Часть V. Последняя нота
Мир не рухнул сразу.
Он растворился в музыке.
Сначала — города. Потом деревни. Потом отдельные дома, где телевизоры и радиоприёмники ловили «не ту волну». Люди пытались сопротивляться, но сопротивление было бессмысленно: песня не требовала веры, не требовала согласия. Она просто проникала.
Человеческий мозг оказался слишком хрупким инструментом, чтобы выдержать этот аккорд.
Через неделю на улицах Москвы шёл снег. Белые хлопья падали на мостовые, на автомобили, на памятники. И всё это сопровождалось песней.
Толпы шли синхронно. Сотни, тысячи людей, рты раскрыты, лица пустые. Они не разговаривали. Они не думали. Они пели.
Здания трещали, перекрытия гудели. Каждый дом стал резонатором. Каждый балкон — камерой. В метро тёмные туннели отзывались гулом, будто внизу шёл бесконечный орган.
Поезда двигались сами. Их окна светились белым, и внутри сидели пассажиры с разорванными ртами. Все они подпевали.
Хор распространился на весь мир.
Антон уже не помнил, сколько времени прошло. Он сидел на сцене школы № 17, где всё началось. Его тело больше не принадлежало ему. Он чувствовал, как связки вибрируют, как кровь течёт изо рта, но остановиться не мог.
Он стал нотой.
Рядом — Дима, Лера, соседи. Десятки, сотни лиц. Они все были связаны в единый голос. Преподавательница всё ещё стояла впереди, её рот без глаз управлял аккордом.
Их песня разносилась далеко за стены школы. Она летела по проводам, по волнам, по воздуху. И каждый, кто слышал её, становился инструментом.
Иногда в глубине своей разорванной души Антон думал: «А что будет, когда весь мир запоёт?»
Но эта мысль тонула в аккорде.
Оставались редкие островки молчания.
В горах, где не ловило радио. В подземельях, куда не добирался сигнал. Люди прятались, зажимали уши, ломали себе барабанные перепонки, лишь бы не слышать.
Но музыка не нуждалась в ушах.
Они слышали её кожей, костями, сном. И даже во сне начинали открывать рот.
Так погибали укрытия одно за другим.
В подвале разрушенной больницы сидел старик по имени Аркадий. Его уши были пробиты — он сам сделал это гвоздём, чтобы не слышать. Он писал в тетрадь, строчки сбивчивые, кривые:
«Я один. Больше никого. Все поют. Я не слышу, но чувствую. Стены дрожат. Пол дышит. Воздух вибрирует. Я не могу уйти. Оно здесь. Оно везде».
Рука дрожала, буквы расплывались. Он хотел закончить мысль, но карандаш выпал из пальцев.
Потому что в его горле зазвенело.
Сначала тихо. Едва слышно.
Потом громче.
Он раскрыл рот, и из него вырвалась нота. Чистая, сильная.
Последний молчащий человек в больнице присоединился к хору.
Тетрадь упала на пол. Последние слова были:
«Даже тишина поёт».
Над Землёй летели спутники. Они передавали сигнал. Там, где ещё оставались космонавты, люди в герметичных капсулах, хор всё равно проникал. Металл дрожал, как струна, и они тоже начинали петь.
Земля стала инструментом.
Континенты вибрировали. Океаны гудели. Вулканы выдыхали ноты.
Из космоса планета звучала как орган, как гигантский хор миллиардов голосов.
В самой школе № 17, в том самом зале, преподавательница подняла руки. Её челюсть дёргалась, как сломанный метроном.
— Унисон… — прошептала она десятками голосов. — Теперь весь мир — унисон.
И хор достиг апогея.
Не осталось ни одного человека, кто молчал бы.
Не осталось ни одного места, где не звучала бы песня.
Только Земля, поющая сама собой, изнутри, каждым атомом.
А в архиве старого новостного канала, который уже давно молчал, осталась запись.
Видеофайл, уцелевший в обломках сервера.
В кадре — мальчишка. Лет семнадцати. Камера дрожит в его руках. За спиной слышен хор.
Мальчишка смотрит прямо в объектив и шепчет:
— Если ты это смотришь… знай.
— Оно уже здесь.
— Оно в тебе.
И в этот момент его рот раскрывается, и камера падает на пол.
Запись заканчивается на ноте.
Больше нет отдельных голосов.
Нет отдельных людей.
Нет отдельных городов.
Есть только хор.
И он поёт вечно.