II
Не могу найти нужных слов. Нет ничего ни в мыслях, ни в душе, словно я опустошен, выпит до дна, высосан. Где-то там звучный голос читает Бродского, говорит мне о том, что нет варианта лучше, чем запереться в комнате, поставить на тридцать первое февраля, отметить его в календаре красным и ждать, чёрт возьми, ждать! Но не могу я ждать больше! Нет во мне того ожидания, той песни горькой, которую ты вложила мне в уста, которой досыта накормила моих демонов!
Я иду по темной дороге, и только откуда-то издалека доносятся обрывки фраз, осколки букв, слабое эхо, тревожный писк звуков, которые никогда не вырвутся из груди. Я иду только вперёд, шарю руками в этой трижды проклятой темноте и не вижу, не вижу ничего, кроме твоих губ, твоих рук, твоих глаз... Кроме той огромной черной пропасти, которая вот-вот поглотит меня, сожрёт с потрохами, обглодает до мозга костей и выплюнет, как застрявший кусочек между зубов.
И я иду и иду, все дальше, все глубже, не видя ничего, не чувствуя ни грамма горечи или страха, лишь пустоту... Звенящую пустоту... В груди так пусто, что если бы кто-то в эту же минуту ударил бы меня в грудь, то в ответ услышал бы звон металла, эхом отражающийся в ушах! И почувствовал бы боль эту, не душевную, нет. Душевная боль угасает, физическая — лишь мнимое мгновенье. Он бы почувствовал боль от пустоты, сжигающей изнутри.
Но я всё иду и иду, и дорога моя бесконечна. Нет ей конца. Нет правды и лжи, нет ничего, кроме бесконечной темноты в паре шагов от бездны. Бездны, имя которой — ты.