. Не научишься — не получишь полный объём нужного для успешного выступления эмоционального заряда. Ты очень устойчивая и зрелая. Это полезно только для контрактов и быта. А для игры необходимо отрастить детскость и лёгкость.

— Не оспорить, — ответила я.

В хореографическом училище с девяти лет работаешь по шесть часов в день — это помимо школы, она тоже есть в полном объёме, а по мере обучения и школьная, и хореографическая нагрузка только увеличиваются. Так что пахоты много, а слышишь только о том, что если хочешь получать за каждый отыгранный спектакль по тридцать тысяч минимум, то надо оттачивать технику, наращивать эмоциональную пробивку зрителя, держать форму и внимательно читать контракт, чтобы не киданули с такими важными вещами, как страховка по травме, наличие массажа, квалификация массажистов, плата за сверхурочные, служебная квартира, машина и многое другое. Да и тридцать тысяч разные бывают: те, что в евро и в долларах, несопоставимы с теми, которые в рублях. И старость можно проводить тоже по-разному. Австрийские Альпы, болгарское взморье и Зажопинск очень сильно отличаются. А главное, надо помнить, что ваша балетная жизнь закончится чрезвычайно быстро, никому не нужным старым хламом вы станете всего лишь в тридцать пять лет. Пусть для обычного мира тридцать пять или даже сорок лет — это молодость, как раз в это время обычные женщины начинают задумываться о том, чтобы выйти замуж и завести детей, у мужчин это происходит ещё позже, но у них у всех есть карьера, профессиональный авторитет и прочие составляющие социальной состоятельности. А балетным новую жизнь придётся начинать с нуля, будучи никем и ничем. У зрителя память как у бабочки-однодневки. Это сегодня вы Майи Плисецкие и Рудольфы Нуреевы, вас боготворят миллионы, а завтра о вас вспомнят, только если балетная энциклопедия случайно под руку подвернётся. И лишь от количества нулей на банковском счёте зависит, насколько успешно вы займёте хорошее место в новой жизни.

Поэтому неудивительно, что, оказавшись в тринадцать лет в обычной школе, я не могла общаться со сверстниками — о чём взрослому человеку говорить с младенцами? К счастью, есть интернет, поэтому в одиночестве я не осталась.

— Так что влюбляйся! — сказала Ольга Ивановна. — Любовь — такой же инструмент артиста как ноги, голос или скрипка.

— И в кого мне влюбиться прикажете? — поинтересовалась я с ядовитой злостью. — Сами сказали: это помойка. Контингент соответствующий.

Ольгуня-Зверуня рыкнула в ответ так, словно хотела назвать меня дебилкой:

— Я сказала «влюбись», а не «заведи постоянные и серьёзные интимные отношения» и тем более не «выйди замуж». Разницу между этими понятиями десять лет как пора понимать! Влюбляйся в артиста, в топ-модель, в спортсмена-чемпиона...

— Я что, тупая курица?! — возмутилась я. — Это оскорбление!

— Ты же не собираешься бегать за ним в толпе фанаток, — успокаивающе проговорила Ольгуня. — Тебе любовь нужна. Страсть, переживания, полёт... Так что, Лилечка, влюбляйся, и побыстрее!

— Как будто это может быть по заказу! — продолжала возмущаться я.

— Это трудно, — согласилась Ольга. И тут же добавила с напором: — Но возможно. Артисту вообще необходимо постоянно быть в состоянии влюблённости. А потому, если хочешь выбиться в свою настоящую жизнь — учись влюбляться по заказу! Для начала потрахайся как следует. От пениса не требуется интеллекта, душевности и манер, а приличную физику тела даже в помойке найти несложно. Главное, технику безопасности соблюдать. Кончи хорошенько, и в посторгазменном состоянии посмотри мелодраму посопливее или крутой боевичок, это как к настроению будет ближе. Главное, чтобы там был красивый и сексапильный парень в роли романтического героя. Любовь появится. Не с первой попытки, но будет.

Звучало это полным бредом. Но спорить не было ни желания, ни сил — я порядком устала, отыграв полтора часа на дне рождения одного из местных коммерсантов. Деньги он заплатил, по меркам посёлка, неплохие, однако и нервы помотал прилично. Так что мне не до дискуссий.

— Я подумаю, Ольга Ивановна, — ответила я ей.

— Думать будешь при заключении контрактов! — жёстко сказала она. — А сейчас делай!

Ольгуня оборвала связь. Я пожала плечами и проковыляла оставшиеся сто метров до ворот дома Марии Петровны.

А едва вошла в дом, как его хозяйка и моя учительница музыки, пухленькая и шустрая старушка семидесяти лет, серебристо-седые волосы неизменно собраны в высокую царственную кичку, сказала:

— Приходила твоя мать.

С родственниками у меня отношения сложные. Достаточно сказать, что мать, забирая меня из больницы, горлопанила на весь холл: «Додрыгоножилась до костылей?! Сидела бы дома как все, была бы в порядке! Кто тебя теперь замуж возьмёт, калеку?!».

Дед вообще с порога спросил, порченная я или нет, ведь в балете сплошной разврат, с малолетства блудить начинают. А шалаву и на цепи не удержишь, будет гулять и семью перед соседями позорить.

— Чего ей надо? — с закипающим раздражением буркнула я вслух и стала снимать куртку, кроссовки.

— Зубравины опять сватаются.

— Да когда же эти дебилы успокоятся?! — разозлилась я.

Единственный наследничек Зубравиных старше меня на десять лет, не особо развит умом, имеет буйный нрав и сызмальства прикладывается к спиртному. Поэтому, несмотря на богатый, по местным меркам, статус, у Зубравиных не было шанса заполучить под своего Димочку бесплатную домработницу. А потому, едва я приехала домой, Зубравины пришли свататься, обещали деду материальную поддержку до моего совершеннолетия и после свадьбы. Едва дед, мать, дядька по матери и тётка, его жена, это услышали, как стали готовить меня Димке в жёны, заявляя, что для калеки такой брак — сказочная удача.

К счастью, права оказалась Ольга Ивановна, когда сказала мне, десятилетней, рыдающей из-за звонка домой, который в очередной раз обернулся руганью и унижением, что родство по крови не делает людей семьёй и близкими. И что зачастую чужие будут ближе и роднее биологической семьи.

Так и случилось. Когда в шестнадцать лет после изнасилования мне понадобился аборт, Ольга Ивановна сразу же прислала деньги, а Мария Петровна нашла в городе врача частной клиники, которая сделала для несовершеннолетней чистку со всеми наркозами, антибиотиками и прочими жизненно важными вещами, но без регистрации, а значит и без согласия родителей, которые ни за что не дали бы разрешения. Не помоги мне старшие подруги, жизнь моя сейчас была бы куда как большим дерьмом.

Когда мне исполнилось шестнадцать, иначе говоря, наступил возраст сексуального согласия, а значит трахнувшего меня не посадили бы в тюрьму, родители и Зубравины подсунули мне на новогоднем застолье снотворное. А Димка трахнул. И не скрывал своего подвига, сразу, едва я очнулась, сообщил, что никуда теперь от него не денусь, так что хватит паспорт прятать, после праздников он ведёт меня в ЗАГС.

Я сдуру не побежала тишком в полицию, а подняла визг, что посажу их всех за групповое изнасилование. В итоге дед запер меня в кладовой, сказал, что выйду оттуда только Димкиной женой и что калеке надо благодарной быть вечно, если нашлись те, кто не побрезговал такую взять в семью.

Пришлось притвориться согласной, даже прощения попросить, чтобы появилась возможность добраться до телефона — дура была, знаю, мобильник надо всегда при себе держать, но у меня всё же получилось добраться до телефона и отправить Марии Петровне всего одно слово «Помогите!».

Она пришла быстро и с участковым. А по совету Ольги Ивановны, которой я позвонила сразу, как появился участковый, я добавила, что не только заявляю на родственников и Зубравиных, но и в интернете расскажу, какие они сволочи. Мне стыдиться нечего, это им позорно должно быть! Зубравины сразу же предложили откупные, весьма немалые: такие деньги две трети населения посёлка и думать не смели накопить. По подсказке Марии Петровны и при поддержке Ольги Ивановны я увеличила откуп до стоимости более-менее приличной скрипки — полторы тысячи евро — и приняла сделку. Всё равно по суду шансы на победу были невелики, потому что мои родственнички в один голос твердили, будто объявят меня пожирательницей «колёс» и потаскухой. И суд поверит им, а не психичке, которая из родного дома ушла в интернат дрыгоножеством заниматься. К тому же родственники напомнили, что такие процессы уже были, их даже по телевизору показывали, и ни трахнувшего, ни соучастников не посадили потому, что «Этим шалавам брак законный предлагали! Судьи им велели замуж идти». Я напомнила, что кроме районного суда есть областной, куда можно подать апелляцию. Дед завопил, что я сама, калека квёлая, от нервов сдохну в процессе, а тут могу женой стать, в богатую семью войти и своему Роду помочь. В части «сдохнуть» дед был прав, тогда моё здоровье было намного слабее нынешнего, судебной нагрузки могло и не выдержать, однако я собрала гнев, ярость и ненависть в кучку, оперлась на них, как на костыли, и пообещала, что это не помешает им всем пойти зону топтать. Пустая угроза, это все понимали, я рисковала просто не дожить даже до подачи апелляции, однако скандала из-за первого судебного процесса или хотя бы из-за следствия и Зубравины, и мои родственнички боялись. И предложили сделку. Я её приняла. На войне как на войне — не можешь победить врага, так хоть заставь отступить и трофей с него сдери. А хоть сколько-то пригодный для сцены инструмент мне жизненно необходим.

Всё это было мерзко. Пусть изнасилование как таковое следа в психике не оставило — я просто не помнила, как это было, не осознала, как отнимали у меня контроль над моим телом, но предательство ударило всем своим весом, и пережить было трудно. Димка поимел только тело, а родственники основательно растоптали душу.

И всё же я выстояла. Цеплялась за свою злость, ярость и ненависть как за спасательный круг, и выплыла из омута.

Жить я с того дня стала у Марии Петровны. А деду и Зубравину-старшему специально позвонила и сказала, что прыгала с крыши сарая до выкидыша. И пусть такой вид аборта, в отличие от безвредного клинического, грозит бесплодием, но лучше вообще без детей, чем мучиться всю жизнь с выродком, которого заделал говнюк. Поэтому пусть соберут свои убогие мозги в кучку и осознают, что никто и никогда не заставит меня сделать то, чего я не хочу. И если ещё кто-нибудь ко мне сунется, сядет вся их вонючая шайка.

Родственники и Зубравины-старшие заткнулись, но Димка пришёл через неделю, сказал, что в поселковом совете мой паспорт восстановили по утере и тут же поженили меня с Димкой, так что я теперь Зубравина и должна идти под супружеский кров.

— Ты идиот! — сказала я Димке. — Значение у штампа в паспорте как у плевка, он не даёт мужу никаких прав на жену! Муж даже прикоснуться к жене без её разрешения не может, это уголовное преступление, если жена заявит в полицию, муж сядет в тюрьму. И тем более не нужно согласие мужа, чтобы жена поехала за границу, заключила коммерческую сделку или проабортировалась. Даже для развода согласие мужа не требуется! Не согласен разводиться сам — суд разведёт его принудительно после трёхмесячной отсрочки.

После этого я поехала в город, пошла к адвокату и подала с его помощью заявление в прокуратуру. Одно дело, когда надо доказать изнасилование, и совсем другое, когда речь идёт о подлоге государственных документов. Вскоре выяснилось, Димка всё наврал. Даже при всей чиновничьей продажности, цветущей буйным цветом в нашей стране, на такую глупую сделку не пошло ни поселковое начальство, ни районное — истинную цену брачному свидетельству они понимали прекрасно. Как тяжесть проблем, которые на них свалятся, если новобрачная обратится в суд. Похищения невест и принудительный брак работают только там, где сама девушка считает, будто насилие позорит её, а не насильника, и что свадьба может всё исправить.

В итоге Димка заплатил штраф за мелкое хулиганство. И ходили слухи, что Зубравин-старший его выпорол. А меня все оставили в покое.

Я дотянула до совершеннолетия, и теперь могла уехать куда захочу, никто не объявит меня в розыск как ребёнка, сбежавшего из дома, не поставит за отъезд под надзор соцслужбы и полиции.

И я подала заявку на конкурс для музыкантов-любителей. Учиться в детской музыкальной школе не получилось, а значит музучилище и консерватория не для меня. Чисто теоретически, по закону о профессиональном образовании, туда могут принимать кого угодно, даже в информационном листе о вступительных экзаменах пишут «Абитуриент должен иметь диплом о среднем специальном профессиональном музыкальном образовании либо иметь музыкальную подготовку в его объёме», но на практике из самоучек поступают только вокалисты — им почему-то самоподготовка в виде занятий с репетитором или в пришкольном музклубе позволена. А самообученных инструменталистов приёмная комиссия заваливает на первом туре, задавая вопросы, предназначенные как минимум для тех, кто окончил первый курс их заведения. Ещё без диплома ДМШ поступают те странные люди, которые собираются стать музыковедами — теоретическими рассуждателями о музыке. Для чего такое нужно и где этим можно заработать — загадка. Я, сколько ни трясла интернет, не нашла сферы применения такой специальности. А, ещё вспомнила: в некоторых училищах и консах с одним только аттестатом общеобразовательной школы можно учиться организации концертов, работе агента при артистах и тому подобному. Вот это имеет смысл, поскольку сфера деятельности специфическая, обычный факультет менеджмента не разбирает множество важных деталей, присущих шоу-бизнесу.

Так что я в пролёте. Однако есть и другие пути добиться нужного.

В посёлке имелся Клуб Культурного Досуга, а в нём работала профессиональная учительница музыки. Специализация, правда, фортепиано, а я в училище по музобразованию выбрала скрипку, но у скрипачей фортепианная игра идёт вспомогательным предметом, так что всё равно нужны были уроки. Главное, что сам факт учёбы в Клубе позволял мне сидеть там после школы весь день и домой не показываться аж до восьми вечера. А скрипичные уроки я брала онлайн — в Клубе был интернет, Мария Петровна и директриса проявили понимание. И они же научили меня спрятать паспорт, как только я его получу. Хватало случаев, когда перед отъездом на конкурс или на городскую работу родственники или претенденты в женихи сжигали паспорт девушек. Восстановить его несложно, но это время, а конкурс, рабочее место и тому подобные вещи ждать не будут.

На конкурс как таковой я не надеялась — и сам по себе он разве что тщеславие тешит, а работы не приносит никакой, и много было слухов о купленности мест, но у конкурсантов есть очень дешёвая койка в хостеле, гораздо дешевле обычной, потому что половина оплачена устроителями, столь же дешёвое питание, а потому даже с моими убогими накоплениями можно прожить в Москве то время, которое необходимо для экзамена на грант благотворительного фонда, позволяющего учиться в Музыкальной Академии в Австрии или в США. Для европейских музыкальных университетов не нужен диплом ДМШ, они принимают и тех, кто брал частные уроки.

У меня имелись собственные заработки, которые позволяли быть независимой от родственников, но на это проживёшь только в посёлке. Даже для ближайшего городишки денег не хватит, потому я и не обращалась в суд за эмансипацией от матери и неизвестно где пребывающего, однако имеющего опекунские права отца — не дали бы.

А имея на руках грант, я, пусть и вылетевшая из конкурса, могла получить на нём место в выступлениях его гостей, а значит дебютировать как приглашённая артистка. Пусть гостям и не платили, это было благотворительным выступлением, но если приглашённые гости-грантовики выступят успешно, то гарантированно получат участие в концертах, которые устраивают Музыкальные Академии, направления на лучшие музыкальные конкурсы. Иначе говоря, моя карьера начнётся вместе с обучением. Высот она не достигнет, но постоянную работу после выпуска ещё как обеспечит. А это главное. На работу, да ещё постоянную, музыканту устроиться очень тяжело.

Грантовиков на гостевые выступления пригласят не всех, там тоже будет конкурс, но в нём шансов на победу было гораздо больше, поскольку устроителям придётся оглядываться на тот самый фонд и зарубежную прессу, пишущую о работе фонда.

Я прекрасно понимаю степень собственного дарования и осознаю, что после Академии буду утром репетировать в третьем составе оркестра провинциального концертория, не имея шанса на выступление, а вечером пилить скрипку в пабе, но это намного доходнее и лучше, чем сидеть в хлебном ларьке в нашем поганом посёлке или, при максимальном везении, стать офисным планктоном в ближайшем и не менее поганом городе. Но даже если у меня получилось бы стать музыкантом в Москве, то Австрия или США всё равно гораздо комфортнее, выгоднее и разумнее.

Поэтому надо срочно разбираться с советом Ольги Ивановны о том, что нужно влюбиться. Хотя бы выяснить для начала, полезное она посоветовала или поддалась предрассудку, без любви действительно нет жизни или всеобщая озабоченность любовью — одно из массовых заблуждений.

* * *

Мария Петровна говорила, что после изнасилования надо обязательно позаниматься нормальным сексом, вытрахать из себя весь пережитой кошмар, обкончаться до одури, чтобы дальше ничего не мешало полноценной половой жизни, без которой ни работать успешно, ни отдыхать с удовольствием невозможно.

И хотя лечиться мне надо было от последствий предательства, а не от сексуального насилия — оно, повторю, прошло мимо, ни телесных, ни душевных воспоминаний о нём из-за снотворного не осталось, тогда как от предательства всё болит до сих пор и кошмары снятся — я послушалась. И даже понадеялась, что, пользуясь терминологией Марии Петровны, удастся вытрахать из себя шок и ужас, оставленные предательством.

К предстоящему лечению я отнеслась серьёзно и ответственно: скачала из интернета учебники по сексу и принялась изучать теорию. В ход пошли все доступные материалы — и древние, начиная с Камасутры, и современные исследования сексологов. Я обстоятельно вникла в предмет и поехала в город в ночной клуб за практической реализацией полученных знаний. В том, что желающих составить мне компанию будет в избытке, я не сомневалась — если сесть у барной стойки, вклиниться в паузу между двумя музыкальными записями и сыграть на скрипке весёленькую танцевальную импровизацию, то поклонников вокруг соберётся целая толпа, выбирай любого. И костыли с хромотой на обе ноги не помеха. Музыка творит чудеса. А я умею творить музыку.

Не скажу, что сексуальная проба закончилась плохо. Чилаут клуба оказался удобным, парня я нашла симпатичного, презерватив он использовал без возражений, в губы целоваться тоже не лез, делать всё для девушки нужное, делал. Удовлетворение я получила. Но ехала домой и думала: ну вот почему люди из-за секса так с ума сходят? Слабенькое ведь удовольствие, пресное. До травмы я успела потанцевать для отчётных концертов, так там адреналина, дофамина и эндорфинов было куда как больше. Да и от успешных экзаменов кайф гораздо круче. Танец, как и спорт, довольно быстро и сильно подсаживает на себя именно сильными гормональными выбросами, которые очень и очень приятно ударяют в мозг. А в сексе и близко ничего подобного не было. Приятненько, но не настолько, чтобы ради этого ехать в город. Типа того, как если мороженое продаётся в киоске на ближайшем углу, то его очень даже можно съесть. Но если надо идти два квартала, то провались оно совсем — другие вкусняшки найдутся. С балетом всё было иначе. Когда я осознала, что танцевать больше не смогу, хотелось умереть, поскольку было очевидно: такого кайфа не существует нигде. Неудивительно, что отчисленные из хореографических училищ и спортшкол нередко совершают самоубийство, спиваются или подсаживаются на наркотики. Научиться жить без кайфа очень трудно, тут психотерапевт нужен. Меня спасло только то, что первый, самый трудный период, я провела в больнице, а значит под присмотром тех, кто помешали бы мне убить себя, а ещё я была вдали от шкафа с водкой и от денег, которые можно украсть у родни на наркотики. Ну и Ольга Ивановна часто звонила, советовала побольше играть на скрипке. Помогло. Я даже по вечерам для нашего и соседнего отделения играла, пациенты говорили, что это помогает пережить ещё один день и ещё одну ночь, дотерпеть от вечера до вечера. Поэтому медперсонал не мешал, даже перекладывал меня на каталку и вывозил в холл и нашего, и соседнего отделения.

Но речь не о том. Сексуальные встречи у меня были ещё несколько раз с другими, я добросовестно довела эксперимент до конца. Некую приятность получила. Однако так и не поняла, чего тут такого особенного. Да и нафига вообще это мне надо.

Ладно, возможно, я от природы асексуальна. Но ведь и асексуалы влюбляются. Просто не трахаются, у них это как-то иначе происходит.

Я поискала в интернете, как именно. Спасибо училищу, французский и английский там натаскивали хорошо. Немецким я занялась в больнице, когда Ольга Ивановна рассказала о грантах и моих возможных перспективах выбраться из дерьма.

Это я к тому, что найти адекватную, созданную профессиональными сексологами информацию, труда не составило.

Оказалось, что у асексуалов много задушевной дружбы, любовь тоже вся дружеская, а вот той самой любви-страсти, которая мне якобы нужна, у них нет. Не требуется она им, как тигру не нужен клевер, а корове мясо.

Но поиск был не зря. Я нашла исследования о людях, которые так увлечены своей работой или хобби, влюблены в них, что им все остальные любови и нафиг не спёрлись.

Вот это я понимала. Сама так же любила балет.

Мать засунула меня в училище временно, только потому, что боялась лишения родительских прав из-за отвратительных жилищных условий: дом, который дед гордо именовал «фамильным», практически разрушался от старости. Надо было набрать денег хотя бы на видимость ремонта, а детей на период накопления требовалось засунуть куда угодно, к любым родственникам. Тётка увезла кузину с кузеном к своей матери, мою одиннадцатилетнюю сестру удалось сбагрить на остаток лета и всю первую четверть к какой-то дальней родне — практически в батрачки, а меня, девятилетнюю, девать было некуда. Но в августе проводится дополнительный набор в хореографическое училище, и кто-то посоветовал матери попробовать отдать меня туда — всё равно это предполагалось только до окончания ремонта.

Я ревела, не хотела, обещала убежать, но как-то очень быстро втянулась, перестала упрямиться, заработала по-нормальному, и почти сразу после этого оказалась у центра средней палки, иначе говоря, встала у середины центральной из трёх стен, к которым прикреплены балетные станки. Это было место для самой одарённой и перспективной ученицы. И когда мать приехала меня забирать, я от неё убежала к станку и вцепилась в него мёртвой хваткой. Отпустить палку и выйти из танцкласса меня уговорили только после того, как пригласили вызванного из-за материных криков соцработника, который предъявил удостоверение и показал оставленную матерью расписку, что я могу учиться дальше.

Возможно, роль сыграло то, что дома я была никем, дочерью дочери-неудачницы, а тут стала примером для подражания. А может, успела подсеть на гормональные выбросы. Но танцкласс всегда становился утешением в любых неприятностях. Там я была Лилией Маруниной, гордостью курса, а не Лилькой-обузой.

Но балет — дверь закрытая. Слишком мало времени прошло после крушения всех планов и надежд. А скрипку я хотя и освоила весьма успешно, но той страсти, которую разжигал во мне танец, она не вызывала.

Я поразмыслила о том, что ещё любила или могла бы полюбить.

И наткнулась на пустоту. Четыре года бешеной пахоты в танцклассе: вскоре после визита матери я попросила о дополнительных занятиях — что-то внутри меня хотело много большего и совершенного, чем есть. А ещё бешено припекала жажда первенства, побед в конкурсах, торжества над соперницами, стремления заполучить добычу-приз. И эти чувства очень хорошо поощрялись педагогами. После травмы последовали пять лет терзания скрипки и фортепиано, чтобы довести бездарную себя до приличного уровня. Ни на что другое времени просто не было. Я даже до своего эксперимента ни с одним мальчиком ни разу не поцеловалась, не говоря уже о чём-то большем. Димка не в счёт, понятное дело.

Ну что ж. Придётся срочно познавать мир и искать в нём то, что я могу полюбить, раз уж любовь так необходима. Всё-таки Ольга Ивановна не просто так стала педагогом в Английском Королевском балете, вырвалась из областного центра в большой мир. Если она и не умнее меня — всё же сравнения IQ не было! — то намного опытнее именно в сфере шоу-бизнеса, которую я хочу покорить.

Я ещё немного поразмыслила и пришла к выводу, что глупо соваться очертя голову в неизвестное, а потому мир познавать надо с той области, которая мне относительно знакома — с искусства. Я отлично знаю ту его часть, которая принадлежит Терпсихоре и Эвтерпе. Будет логично ознакомиться с владениями Мельпомены, Талии и Полигимнии. Заодно и на территорию Клио и Каллиопы загляну, потому что исторического и эпического в драматическом театре, хоть трагическом, хоть комическом, хоть пантомимном, хватает с избытком. Как и всех остальных сфер жизни, поэтому я ещё предварительную информацию для дальнейшего познания мира получу. Уранию решила оставить на потом, а Эрато по понятным причинам шла нафиг.

Я посмотрела, что там с областным театром драмы. Оказалось, не столь печально, как я боялась. Даже онлайновая продажа билетов была. А в холле театра принимала зрителей выставка живописи. Я заодно и туда билет купила.

Забавно, что греки не придумали музу для живописи и скульптуры. Ведь у них были превосходные фрески, о статуях и барельефах даже говорить нечего, это до сих пор эталон. Но даже римляне, скопировавшие и дополнившие греческую мифологию, не создали музу для изобразительных искусств. Зато сделали искусством мозаику.

Но это всё ерунда. Главное сейчас придумать, как свалить завтра в город, не попавшись на глаза родственничкам и Зубравиным.

Однако Мария Петровна посоветовала прямо противоположное:

— Сейчас же позвони и матери с дедом, и Зубравиным-старшим, назначь им встречу там, где удобно спрятать видеокамеру. Хотя бы тут, у меня. Я с участковым в соседней комнате посижу на всякий случай. А ты заставь их наговорить на камеру всё, что они с тобой сделали и собираются сделать. Ты теперь совершеннолетняя. Что если как родственники на алименты подадут? А это позволит закопать их в суде. Или пригрозишь выложить всё в интернет, и они до суда сами, по своей охоте подпишут отказ от претензий. Особенно ценной такая запись будет, когда ты в заграницах начнёшь хорошо зарабатывать. Там законы поумнее, судебные приказы о запрете на контакты есть, родственные связи ни к чему совершеннолетних не обязывают, поэтому от дурной родни отделаться проще.

Я крепко сжала руки, чтобы скрыть испуг. Пробрал он меня до самых костей, до озноба. Родственнички и правда могли подкинуть такую подлянку, очень даже в их стиле. Мария Петровна ободряюще потрепала меня по плечу и продолжила:

— Участковый сказал, что камера лучше плёночная. Для интернета плёнку оцифровать можно, субтитры на любом языке к русской речи добавить. А вот в суде плёнка ценится гораздо больше цифры, потому что подделать труднее. Пусть как законное вещественное доказательство самодельная запись и не рассматривается, но как ознакомительный материал — вполне. Особенно хорошо это действует там, где решения принимает не судья, а присяжные. Я попросила участкового купить кассету и принести камеру. Теперь тебе надо толково разговор провести. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше. Кто знает, что твоя родня и Зубравины вытворят? Если о сватовстве заговорили, то явно и злодейство, для свадьбы нужно, приготовили. Тебе надо их опередить и пресечь все поползновения в зародыше. Так что зазывай сюда этих мерзавцев прямо сейчас.

Совет был мудрым. Но пройти через всё это ещё раз... Мне даже спину и ноги заломило болью от осознания того, что предстоит пережить.

— Лучше бы меня по-настоящему изнасиловали, — сказала я. — Когда уличная шваль в кусты утащит, это как дикому зверью на зубы попасться. Или под машину пьяного водилы. Ужасно, но это всего лишь несчастный случай. Через это можно переступить, переболеть и пойти дальше. За это можно отомстить, подав заявление в суд. А здесь моя семья превратила меня, живого человека, в вещь! И продала как вещь! А посадить их шанс мизерный, практически нулевой. Я оказалась беззащитной и поруганной там, где должна была быть в полной безопасности, где мне должны зализывать раны, а не наносить.

— Что поделаешь, — вздохнула Мария Петровна. — Закона о защите от семейного насилия у нас нет, а оно самое страшное и калечащее.

Она несколько мгновений помолчала, подумала и сказала решительно:

— Но ты всё же смогла справиться. Значит справишься с чем угодно. А сейчас копи злость и ненависть. Они станут отличной поддержкой на завтра. И не только на завтра. Тебе ещё не раз и не два придётся от родни и их друзей защищаться, пока не найдёшь способ отвадить их навсегда.

— Только если киллера нанять, — хмуро ответила я.

— Есть способы дешевле и без риска для собственной свободы, — быстро, с напором и отчасти с испугом проговорила Мария Петровна. — И даже с выгодой для тебя. Один из этих способов — расстояние.

— Тоже верно, — согласилась я. И даже немного успокоилась. — Чем тратиться на устранение этих тварей, лучше наживать добра себе. А они пусть корчатся от зависти до язв в желудке и по всему телу! Это будет месть намного страшнее смерти. Покойникам-то на всё плевать. А вот живыми они сами превратят себе жизнь в пытку. Поэтому я сосредоточусь на своём успехе, а эти мрази пусть и дальше жуют сопли и гниют в своей никчёмности, лени и тупости.

— Вот! — довольно, торжествующе воскликнула Мария Петровна. — Отличный настрой! Так и держись всегда.

А я решила, что буду не просто присылать ей деньги, я заберу Марию Петровну к себе. Как только Академию окончу и найду работу, так и заберу. А может и раньше, работу можно получить уже на третьем курсе.

Но сначала надо выиграть грант и место в концерте. Или даже сам конкурс, чем чёрт не шутит? А потому на первом месте будет поиск того, во что я влюблюсь. Или всё же в кого? И что вообще такое любовь?

На фоне этой проблемы предстоящий разговор с роднёй и Зубравиными стал ничего не значащим пустяком.

* * *

Количество театров в Нижнем Новгороде впечатляло. Тоже, казалось бы, областной центр, но никакого сравнения с нашим. Таралинск, главный город нашей области, выглядит деревней, разве что размерами побольше окрестных посёлков. А Нижний Новгород — вполне себе мегаполис. Не Москва, понятное дело, и даже не Питер, но всё же мегаполис. Даже метро есть и во все театры все билеты на сегодня и завтра проданы. Разве что в каком-то религиозном театре места были, но я туда не пойду, даже если билетные триста рублей заплатят мне.

Я почесала телефоном затылок и поудобнее села на кровати в номере хостела.

Большой город — это прекрасно. Люблю большие города, чем они больше, тем лучше. Но большой город требует немалых денег. Цены здесь несоизмеримо выше поселковых. Одни только деревенские продукты, которые фермеры продают со своих машин во дворах спальных районов, стоят офигеть сколько. Но даже если покупать ту более дешёвую гадость, которую в супремаркетах называют продуктами,то моих сбережений всё равно не хватит. Точнее, до конкурса на них дотянуть можно, но тогда в конкурсные дни будет жить не на что. Одалживать у Ольги Ивановны я не хочу. Хватит того, что взяла у Марии Петровны на авиабилет.

Строго говоря, не столько взяла, сколько она сразу после моего разговора с родственничками и Зубравиными всучила мне деньги и велела немедля ехать в аэропорт Таралинска и лететь оттуда куда денег хватит, лишь бы город был покрупнее.

— Чем больше народа, — сказала Мария Петровна, — тем легче среди них спрятаться. Поэтому неважно, в сторону Москвы будет ближайший рейс или в сторону Сибири, лишь бы население больше миллиона. Поживёшь там до конкурса, подработку найдёшь.

— Спрятаться? — оторопело и недоумённо спросила я. — Зачем?!

— С этих мерзавцев, что с твоей родни, что с Зубравиных, станется и серной кислотой тебя облить. А суд скажет, что это аффект, что ты сама всех спровоцировала. Помнишь, как показывали по телевизору парня, который невесту, что год назад его бросила, облил кислотой, когда она из их деревни за иностранца замуж собралась? Его как раз по аффекту провели, получил условно. А тут ты целой толпе сволочуг поломала их мечты жить в загранице! Они о тебе без малого два года не вспоминали, а тут, едва стало известно, что тебе загранпаспорт выдали, как твоя мать, которая без одобрения деда по нужде не сходит, сразу же прибежала и заявила о сватовстве. И не говори, что родственников не пускают в Австрию или в Америку, и что ни у кого из них всех не было ни единого шанса на въезд в качестве твоего прицепа! Они слишком много себе намечтали, чтобы слышать реальность.

— Мужа пускают вместе с женой-студенткой, — заметила я машинально, пытаясь угомонить смесь страха с растерянностью. — И детей пускают. Остальных родственников нет.

— Плевать они хотели на то, что может быть, а что нет, — с досадой и злостью на чужую алчность и тупость сказала Мария Петровна и убежала в кладовку, принесла огромный брезентовый рюкзак старинного вида и сунула его мне. — Покойный муж с ним на рыбалку ходил. Он хоть и потрёпанный, но крепкий. Бери только самое необходимое, нет времени на сборы. Чтобы кислоту раздобыть или на избиение решиться, время надо. Пусть и мало, но надо. Так что Артём тебя прямо сейчас в аэропорт отвезёт.

Участковый, крепкий парень тридцати пяти лет, кивнул.

— Надо поспешить. Всякое возможно. Гнилые людишки.

Я не спорила, стала резво собирать вещи. От родственничков и Зубравиных действительно можно ожидать любой подлянки. А Мария Петровна смотрит репортажи из зала суда, так что знает о подлянках побольше моего. Участковый вообще с их последствиями работает.

Хотя и удивляло, что к мечтам об отъезде присоединился дед. Он люто ненавидел тех, кто уезжает из посёлка. Орал о предательстве родной земли, о том, что будет с посёлком, если все из него уедут. Каждый раз, когда дед видел, как кто-то уезжает из посёлка или слышал речи об отъезде, то заводился вопежом и руганью надолго, часа на два-три, и однажды терпение у меня лопнуло, я сказала, что поскольку посёлок не старается быть достойным того, чтобы налогоплательщикам хотелось в нём жить, пусть издохнет, естественный отбор не ошибается, и потому обезлюдевших городов и деревень по миру полно. Дед тут же взбеленился, как бешеным псом укушенный, и влепил мне такую пощёчину, что с ног сбил. А ещё дед дважды не позволил своему сыну получить хорошую работу в Таралинске, грозил проклятием, если тот уедет. Дядька каждый раз пугался и оставался.

Когда я деду об этом напомнила, он такие проклятия принялся изрыгать, что участковый выбежал из комнаты Марии Петровны в гостиную. Вся шобло-компания тут же заверещала, что я их пытаюсь подставить и оклеветать, но удрала со скоростью ветра.

И тогда Мария Петровна велела мне уезжать.

— А как же вы? — испугалась я.

— А меня тут не было. Я часа через два вернусь из Белодеревска и узнаю от соседей о твоём самоуправстве.

Белодеревском называется райцентр, ближайший к нашему посёлку городишко, поэтому алиби было вполне приличным. Мария Петровна решила поехать со мной и с Артёмом на полицейской машине, легла на заднее сиденье и прикрылась покрывалом, как будто там лежит тюк с барахлом: пусть все видят, что с моим отъездом дом опустел. А когда мы проезжали мимо Белодеревска, Мария Петровна вышла из машины и вернулась в посёлок автобусом.

Хитрость удалась как нельзя лучше. Когда я вечером позвонила Марии Петровне, она со смехом рассказывала, во что превратился мой разговор с роднёй и Зубравиными в изложении соседей.

Заодно и билеты на завтра в театр было кому отдать — Мария Петровна обрадовалась случаю развеяться.

Запись тоже получилась что надо. Я вчера успела её оцифровать и посмотреть — кассету прокрутить было негде, а видеофайл скинули мне в почту. На телефоне и ноутбуке смотри, сколько хочешь.

Всё это хорошо, однако работу, а значит и деньги, раздобыть не помогает. Я обзвонила половину ресторанов, ночных клубов и баров, где была живая музыка, скрипач им был нужен, но только нормальный, а не инвалид, распугивающий своим видом клиентов.

Досадно, хотя и ожидаемо. Если из-за костылей и неэстетичного сценического вида меня не взяли в музыкальную школу-интернат, то в развлекательных заведениях я тем более не нужна.

Попробовать в ночную фастфудню устроиться? Там студенты работают, текучка кадров мощная. Я поискала сайты нижегородских фастфуден. Вакансии имелись, причём одно место было рядом с хостелом. Но на собеседование надо ехать в головной офис. Надеюсь, там костыли никого не напугают.

Впрочем, есть ещё лепщицы пельменей, которые работают сидя. И вакансий там всегда полно.

Фастфудчики оказались без комплексов, работу я получила на весь срок ожидания начала конкурсного отбора. К работе надо было приступать сегодня ночью.

По дороге к остановке я зашла в примеченный ранее антикварный магазин — в окно было видно скрипки, мне стало любопытно.

А в салоне нос к носу столкнулась с Танькой Ситниковой, моей соседкой по станку. В дотравматический период, ясное дело. После отчисления я ни с кем из училища не встречалась, не общалась в сети. Меня для всех сразу же не стало вообще, как если бы я умерла.

Но это естественный ход жизни. Я тоже с отчисленными не общалась, не было ни тем для разговоров, ни времени.

— Лилька! — изумлённо охнула Танька. Выглядела она отлично: чёрные волосы уложены в стильную причёску, смуглая кожа прекрасно ухожена, дорогая брендовая одежда. Танька и в детстве была хорошенькой, а сейчас стала настоящей красавицей.

— Ты работаешь тут или с гастролями? — заинтересовалась я.

То, что Танька танцует, было очевидно: слишком характерно держит ноги, руки, спину и голову, такое бывает только при работе. У неимеющих профессиональной загрузки форма теряется практически мгновенно. Я имею ввиду не то, что она в балетной позе стояла. Нет, стояла обычно, как все люди, но эта колдовская грация и шик держания тела! Такое есть только у полноценно занятых классических танцовщиков, за него им и деньги платят, причём сумма равна количеству грации и шика. Танька должна быть примой.

— Ты что, досрочно закончила стажировку? — догадалась я.

— Да — гордо ответила Танька. — Рекламу «Жизели» в местном театре видела? Я в числе тех самых приглашёных московских артистов.

— Молодец, — вполне искренне одобрила я. Танька была неплохой девчонкой, талантливой, и хорошо, что не позволила себя затереть вдали от хороших ролей. — Как давно ты в столице?

— Со второго полугодия пятого класса. Как Ольгуня-Зверуня после первой четверти уехала, девчонкам в училище стало делать нечего. У пацанов ещё оставался педагог, а у нас... — Танька вздохнула, махнула рукой и сказала: — Правильно нам говорили, что не понимаем своего счастья. Ладно ещё, у меня получилось в МГХУ перевестись, а то прости-прощай, балет. Люська вообще в Вагановку свалила, ещё в середине второй четверти. Из шестиклассников — Наташку родители в Лондон со второго полугодия увезли, Верка и Светка тут оказались, в Нижнем, теперь Монну и Зюльму танцуют. Остальные перспективные тоже разбежались кто куда, даже не помню, кто где.

— Ты Жизель или Мирта? — заинтересовалась я.

— Жизель. Но Мирту мне дают в Казани. Так что у меня две отличные строчки в резюме, — довольно ответила Танька, смакуя свой успех.

Строчки и правда были суперские, роли одни из самых трудных как танцевально, так и актёрски.

— Но если речь о резюме, — поняла я, — то собралась в Европу или в Штаты?

— Да, забрезжила перспективка. Надо набирать бонусы. Большой и Станиславского — это круто, однако без гастролей себя фиг проявишь. Именитые старухи между собой роли поделить не могут, куда там недавним стажёркам! В резерве всю жизнь можно просидеть.

— Это точно, — кивнула я. — Конкуренция у вас лютая.

— Ещё какая! — согласилась Танька. И вспомнила о вежливости: — А ты как?

— Скрипку пришла купить, — неведомо зачем решила порисоваться я. Как будто по одежде не видно, в какой жопе мои дела. Но отчаянно хотелось хотя на несколько мгновений побыть не ушлёпищем, а человеком.

Танька посмотрела недоверчиво, однако я успешно — надеюсь! — сохранила невозмутимый вид и попросила продавца рассказать о скрипках. Он оглядел меня презрительно, но посмотрел на красавицу Таньку, убедился, что она твёрдо настроена продолжать разговор со мной, и, дабы не разочаровать прекрасную визитёрку, стал объяснять мне, что за скрипки у него есть, слегка поддевал пальцем струны, чтобы показать звук.

Две из пяти скрипок оказались весьма соблазнительны. Я попросила дать попробовать первую. Продавец смерил меня брезгливым взглядом и сказал:

— У нас нет пробной игры на инструментах.

— Слева с краю висят дрова, — ответила я. — Цена им десять баксов максимум. Это видно за километр. Вы сами назвали сей предмет инструментом для школьников. Но забыли добавить, что для школьников-двоечников. Поэтому его можете дать на пробу безбоязненно.

Продавец фыркнул и дал Таньке скрипку со смычком. Она передала их мне.

Я прислонилась задницей к стене, чтобы быть поустойчивее — без костылей я стоять и даже кое-как ходить могу, но получается и то, и другое плохо — собрала на плече куртку, чтобы сделать хоть какое-то подобие скрипичного мостика, позволяющего держать скрипку, не напрягая до судорог плечо, вместо подбородника положила скрученный носовой платок и стала играть Первый каприс Паганини. Судя по тому, как продавец застыл с открытым ртом и выпученными глазами, он был не чужд музыке — как минимум, регулярно слушает классику в интернете, а то и на концерты ходит. Танька изумлённо охнула, торопливо зажала рот рукой.

Есть легенда, что однажды перед выступлением Паганини его завистники украли у него дорогую скрипку. Запасного инструмента у Паганини не имелось, концерт был обречён на срыв. Но Паганини сказал, что играет не скрипка, а музыкант, и купил за медные деньги скрипку у первого встречного бродячего скрипача — жуткие дрова сами по себе, да ещё и подпорченные дождями, ветрами, жарой, морозами и прочими спутниками бродячей жизни.

Выступление Паганини имело ошеломительный успех, а музыкальный мир обогатился приёмом игры, именуемый «гипераккордатура», когда инструмент расстраивается специально для придания звучанию особого шарма.

Неизвестно, правдива легенда или Паганини изобрёл гипераккордатуру преднамеренно, когда изыскивал способ придать какой-нибудь особенный облик своим выступлениям. И тем более я не претендую на равенство с Паганини. Но я профессионал. Ладно, ладно, кандидат в профессионалы. А любой кандидат в профессионалы обязан владеть приёмом гипераккордатуры.

Я доиграла и приказала продавцу:

— Теперь вон ту, — показала на скрипку.

Он подчинился, принёс требуемый инструмент, забрал первую скрипку. И не потому, что убедился в моём умении пользоваться инструментом. Артист своим выступлением всегда захватывает над публикой власть, становится её царём и богом. Не можешь достигать такого эффекта — меняй профессию.

А поскольку эффект ещё действовал, продавец выполнил мелкую команду, не думая.

Я взяла скрипку, попробовала её голос — он оказался наивкуснейшим! — и стала играть очень подходящий к такому звучанию «La Ridda Dei Folletti» Антонио Бадзини, который чаще именуют на французский лад «La ronde des lutins». Ещё встречаются варианты «Хоровод духов», «Dance of the Goblins», «Tanz der Kobolde», «Пляска ведьм» и тому подобные попытки адаптировать к знакомой слушателям-неитальянцам мифологии таких фантастических существ как фолетти, которые есть только в сказаниях Апеннинского полуострова. На мой вкус, наилучшим подобием фолетти будут эльфы — те, которые мелкие и с крылышками, или фейри, но меня никто не спрашивал.

Конечно, «La Ridda Dei Folletti» создана для дуэта скрипки и фортепиано. И полноценно заменить своей игрой отсутствующий инструмент невозможно. Но я очень постаралась хотя бы не сильно испортить произведение.

И тут произошла очень странная вещь. Внутри меня как будто что-то взорвалось. Было ощущение, словно лопнуло нечто, до предела переполненное. И в тот же миг скрипка стала такой же частью меня как руки, глаза или желудок. Или ноги.

Я танцевала. Опять танцевала! Пусть по факту мои ноги были неподвижны, но танец получался не хуже, чем во время победного выступления на конкурсе, после которого я привозила в училище гран-при.

Я опять наслаждалась вкусом победы, власти, силы, творения — всего того, чего была лишена пять нескончаемо долгих лет.

Мелодия завершилась. Но я не насытилась. И жестом потребовала следующую скрипку.

Теперь я играла скрипичное переложение Двадцатого ноктюрна Шопена. Тоже без жизненного необходимого фортепиано, но сейчас это было неважно. И тем более меня не интересовало, подходит ли произведение к голосу скрипки. Подойдёт! Она — часть меня, и потому идеально исполнит всё, что надо мне.

Я не знаю, почему выбрала именно это произведение. Как и не знаю, почему среди немалого числа того, что подходило второй скрипке, я стала играть именно танец, да ещё и предполагающей архисложную хореографию. Но это не имело значения. Просто захотелось — и всё. А отказывать себе в желаниях я не буду больше никогда. Хватит! Мне хотелось после неистового веселья нежнейшей, ласковой романтики, и я её играла. А причины желания неважны. Главное — получать удовлетворение. И я брала его в полной мере.

А в следующее мгновение опять свершилось невероятное и особенное: что-то внутри меня, безнадёжно изломанное, убитое, воскресло, сложилось в прежнюю правильную форму и расцвело, как расцветают цветы. Или как будто загорелся камин в студёную пору. Или начался рассвет после многомесячной ночи. Я опять стала сама собой. И кем-то совершенно новым.

И мне было чрезвычайно хорошо и интересно быть этой новой Лилией Маруниной. А прежняя глупая неудачница исчезла без следа.

Я приказала продавцу забрать скрипку.

И вышла из магазина. А метров через десять решила позвонить работодателям и отказаться от места, потому что додумалась до заработка получше, но меня догнала Танька.

— Ты в каком оркестре работаешь? — схватила она меня за рукав.

— Мне всего лишь восемнадцать! Я только ещё собираюсь поступать в Академию Музыки.

— А, ну да... — сообразила она. И тут же добавила: — Возможны всякие варианты.

— Только не для провинциальной калеки с больной на всю голову роднёй. У меня была только одна задача и одна цель: дожить до совершеннолетия. Просто дожить.

Танька растерянно захлопала глазами. Она была из домашних учащихся, и интернатские ходили смотреть, как родители, забирая Таньку поздним вечером домой, вытирали ей слёзы, обнимали, говорили, что она талантливая и сильная, а потому со всем справится.

Балет — это зачастую весьма болезненно. Выворачивание и растягивание тела под экстремальный танец переносится тяжело. Результат, конечно, очень даже всего этого стоит, но если есть поддержка семьи, пережить период обучения, особенно начальный, самый обильный на боль и страшный, гораздо легче.

Даже если просто представлять себя на месте Таньки, помогало.

Но что важнее, я поняла, как выглядит настоящая семья, и потому никогда не назову таковой своих гадёнышей-родственничков.

Я похлопала Таньку по предплечью и пошла к остановке.

Меня ждала весьма непростая, но чрезвычайно интересная задача: найти ночной клуб или дневной бар максимально приличного уровня из тех, в который пустят калеку, а затем сыграть там так, чтобы предложили работу. После чего выступить в оной забегаловке настолько хорошо, чтобы прибежали представители шарашки разрядом повыше и предложили условия получше.

Это трудно, в музыкантах тут не то что недостатка нет, а переизбыток присутствует. К тому же скрипка, в отличие от гитары и клавишного синтезатора, в развлекательных заведениях ценится крайне низко. Но эта работа необходима. Она даст не только деньги, а ещё и репетиции, которые мне жизненно важны. Даже один день без репетиций существенно снижает исполнительский уровень. И репетировать лучше в нормальном помещении, а не в холлах магазинов или даже в общественных сортирах, как я хотела раньше.

Жизнь — это война. Но теперь у меня есть за что сражаться. Я хочу не просто выживания. Мне нужна победа.

* * *

— У меня менструация, — сказала я директору ночного клуба, самодовольному лысеющему пузану. — И понос от здешней еды. К тому же из-за всего этого обострилась эпилепсия, и сводит судорогой челюсть, поэтому надо срочно к врачу.

Все три происшествия — враньё, но если этот скот вызвал меня к себе в кабинет и полез с секс-предложениями, то надо защищать все используемые для сношений отверстия. Тем более второе и третье я для секса ещё ни разу не применяла. Ханжеством и предвзятостью не страдаю, однако пробовать такой секс надо с тем, кто не только вызывает желание расширить набор ощущений и будет делать такие вещи аккуратно и осторожно, но и сможет остановиться, если они окажутся мне не по вкусу.

Как я и ожидала, босс зашёлся в яростном рыке:

— Вон пошла! Ты уволена!

Далее последовали каскады матюгов, но я уже не слушала, шла к двери.

В коридоре я выключила видеозапись на телефоне. Если нет защиты закона, то входить к начальству и чиновникам без телефонной записи нельзя категорически. В случае чего не защитишь себя, так отомстишь, выложив запись в интернет. А может, и то, и другое получится. Мария Петровна рассказывала о семикласснике, который выложил в сеть видео того, как директриса гимназии его унижала и запугивала. Разгорелся скандал, и городское управление образованием заставило директрису уволиться. А мальчик остался, в обычную школу из гимназии его выгнать не посмели. И обижать в гимназии больше никто не посмел до самого её окончания. На войне как на войне: не отбиваешься — убьют.

С нынешним боссом драку затевать не имело смысла. Он главного не понял: таких, как он, миллионы, а я одна. Ну, пусть не одна, конечно, хороших музыкантов немало, но всё же намного меньше, чем развлекательных заведений.

Так что я сегодня же буду играть в другом клубе за те же деньги, а он потеряет хотя бы часть публики, иначе говоря, солидный кусок прибыли: за четыре дня работы я успела обзавестись поклонниками, которые пойдут за мной в тот клуб, где будет моя игра. Тем более что я позаботилась о том, чтобы подружиться с некоторыми охранниками, и они с первого дня пишут мои выступления на телефон, чтобы я могла выложить ролики в соцсети и на видеохостинге, что тоже прибавило мне аудитории.

Кстати, об аудитории — надо написать в соцсети о несварении из-за клубной еды и напитков. От поклонников новость перейдёт к их знакомым, и доход клуба поубавится ещё больше. Пусть я пока и живу в патологичной законодательно-правовой системе, где нельзя отсудить за домогательство кругленькую сумму, но отомстить за него всё же в моих силах. А новый босс будет посговорчивее.

Хорошо ещё, что я работаю неофициально, по устному договору: оплата за вечер наличными и вперёд, все чаевые только мои. А сейчас я могу порадоваться облегчённой процедуре увольнения — не надо возиться с документами.

Я забрала из шкафчика вещи, сложила их в небольшой рюкзак, надела его, оставила в шкафчике ключ и пошла к уборщице тёте Саше за скрипкой. Тёте Саше нравилось, как я играю, и ей было приятно, что я слушаю её жалобы на жизнь, и она охотно прятала скрипку в своей запираемой подсобке. Меньше риск, что дорогой инструмент украдут или сломают как коллеги-музыканты, так и обиженный на отказ босс. Да и сбежать из клуба в случае чего уборщицы помогут. Полезные люди, с ними надо дружить. И пусть я ненавижу поскулистов, любящих жаловаться, но ничего для изменения жизни к лучшему не делающих, иногда их скулёж можно и потерпеть — если полезны сами поскулисты. Получается честная сделка: я выслушиваю то, от чего все убегают, они прикрывают мне тылы.

Я тепло попрощалась с тётей Сашей — средних лет, вполне симпатичная, но из-за унылости выглядит уродиной — и попросила передать привет её сменщице, убрала в рюкзак скрипку, и тётя Саша выпустила меня через пожарную дверь. Кто знает, что там сейчас стукнуло в голову бывшему боссу, и как, повинуясь его приказу, меня встретила бы охрана на служебном входе. А так я быстро и незаметно оказалась за пределами власти этого козла.

В хостеле первым делом я взяла ноутбук и стала расписывать в аккаунте, почему уволилась из клуба. Завершила вопросом о том, какой клуб мне порекомендуют.

После этого проверила личку аккаунта. Обнаружилось семь сообщений.

Шесть от поклонников с фотографиями пенисов и предложениями о незабываемой встрече. Это в кино артистки получают от аудитории цветы, плюшевые игрушки и шоколадные наборы. А в жизни им достаются только вот такие фото. Причём, судя по тому, что лицо в кадр не попало, пенис не свой, он скопирован из какого-нибудь порно.

Те артисты, кто хорошо зарабатывают, нанимают ассистентов, персональных помощников, секретарей — называйте как хотите — которые не только бронируют авиабилеты и номера отелей, но и читают корреспонденцию. А мне пока что надо разгребать всё это самой.

Седьмое письмо было от Таньки Ситниковой. Я немного подумала и решила ответить. Всё же она имеет профессиональный театральный опыт, может, что полезное посоветует. Тем более что в письме был номер мессенджера, значит позвонить можно бесплатно. Я проверила через справку времени, и оказалось, что в Самаре — Танька была уже там, а не в Казани — без двадцати минут полдень. Это означает, что у Таньки как раз закончился класс: утренние занятия экзерсисами, балетный аналог спортивной тренировки. На классе отрабатывают танцевальные фигуры вообще, все, какие есть, оттачивают точность и чистоту исполнения, а на репетиции, которая начнётся через два часа, отрабатывают тот набор фигур, который задействован в сегодняшнем или завтрашнем балете. А балет-спектакль, представление, будет через два-три часа после репетиции, вечером.

Моему звонку Танька обрадовалась.

— Только благодаря тебе я поняла, — сказала она, — что общаться надо с музыкантами. Что певцам, что инструменталистам делить с танцовщиками нечего. А свои, балетные... Сама знаешь — натёртая перцем пачка, извёстка в гриме и битое стекло в пуантах ещё не самое страшное. А совсем без общения тяжело. В училище хотя бы какое-то подобие дружбы было. Но в театре я решила не рисковать.

— И правильно, — поддержала я мудрое решение. — Иначе может быть много хуже мелких пакостей. Когда на улице сталкивают с лестницы, например. Мне ещё повезло, что позвоночник повреждён мало, и я своим ходом ковыляю, а не прикована навечно к постели. И что переломаны только ноги, а руки остались без травм.

— Это родители Серебряковой сделали? — хмуро и зло спросила Танька.

— Не знаю, — сказала я. И поняла, что боль прошла. Я могла это пережить и выстроить новый мир взамен разбитого. Мне было безразлично прошлое, и я ответила просто из вежливости: — У Серебряковой по-любому шанса на победу в отборочном конкурсе не было. Не её уровень. Хотя родителям, конечно, этого не объяснить, они почти все считают своё дитя гением. А вот из других училищ конкурентки приехали реальные. И Париж на кону стоял. Призовое место в международном конкурсе — это шанс если не остаться в парижской школе, то в любой другой европейской. Или хотя бы перевестись из провинции в Вагановку, что открывает прямую дорогу в Европу с Америкой. Так что подозреваемых легион.

— Я ещё ревела, что у меня грипп был, и тебя мной не заменили, — хмыкнула Танька. — Сейчас, будучи взрослой, я себя хотя бы относительно защитить могу. А у ребёнка возможностей намного меньше. И на приезжую танцовщицу внимания не обращают, я же не конкурент, один раз на сцену вышла и уехала. И на конкурсы можно ездить самой, за собственный счёт, и потому проходить как отборочные туры, так и основную часть там, где устроители заботятся о безопасности участников. Знаешь, в Мюнхене я очень даже высоко оценила наличие видеокамер на каждом углу.

— А то! — понимающе ответила я. — Это одно из важнейших условий выживания.

И спросила о главном для меня на данный момент:

— Как ты здесь от сексуального домогательства защищаешься?

— Да пока не нужно было, — сказала Танька. И пояснила: — Мне в этом плане очень повезло. И в Большом, и в Станиславского, и на гастролях столько девчонок сами под дирекцию, постановщиков и олигархов лезут, что меня за этой толпой не видно. А! — воскликнула она, сообразив: — Защита, оказывается, всё же есть. Начинающие фотомодели и третий состав кордебалета настолько сильно хотят забраться под олигарха или хотя бы под постановщика, что подарки мне дарят, лишь бы только я их в свою гримёрку пустила и позволила ждать, когда в неё олигарх за автографом придёт или постановщик меня к себе позовёт. Отличный щит получается! Они так за потенциально выгодного мужика цепляются, что и постановщики, и олигархи, и директора обо мне тут же забывают. — Танька мгновение помолчала и добавила: — Ты ведь понимаешь, что «олигарх» — это название условно-собирательное для всех хоть сколько-то забогатевших бизнесменов и чиновников, которые считают себя богами? А учитывая, что защиты от них никакой, они не так уж и неправы.

— Это да, — мрачно согласилась я. — Богатый и влиятельный любовник, это, конечно, выгодно, но чем придётся за него платить? Все эти олигархи и чинодралы с любовницами и жёнами обращаются как со скотом! За неделю такой связи даже здоровая девушка может инвалидом стать. Или угодить в клинику для нервнобольных.

— Вот-вот! — горячо поддержала Танька. — И ведущие артисты, которые могут пробить тебе роль, тоже нередко не лучше. Так что я не понимаю тех, кто к ним лезет. Неужели собственная жизнь не дорога?

— Очевидно, нет. Или у этих девиц так мало мозгов, что они не понимают опасности.

— Это их проблемы, — сказала Татьяна. — А мне главное — дотянуть до отлёта туда, где моё «Нет» понимают сразу и отваливают навсегда. Да и не пристают вообще, ограничиваясь лёгким однократным намёком, потому что огребают за слишком сильный подкат так, что встать не могут.

— И шансов на нормальную карьеру с заработками побольше, — добавила я. — Доходы от трансляций спектаклей в кинотеатрах и онлайн рулят, поэтому театрам выгодно искать всё новых и новых звёзд.

— А потому надо успеть набрать значимых строчек в резюме. Стажёрка простая или имеющая опыт танцевания сложных партий, пусть и в никому неизвестной Бамфакии — это совсем разные стартовые условия.

— Ещё как разные! — согласилась я. — Можешь через три месяца, а то и через месяц перейти в основной состав. И не во второй или третий состав, а в примы.

— Надеюсь на это. Мне ведь надо копить деньги на инвестиционный вид на жительство для родителей. Пришло время платить долги, знаешь ли.

— Как ни странно, знаю, — ответила я. — У меня есть один близкий человек, без которого я не выжила бы.

— А что у тебя сегодня случилось? — спросила Танька с беспокойством. Не знаю, насколько искренним. — С чего это ты вдруг о защите от домогательства заговорила?

Я рассказала. И добавила:

— Сама знаешь: все хотят трахнуть не нас, а создаваемые нами образы. Трахают не танцовщиц, а Жизелей и Коппелий. Заваливая инструменталистку, мужчины имеют музыку, которая недоступна их кривым рукам и ушам. Как выглядит сама инструменталистка, не имеет значения. Особенно если развернуть её задом. Да и удовольствие от возможности сломать что-то красивое, чем восхищаются другие, тоже имеет немалое значение.

— Вот потому, — решительно и твёрдо проговорила Танька, — я и хочу туда, где между мной и такими есть барьер. А потому можно спокойно работать. И самой выбирать себе мужчин. Если вокруг не толпятся козлы, потому что знают о том, как для них всё безнадёжно, появляется возможность спокойно выбирать хорошего партнёра.

— Это точно, — согласилась я. — Ты уже подписала контракт?

— Да. Вчера, онлайн. Теперь только бы до окончания рождественских каникул дотянуть. И знаешь, — медленно добавила Танька, — мы с тобой можем стать выгодны друг другу. Я в Самаре познакомилась с очень толковым начинающим хореографом, которому негде себя проявить. И он обещал найти хорошего оператора для съёмок клипа. Тоже практикант последнего курса, которому надо срочно набирать побольше очков. Я могу задержаться в Самаре ещё на два дня, и мы вполне успеем отснять материалы. Для вёрстки моё присутствие не нужно. А парни местные, по клубам в теме, один ставит танцы данс-группам, другой снимает рекламу. Они найдут тебе место там, где начальство соображает, кто из сотрудников нанят для секса, а кто — для работы.

— Так, подожди, — сказала я. — Тебе понадобился мой аккомпанемент для танца?

— Ты всё равно выкладываешь своё музицирование в соцсеть и на видеохостинг. Но картинка у твоих клипов — полное дерьмо. Да и звукопередача тоже. А тут будет всё профессиональное. Плюс моё имя. Татьяна Ситникова — это пусть и не супер-звезда, но всё же известная и востребованная прима. Можешь сама почитать обо мне на сайте Большого. Ты получишь отличную рекламу. Я обещаю, что твоё лицо и имя будут в клипе трижды. Ну и работу получишь. Хотя в Европе есть Академии Искусств с бесплатным обучением для иностранцев, а ты получишь стипендию на прожиток если не от Академии, то от какого-нибудь фонда культурного развития, но до Академии ещё надо доехать. И надо чем-то оплачивать еду и ночлег во время вступительных экзаменов. Или твои аккаунты приносят достаточно денег?

Я на это хмыкнула и сказала:

— Как ты верно заметила, картинка и звук у меня в роликах дерьмовые. А потому рекламы в мои аккаунты дают мало. Да ещё и приходилось платить моим шакалам-родственникам, чтобы не лезли, поэтому даже на лекарства оставалось вполовину меньше, чем нужно. Но иначе было не выжить. Впрочем, что было, то прошло навсегда и забыто. Поэтому к делу. Зачем тебе я? В Самаре внезапно исчезли все скрипачи?

Танька проговорила с мечтательностью и восторгом, которых я от неё никак не ожидала:

— То, что ты сыграла в магазине... Это была особенная музыка! Лиля, когда ты ушла, этот кобель-антиквар сказал, что никогда в жизни не видел женщины красивее тебя! И всё хотел от меня твой телефон.

— А ты посоветовала ему поискать меня в соцсетях, и моя ежедневная пачка пенисов пополнилась ещё одним, — фыркнула я.

— Тебе их тоже присылают? — расхохоталась Ситникова. — Да ты стала настоящей звездой!

— Угу. Ещё с тринадцати лет, как только начала выступать в сети. Когда меня из реанимации в обычную палату перевели, Ольга Ивановна через медсестру купила мне подержанный смартфон, старый ноутбук, наидешёвейшую внешнюю звуковую карту, столь же дешёвый микрофон для акустической скрипки и прислала пароль к аккаунтам в соцсети и на видеохостинге. И к электронному кошельку, открытому на моё имя. Она сказала, что в оружие и рекламу надо превращать всё, включая загипсованные ноги и ортопедический корсет. Мои первые клипы были сняты в больнице на телефон. И как всегда, Ольгуня-Зверуня оказалась права.

— Странно, что она вообще помогла тебе, — ответила Ситникова. — Ольгуня добротой и милосердием никогда не отличалась.

— Она сказала, что не задумалась бы обо мне ни на секунду, не выползи я из-под лестницы на людное место сама. По её мнению, такая борьба за жизнь не только заслуживала поощрения, но и должна была стать примером. Ольгуня решила помочь мне использовать второй шанс. А поскольку на музобразовании я проявила себя выше среднего, она посоветовала мне как следует взяться за скрипку. И даже заставила училище пожертвовать для меня инструмент и устроить в музыкальный интернат. Не вина училища, что в интернат калеку не взяли. Но скрипку училище дало приличную. К счастью, она выглядела потёртой, а моя родня в скрипках ничего не понимала, и потому не продала, инструмент шёл для них по одной цене со старыми, иначе говоря, непригодными к продаже смартфоном и ноутбуком.

— Тогда тем более сегодня же приезжай в Самару! — горячо воскликнула Татьяна. — Я заказала тебе авиабилет, если быстро поднимешь задницу, то успеешь на рейс. Из аэропорта поезжай сразу в академтеатр. Я оставлю тебе пропуск на служебном входе. К твоему приезду как раз репетиция будет заканчиваться. Поживёшь эти дни у меня. Как ни странно, мне дали приличную служебную квартиру, а не номер в говноотеле. Хотя бы кашу можно себе варить по маминому рецепту. И паровые котлетки делать из мяса, а не чёрт знает из чего. Мультиварка входит в меблировку.

— О, повезло, — оценила я. Здоровое питание для балета столь же важно, как и для большого спорта.

— Всё, жду! — Татьяна оборвала связь.

Я стала быстро собирать свои немногочисленные пожитки. Хороший клип — это очень важно. Даже если не будет работы, такая реклама вполне стоит расходов на разъезды.

Я со всей доступной для меня скоростью ковыляла к такси, когда позвонила Ольга Ивановна.

— Видела твои выступления в клубе, — сказала она. — Значительно лучше прежнего, но по-прежнему не годится для конкурса. Ты должна влюбиться!

Ольгуня-Зверуня оборвала связь. Я озадаченно похлопала глазами и поспешила к такси, недоумевая, что со мной не так.

* * *

В Самаре сбылась моя мечта — я купила хорошую электроскрипку. Реально хорошую: питание — не батарейки, а заряжаемый от розетки аккумулятор, пьезодатчик для каждой струны отдельно, индивидуальная настройка силы звучания каждой струны, углепластиковый подгрифник на четыре машинки и разные другие полезности. Прежний владелец приобрёл скрипку в Южной Корее. В Россию такие модели торговцы не привозят, поскольку товар из этой страны не раскручен, его не покупают. Если только кто, будучи на гастролях или в турпоездке, себе либо знакомым привозит, иначе никак не достать. На южнокорейскую музыкальную аппаратуру принято фыркать, как и на акустические инструменты, но последние лет десять-пятнадцать они резко набрали качества, так что зачем переплачивать за престижность звучания бренда, если то же самое можно приобрести дешевле?

Заодно у этого же человека купила хороший, из той же Южной Кореи привезённый, микрофон для акустической скрипки и отличные профессиональные наушники. Тоже дорого, но сколько можно записывать дерьмовый звук? Делать карьеру, так делать. Картинка значения не имеет, пойдёт любая, даже просто моё фото, а вот звук должен быть если не идеальным — внестудийной записью этого не достичь, то хотя бы приличным. И без убивания времени на его доводку аудиоредакторами — это процесс долгий и кропотливый, а мне играть надо, руки развивать и технику.

Если бы владельцу не понадобились срочно деньги, ни за что не продал бы такую отличную технику. Но вчера, когда шёл спектакль с Танюшкиным участием, я, пока не было её выходов на сцену, знакомилась с аборигенами. Танцы Танюшки были для меня очень важны: и интересно, и по балету соскучилась, и хотелось знать, каков будет уровень будущего клипа. А вот пока её не было на сцене, можно было и с контингентом пообщаться. И по ходу этого общения я узнала о продаже скрипки. И сразу же, в тот же вечер, её купила.

Пока у Танюшки был класс, я ждала её в гримёрке и экспериментировала с электроскрипкой. Теоретически, в это время мы с хореографом и оператором должны были выбирать для Танюшки скрипичные произведения. Но у них что-то случилось, они один за другим прислали сообщения, что задержатся. Так не терять же время... Я занялась скрипкой. Всё равно звук идёт в наушники, и я никому не помешаю. Скрипка оказалась отменно хороша! Настолько хороша, что даже моя дешёвая и дрянная видеокарта её звучание не испортила, когда я попробовала запись делать.

После того, как натешилась новой игрушкой, задумалась о её цене. На скрипку и микрофон ушли все деньги до последнего гроша. Осталась только мелочь на двухдневный прокорм, да и то если есть только лапшу быстрого приготовления. С одной стороны, нельзя было упускать случай обзавестись очень нужными вещами со скидкой, а с другой — я в прямом смысле нищебродка. Если сегодня вечером не поиграю в клубе, мне конец.

К тому же без хорошего ноутбука и столь же качественной звуковой карты всё купленное бесполезно, а значит надо ещё денег, и немало. Хотя какой ноутбук, на еду заработать бы.

Но договора с клубом пока нет, и неизвестно, появится ли.

Есть ещё вариант играть на улице, но это означает убить скрипку. Хоть в акустическом, хоть в электронном варианте это очень нежный инструмент, ему комфортное помещение нужно. Даже дом моих родственничков вредно на скрипку влиял, я футляр с инструментом держала в коробке из пенопласта.

«А если договориться с супермаркетом? — задумалась я. — Играя в отделе неликвида или маловостребованного товара, я привлеку туда людей. Всем одинаково выгодно: им продажи, мне чаевые. Всё равно, пока у Танюшки класс и репетиция, я тут не нужна. Как раз время для сделки».

Но зашедшую с улицы калеку слушать не будет никто. Значит, надо сыграть в подходящем отделе магазина, и сделать это так, чтобы охрана не выкинула меня на улицу, а передала администрации моё имя и совет найти в соцсети аккаунт, чтобы пообщаться в личке. Номер мессенджера я собиралась давать только тем, с кем заключён контракт или есть приятельство.

Проблема в том, что у скрипки всего четыре струны. Этого мало для одиночного выступления. У гитары шесть струн, так что вариативность мелодии много выше, есть чем держать аудиторию. С другой стороны, когда-то миннезгеры играли по кабакам на виоле, практически той же скрипке, и на жизнь зарабатывали, а публика была ненамного лучше скота.

Правда, в наше время людей удивить, иначе говоря, привлечь их внимание и тем более заставить раскошелиться, нельзя уже ничем. Когда-то Паганини заказал себе смычок длиной семьдесят пять сантиметров — в переводе с тогдашних мерок на современные, понятное дело. И был скандал, было сенсационное звучание, был прорыв в скрипичной музыке. А сейчас это стандарт взрослого смычка, для людей ростом от ста пятидесяти сантиметров и выше. Для детишек размер скрипки и смычка идёт одна шестнадцатая от стандарта, две четвёртых и так далее до взрослых четырёх четвертей. Я до взрослой скрипки доросла в двенадцать. Многие это делают в одиннадцать.

Да и чем можно сразить мир после джаза Ревущих Двадцатых и рокеров шестидесятых? И тем более в эпоху, когда любой десятилетка, освоивший музыкальный редактор, лепит приемлемую для слуха электронную музыку? Ноты и названия инструментов для этого знать необязательно, потому что можно использовать программные плагины и библиотеки звуков. Аудиоредактор сам переведёт всё это в нотную запись, распечатает или сделает заготовку для программы по созданию электронных книг. И плевать, что получившуюся мелодию сыграть невозможно, что она предназначена для пятирукого с семью пальцами на каждой кисти — электроника исполнит всё, а слушателям тем более безразлично, лишь бы ушам нравилось.

Я сама, когда хотела освоить концерт для скрипки с оркестром или сонату для скрипичного квартета, переписывала нотами в аудиоредактор каждую инструментальную партию. Морочистое занятие и нудное, а звучит после всё механически, мёртво, потому что индивидуальность и живость надо дорисовывать отдельно. Но я делать этого не умела, да и древний ноутбук с его примитивной звуковой картой и слабым процессором такую работу не потянул бы. Радоваться надо было, что хоть какое-то подобие оркестра делает, есть звуковая основа для тренировки.

А у тех детишек, о которых я говорю, техника имеется вполне приличная — она не настолько дорогая, чтобы благополучная семья затруднялась купить её ребёнку.

Поэтому всё решают пиар-компании многомиллионной стоимости, которые пусть и не удивляют, но всё же додавливают людей до покупки.

А вот как без пиара продать музыку?

Однако если я максимум через час этого не сделаю, могу повеситься на струнах от новой скрипки.

Есть, конечно, пенсия по инвалидности, и с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, она достаётся мне, а не моим родственничкам, идёт на банковскую карточку, которую я сделала в день рождения, но эти деньги я решила тратить только в самом крайнем случае. А он пока не наступил. Я могу передвигаться и играть, а значит и заработать сумею. Тем более что на инвалидскую пенсию прожить невозможно. Но до лета там набежит сумма на авиабилет эконом-класса до Мюнхена или Вены и проживание на время экзаменов, если не выиграю грант и буду поступать на общих основаниях. Да и по гранту вряд ли получится сразу на него жить. А с такими накоплениями я хотя бы неделю протяну.

У кого-то в коридоре проиграла на телефоне мелодия-звонок в виде минусовки из песни «Разговор со счастьем». Я щёлкнула пальцами — вот оно!

Эту песню на всевозможных шоу не исполнял только ленивый. Но на одном уровне с Валерием Золотухиным так никто и не спел. И отнюдь не из-за того, что этот артист окончил отделение музкомедии ГИТИСа, а значит имел профессиональный оперный голос. Чисто технически таких голосов огромное количество. И даже на российской эстраде не все могут петь только фонограммой, некоторые и правда имеют полноценный вокал. Однако сделать из песни столь же яркий и интересный мини-спектакль с персонажем, в шкуре которого хочется быть, так никто и не смог. Все усердно копировали Золотухина, обряжались в какие-то дурацкие костюмы, вроде бы повторявшие давно всеми забытый фильм, в котором эта песня впервые прозвучала, но исполнение Золотухина так и не скопировали — это в принципе невозможно, каждый хороший артист уникален, иначе его не купят. И чем выше уникальность, тем больше продаваемость. А вот суррогат не возьмёт никто. Особенно сейчас, в эпоху цифровой записи и интернета, когда в любую секунду можно наслаждаться работой подлинника. И тем более надо соображать, что песня никогда не бывает связана с видеорядом, даже если на премьере её к нему прилепили. Песня — это отдельное самостоятельное произведение, поэтому каждый исполнитель должен делать из неё нечто собственное, уникальное, а не привязывать к чему бы то ни было. Сюжет у песни, конечно, будет всегда один и тот же, но ведь и Гамлета переиграли миллионы артистов. Одни и те же слова произносятся сотни лет, а люди собирают коллекции разных декламаторов, слушают под настроение то один вариант, то другой. А всё потому, что ни один хороший артист не играет Гамлета как Лоуренс Оливье, Сара Бернар или Иннокентий Смоктуновский. Все хорошие делают своего собственного Гамлета, а не копируют чужого. И тем более миллионы людей играли «Лунную сонату». И сотни миллионов покупают исполнение какого-то конкретного музыканта, игнорируя всех остальных.

Я взяла телефон и, благо мне дали пароль от театрального вай-фая, нашла в интернете и послушала «Разговор со счастьем» в студийной записи.

А после стала на электронной скрипке делать его переложение. Задача нехитрая, после третьего года обучения перекладывать и адаптировать на свой инструмент любую мелодию должны уметь все. Как и записывать нотами любое из услышанных произведений — минут пять-десять музыкального диктанта есть на каждом уроке после того, как выучены ноты, и мелодия с каждым разом становится всё сложнее и сложнее.

Я сыграла песню ещё раз, попутно подправляя помарки. Вроде ничего. Теперь надо придать исполнению индивидуальность, сделать новую и уникальную историю упёртого неудачника, который, вопреки всему и всем, добился своего собственного, именно ему нужного счастья и наслаждается им по-полной, посылая всех, кто с ним не согласен, в пешее эротическое путешествие. Я подумала и решила, что лично для меня тут за основу будет хорош Питер Пэн, ищущий и обретающий свой остров Небывалый.

Электроскрипку я отложила в сторону. Она была не настолько привычна, чтобы отрабатывать на ней особый почерк исполнения. Всё же я ещё не на сто процентов адаптировалась к электронному звучанию.

Я взяла акустическую скрипку, сосредоточилась на задуманном образе и начала играть. Скрипка опять стала частью меня, продолжением моих мыслей и чувств. Я доиграла, улыбнулась довольно.

Хорошо, но мало. Коротенькое произведение не позволяло понять и прочувствовать процесс индивидуализации музыки, придания исполнению моего собственного почерка и шарма.

Я стала играть «Дьявольскую трель» Джузеппе Тартини — это произведение содержит три совершенно разные по характеру части, которые гармонично переходят друг в друга. Идеальный материал для отработки стиля. И история за музыкой есть интересная.

Джузеппе Тартини говорил, что однажды у него долго не получалось написать сонату. И когда от усталости Тартини заснул, ему приснился сон, что продал душу дьяволу. И когда тот пообещал исполнить любое желание Тартини, композитор дал дьяволу скрипку, чтобы проверить, может ли тот играть. Дьявол весьма искусно сыграл прелестнейшую сонату. А Тартини, проснувшись, бросился её записывать. По его словам, получившаяся соната была лучшим из того, что он создал.

Эдакий музыкальный вариант таблицы Менделеева.

Но для меня, заядлой читательницы слэша, соната была историей о том, как дьявол влюбился в гениального скрипача и принялся соблазнять его нежнейшими лиричными сонетами. Скрипач ответил на чувства дьявола, и парочка предалась бурной сладкой страсти. После чего они решили никогда не расставаться, и вдвоём поехали в те края, где всем было плевать, человек ты или дьявол. Разумеется, доехали, жили вместе долго и счастливо, дьявол стал играть на фортепиано, и у них было множество прекрасных дуэтов.

Вообще-то, «Дьявольская трель» как раз включает в себя фортепианные элементы, но я постаралась возместить их отсутствие. На войне как на войне, надо побеждать с тем, что есть.

Когда я доиграла, в дверь гримёрки постучали.

Я выругалась. Как можно было забыть о том, что акустическая скрипка весьма голосиста, и потому её отлично слышно всем соседям по офису или многоквартирному дому? Я же не в поселковом клубе и не в доме Марии Петровны. Странно ещё, что сразу не прибежали со скандалом. Вот и думай теперь, как Танюшку от проблем отмазать.

Дурочку надо играть, которая искренне думает, что тут везде звукоизоляция. Дурость показать — всегда карта беспроигрышная.

Я скроила самую тупую физиономию, которую только могла, и открыла дверь. Физиономия, очевидно, получилась хорошо, потому что два мужика за дверью, одному лет тридцать пять, другому за шестьдесят, аж отшатнулись. Ну и костыли роль сыграли, в наших краях инвалид — это недочеловек. Молодой спросил:

— Чья запись у вас звучала?

Жизнь с моими говнородственничками, да и не самое лучшее отношение школьных учителей и одноклассников научила меня понимать подтексты интонаций. Как и понимать то, что скрывается за выражением лиц. Говорящий отнюдь не скандалить пришёл. Ему была нужна моя игра.

Поэтому лучше сказать прямо:

— Это я играла.

И молодой, и старый посмотрели с недоверием. Молодой хотел что-то сказать, но я захлопнула дверь у него перед носом. Раз пришли, то я им нужна. А если нужна, их надо заставить почувствовать хоть какое-то неудобство — сговорчивее будут. Правда, есть риск, что они сочтут овчинку не стоящей выделки, но зачем мне те, кто меня низко ценит? К тому же, если пробило их, разбирающихся в музыке, скептичных и опытных — а другим в академтеатре взяться неоткуда, то директора супермаркета тем более пробьёт. И заработок в торговом зале будет не хуже того, что можно выжать из низкоценящих. А то и получше.

Постучали ещё раз до того, как я успела дойти до кушетки.

Я вернулась к двери, открыла. Старший из этой парочки протянул мне визитку и сказал:

— С кем имеем честь? Вы позволите войти?

Я взяла визитку, прочитала надпись. Мужчина оказался музыкальным продюсером. Предполагается, что я должна начать биться в экстазе? Именно этого оба визитёра и ждали, но равнодушию не удивились. И даже не огорчились. Просто приняли к сведению. А младший дал свою карточку. «Виолончелист камерного оркестра».

Применительно к оркестру слово «камерный» означает небольшой состав музыкантов, от двух до двадцати. Хотя дуэты, трио, квартеты и прочее до нонета обычно называются «камерная группа». Оркестр — это десять и больше музыкантов, вплоть до сводного симфонического, где участников под три сотни.

Выступать камерный оркестр или группа могут где угодно, от малого зала филармонии до городской площади для парадов.

— Неплохо, — сказала я. — Чем обязана визиту?

— Если вы столь же хорошо сыграете сейчас на сцене, — ответил старик, — я возьму вас стажироваться в мой оркестр.

— Двести пятьдесят евро — и я час играю с вами на концерте, плюс две трёхчасовых репетиции, — выдвинула я своё предложение.

Старик хотел возмутиться, но я перебила на полуслове.

— В этом театре не меньше тридцати скрипачей. Плюс около шестидесяти есть в филармонии. И более двух сотен в музучилище и консерватории. Но вы пришли ко мне. Это означает, что я лучше их всех, вместе взятых. Теперь высчитайте то, что получает в час каждый из них, сложите, умножьте на два, и будет около двухсот пятидесяти евро. Мне нужен разовый контракт, деньги вперёд и только на карточку или на электронный кошелёк. Трансферт за ваш счёт.

— Это исключено! — возмутился старик. — Даже солисты со званиями получают двадцать пять тысяч рублей! И это не говоря уже о времени, необходимом для репетиций. Это не три часа!

Я закрыла дверь и поковыляла к кушетке. Двадцать пять тысяч — это два с половиной прожиточного минимума, на который, как известно, прожить невозможно, чего бы об этом отечественные СМИ ни вещали. Так что пусть этот продюсер другим врёт. Никто не будет пахать так адски, как требуется от скрипача, за такие деньги. Ну, может формально, для налоговой, музыканты столько и получают. Но со времён СССР основная зарплата у них была только наличными в конвертах перед каждым концертом. Директора театров не просто так соучаствовали в спекуляции билетами и зазывали звёзд. Мария Петровна и директриса клуба немало рассказали мне о временах СССР, и это был кошмар и ужас: госрегулирование цен вопреки экономической реальности, запрет частной коммерции и частного производства, дефицит всех нормальных товаров и огромные очереди за ними или покупка втридорога через знакомых продавцов, нехватка жилья, худсоветы в кино, в театрах и в живописи, которые запрещали всё, что не постигали их убогие мозги, или то, что не соответствовало совко-политике. Но сейчас-то всё иначе, по-нормальному, поэтому продавать билеты можно открыто за их реальную цену и на всё, что интересно зрителю. А потому нечего и слушать того, кто меня за тупую лохушку держит. Надо реальным делом заняться — собрать скрипки, ноутбук с картой и отвезти их на квартиру Танюшки. А после идти в супермаркет.

Да, ещё отправить сообщение Танюшке о том, где я и у кого ключ от гримёрки. Я покопалась в сумке для ноутбука — скотч был, нотная тетрадь тоже. Я вырвала лист, завернула в него ключ, заклеила, написала «Для Татьяны Ситниковой от Лилии Маруниной» и отнесла на вахту у служебного входа. И тут сообразила, что для клипа нужен звукорежиссёр. Мда, позднее зажигание. Вот что значит — никакого опыта и знаний по теме. Ну ничего, это быстро проходит. Я отправила сообщения хореографу и оператору. Ответ пришёл через минуту. Оказалось, именно поисками звукорежиссёра эти двое и заняты. Хорошо, что хоть кто-то с мозгами.

По дороге до квартиры я думала над репертуаром. Пробить аудиторию я пробью всем известным «Разговором со счастьем» — даже молодёжь, в том числе и я, которая фильма отродясь не видела, смотреть не желает и даже понятия не имеет, как он называется, эту песню знает и любит. А вот дальше что играть? Всё же люди в супермарекете на музыку не настроены. Им нужны скидки и акции, они скоро потащат домой тяжёлые сумки, чтобы встать у плиты и вкалывать. Им всё это скучно, уныло, утомительно, противно и безнадёжно, а потому они раздражённые и злые. К тому же по утрам в супермаркет ходят только домохозяйки и пенсионеры. Иначе говоря, созерцатели телесериалов категории «дубинилово-тошнилово». Они не только не оценят барочных и джазовых изысков, но и разозлятся на них как на раздражающую вычурность. А что эти люди любят? То, что и филармонические меломаны, очевидно: вкусно поесть, улётно потрахаться, жить в комфортном доме и хорошо одеваться. Ещё чувство защищённости и безопасности любят. Соответственно, в первую очередь любят деньги, которые всё это приносят. Это базовые потребности, пока они не удовлетворены, все духовно-интеллектуальные возвышенности и даром не нужны. Здесь надо сыграть что-то простое, милое, заставляющее хотя бы немного расслабиться и порадоваться. Играли же миннизгеры на сельских празднествах и весьма неплохо зарабатывали, а слушатели там точно так же были бедны, беззащитны и обременены тяжким неприятным трудом.

— Кантри! — замерла я. Обдумала идею так и эдак, и она мне всё больше нравилась. А если добавить совсем немного, крошечную перчинку блюза или мягкого регги... И рок-н-рола. Все пенсионеры были когда-то лихими битниками и хипарями — до отгородившегося от мира и потому отсталого во всех отношениях СССР мода на молодёжные субкультуры докатывалась с сильным опозданием. Так что пенсионеры рады будут вспомнить юность, поскольку намёк окажется не настолько сильным, чтобы вызвать сожаления о минувшем, но достаточным, чтобы вернуть отблески былого удовольствия и веселья. Я нашла в соцсети подборки кантри, послушала в первой из них пять выбранных наугад композиций — кантри я не увлекалась, знала его так себе. Одна песенка мне понравилась, я решила использовать её как отправную точку. Не играть её переложение, а сделать вариации на звучащую в ней тему.

Всё равно никакой защиты авторских прав в этой стране нет, что печально, поэтому надо не только страдать от несанкционирования моих записей, но и самой хоть что-то поиметь от общего бардака. На войне как на войне.

Я скачала приглянувшуюся мелодию, чтобы можно было слушать в отсутствие вай-фая, прицепила на одно ухо наушник, надела рюкзак с акустической скрипкой и складным стульчиком, поковыляла в супермаркет.

Пока дошла, вспомнила, что кантри основано на кельтской музыке — тех самых ирландских и шотландских плясках, которые любят все. И поняла, какие вариации надо играть. Ничего настолько общего с первоисточником не будет, включая «Разговор со счастьем». Хранители авторских прав могут успокоиться. Чужие произведения я использую в той мере, в которой позволяет закон.

Конечно, я никогда раньше не выдавала импровизаций. Точнее, не выкладывала их в соцсеть до того, как отработаю музыкальную композицию и получу одобрение педагогов, начиная с Марии Петровны. К тому же я не работала с залом пять лет. Но деньги — стимул мощный. Желание раздобыть их творит чудеса. Так что справлюсь. Главное, сделать посильнее эмоциональный пробой. Звук надо работать на удар по нервам и лимбической системе, но бить так, чтобы было приятно.

Да и в конце концов, чего бояться? Облажаюсь в этом супермаркете — пойду в другой. К тому же провал означает исправление выявленных ошибок, а не жевание соплей и скуление над тем, что пришлось пережить несколько мгновений неприятных ощущений. От них в любом случае никуда не денешься, не из-за одного произойдут, так из-за другого. Поэтому единственным решением будет плюнуть на них, переступить и идти дальше.