Глава 1. Подарок (Часть I)
Атмосфера главы:
Linkin Park — My December;
Arcade Fire — My Body is a Cage;
Bill Medley, Jennifer Warnes — The Time of My Life;
Radiohead — Creep;
Slash — Beautiful Danger;
Three Days Grace — I Hate Everything About You.
Ты похожа на ангела,
Твоя кожа вызывает слёзы.
Ты паришь, словно перышко
В прекрасном мире.
Я хотел бы быть особенным,
Ведь ты необычайно особенная,
А я просто слизняк, я чудак,
Какого черта я здесь делаю?
Radiohead «Creep»
Конец декабря, 2022 год
Я выхожу из кухни с наполовину пустым стаканом, сгребая с лица отросшие до плеч волосы. Пора бы подстричься, но нашему лидеру явно виднее.
— Тебе с длинными больше идёт, вписываются в твой мрачноватый образ. Да и девчонкам нравится, — как-то заметил Райли.
Я далеко не фанат мистики, эзотерики и прочих оккультных штук, но в его мексиканскую интуицию всегда слепо верю, как в высшее провидение. Кто не поверит, когда она спасла тебе жизнь дважды? На этот же раз чуйка Райли Скотта привела сюда, на остров Салливана^, отрезанный от материка солончаковыми болотами и всегда безащитный к ударам неспокойной Атлантики...
^ – Город и остров в округе Чарлстон, штат Южная Каролина, США.
Гостиная до отказа забита людьми, и из них знакомых — человек десять от силы. Воздух плотный, набит слабыми отголосками пластмассы, резины и резковатым запахом хвои. Народу так много, что ни одна гирлянда, еловая ветка, золотая звёздочка или глянцевый шарик не могут высунуться и попасть в поле зрения; ещё чуть-чуть, и под фундаментом размоется грунт, и мы пойдём под воду. Собственно, по какому поводу мы здесь собрались?
— С Рождеством, старик! — небрежно напоминает мне Калеб и врезается своим стаканом в мой.
Я ловко отвожу разбушевавшееся мини-цунами от себя и отхлёбываю, пару раз взаимно кивая.
— Будешь играть в бирпонг? — Калеб задевает плечом.
— Я пасую, бро! — Поднимаю вверх руки и пихаю в ответ. Не хочу, чтобы он думал, что меня доедает уныние. Подозреваю, Калеб и без того в теме.
Хм, а ведь на третьем курсе я был в этом дерьме чемпионом, чемпионом наоборот. Для меня смысл заключался не в попадании шариком в стакан противника, а в том, чтобы быстрее нажраться. Может, стоит хотя бы сегодня последовать правилам? Но я не успеваю засомневаться вслух. Калеба уже проглотила толпа.
Верхние лампы всё ещё горят, и тусовка начинает напоминать какое-то собрание первокурсников перед неофициальным посвящением. Моё яркое предвкушение университетских лет вспыхивает воспоминанием, а следом пробегает сама жизнь в кампусе Калтеха^ чёрно-белой плёночной лентой, и она не поддаётся никаким передовым технологиям колоризации^^. А то утро после посвящения, разбитое головной болью и жутчайшим сушняком, теперь смотрится первым выцветшим пятном в четырёхлетней картине.
^ – Частный исследовательский университет, расположенный в городе Пасадена в штате Калифорния, один из ведущих университетов в США.
^^ – Превращение чёрно-белого кинофильма в цветной.
— Я выключаю? — Беру эту обязанность на себя: создаю иллюзию собственной небесполезности.
— Вырубай! — кричит кто-то с другого конца гостиной.
Верхний свет гаснет, и я вместе с остальными погружаюсь в сероватую полутьму, редко просеянную тусклыми светодиодами, — в мою привычную среду обитания. Отдалённое треньканье бубенцов и детский хор перебивают жёсткие басы. Все вмиг оживают. Люди начинают подпрыгивать в такт, точно их кто-то ударяет длиннющим хлыстом, а я, облокотившись, на арку, осознаю, что моя жизнь ни черта не меняется, будь то Калифорния или Южная Каролина. Всё по-прежнему. Последние года два я частенько подрабатывал в ночных заведениях Пасадены от музыканта до официанта — всё зависело от того, как договоришься. С тарелками в руках или гитарой ты смиряешься с участью узника, скованного по рукам и ногам, в платоновской пещере^: видишь лишь беснующиеся тени человеческих душ на её кривых стенах, а не самих людей. Они ненастоящие, так и зачем же мне раскрывать свои карты. Я просто часть декорации, и сегодня планирую ей оставаться, оставаться бутафорным дубом в шесть футов и три дюйма^^ ростом, поросшим испанским мхом несбыточных ожиданий. Правда, что-то непрестанно дёргает, никак не даёт войти в избитый образ: может всё же нужно было отвлечься, проявить участие, поиграть с ними, когда свет горел, а не подбирать пропорции колы и виски на кухне с несвойственной в этом вопросе педантичностью, вслушиваясь в гомон за стенкой?
^ – Аллегория Платона о иллюзорности восприятия, где люди принимают тени за истинную реальность.
^^ – Примерно сто девяносто сантиметров.
На комоде лежит разворошенная коробка «Твистера», в неё заползают огоньки мерцающей гирлянды и выделяют красную стрелку, та указывает на меня. О-о, не-ет! Для пленника этого огромного угловатого тела не лучшее развлечение. Виски! Кола! Виски и кола — вот, что равняет с другими!
Люди продолжают мельтешить возле меня, появляясь и исчезая в арке, пока я довольствуюсь лучами их радости каникулярной свободы. Над ухом проносятся искреннее девичье хихиканье и раскатистый басистый хохот парней. Многие обмениваются разноцветными свёртками, украшенными имбирными печеньями, разодетыми в свитера и гирлянды оленями, вязанными варежками, о существовании которых большинство чарлстонцов где-то когда-то слышали, но никогда ими не пользовались, и заснеженными еловыми ветками. Жертвы рождественских распродаж и чёрной пятницы в обилии красок напрочь забывают, что две тысячи лет и двадцать два года назад родился человек, пострадавший на кресте, ради того, чтобы какой-то чувак прямо сейчас, запихнув в обе ноздри по карамельной трости и подставив две другие будто рога к растрепанной башке, залез на комод в паре футов от меня с призывом сделать музыку ещё громче. Коробки настольных игр, шурша, валятся на пол от его топота.
— Кевин, блять, слезай оттуда! Ты сломаешь комод! — доносится с лестницы.
Я не осуждаю Кевина, как и других, иначе моя нога сюда бы не ступила, но всё же отворачиваюсь от подобия кощунства. Наверное, для поддержки алкоголя в крови пока недостаточно (ждать не долго, особенно на почти пустой желудок), или этих выходок мало. Их катастрофически мало для интереса к жизни. Скука тяготит, будто все конечности по-настоящему деревенеют, и их точат сотни термитов. Дряхлые и зудящие изнутри, словно моему телу не двадцать два, а сто двадцать два года. Отец всегда говорил, что мудрость приходит со временем, а как по мне, так это пресыщение и апатия, или «мудрость» так проявляется. Я слишком быстро забыл, какого это чувствовать облегчение после экзаменов и наслаждаться вяжущей пустотой в груди хотя бы пару недель, а окружающие меня — нет. Они спешат жить ради очередного этапа и передышки перед ним. Что делать, если передышка растягивается на неопределенный срок за неимением нового рубежа? Он когда-то был, но «его больше нет»! Я заливаю этот приговор глотком виски, будто таблетку водой. Он с тем же шипением растворяется в потоке других мыслей.
На первом курсе мне искренне нравилось проводить каникулы в родном Маунт-Плезант в семейном кругу. Отец продолжал соблюдать традицию, зародившуюся ещё со времён моей средней школы: когда позволяла погода, папа, мама, моя старшая сестра Шерон и я ходили на небольшой яхте «Серенити» в Чарлстонскую гавань до самого маяка острова Моррис, а иногда наведывались на север к заливу Буллс-Бэй. Отец частенько учил удить рыбу, пока женская половина нашей семьи готовила пикник на палубе или в каюте, если с океана набегали дождевые облака. Я с непередаваемым трепетом высовывался за борт и ждал, когда лицо и шею окропят солёные капли. Иногда вода щекотала нос, вызывая странное удовольствие. Я вдыхал этот снег с океанских неугомонных вершин и представлял, что всё это огромное ухабистое темно-синее поле принадлежит только мне, и ничего кроме постукиваний волн о корму не существует, — вот она жизнь, она — здесь, а на берегу повторяющиеся сны.
После каждого плавания, как напоминание, в телефоне оставалась уникальная фотография суши. Её безустанно мнут океанские течения и штормы, как мокрую глину в руках, должно быть прямо сейчас. Земля в движении сотни, а то и тысячи лет: то исчезает, то высовывается. Она противостоит другой стихии или просто стоически терпит, не то, что я — тону от нескольких ударов судьбы, тону в собственном стакане и не пытаюсь всплыть, захлебываясь. Кажется, японской литературы мной прочитано предостаточно, но ничего не усвоено из «шиката га най»^. Лукавлю, когда заикаюсь о пассивности. Во мне всё ещё нет безропотности, всё ещё нет такого восточного смирения, которое помогло бы принять прошлое и его неизменность. А может, никогда и не пойму, ведь я глупый дикси, тупоголовый южанин, полный противоречий...
^ – Японский принцип мудрого принятия: «Что нельзя изменить — надо отпустить».
Вдруг, какой-то парень подбадривающе вырывает меня из рассуждений с самим с собой, толкая сзади.
— Давай, мужик, идём на танцпол! — радостно голосит он.
Я не двигаюсь с места, я ведь «дуб». Худощавый парень обходит сбоку и, встав ко мне лицом, хлопает огромными глазами, полными непонимания. Хватает секунд пятнадцать, чтобы он отвалил, но для верности добавляю:
— Я сегодня не танцую, мужик.
Он смеётся с моей дразнящей твёрдости и, взмахнув фосфорицированными кудряшками, скрывается в том же направлении, что и Калеб.
Я вспоминаю про ноющие колени, недостаток высокого роста, и меня зовёт диван, едва виднеясь среди изгибов человеческих теней. Просто хочется упасть на него и выключить внешний звук, чтобы прислушаться к себе. Но часа три назад я жаждал шума, да и с недавнего времени моя душа не лучший рассказчик, зато талантливо исполняет партии экстремального вокала. Кори Тейлор и Эдди Эрмида^ обзавидовались бы.
^ – Кори Тейлор — американский певец, более известный как фронтмен и вокалист групп Slipknot и Stone Sour; Эдди Эд — американский музыкант, вокалист групп Suicide Silence и All Shall Perish.
Я натыкаюсь взглядом на блондинистый затылок Калеба, торчащий из-за спинки дивана, и, не задумываясь, пробираюсь через липнущих ко мне, точно водоросли, людей. В середине длинной гостиной несколько сидячих мест для похожих на меня стариков. Или нет? Диваны, образующие подкову вокруг низкого журнального столика, заняты в основном парочками, либо одиночками, подбирающими себе партнёра на вечер в галерее толпы. Калеб не один, но возле него пустует место. Он обрабатывает какую-то симпатичную брюнетку, и, по-моему, его проверенная тактика Акинатора отлично работает, раз девушка уже даёт подержать себя за руку. Калеб встречает меня с некой терпимостью, как неизлечимо больного дальнего родственника, что мне даже не хочется садиться. Но я ошибаюсь, потому как он меняется в лице: улыбается и указывает на пустое место одними глазами, всегда исполненными незлобной хитрецой; их узковатый разрез близок к азиатскому. Кажется, Калеб устал от болтовни своей спутницы, её маленький ротик никак не замрёт в одном положении. И мой друг, видимо, ищет момент, когда можно будет заткнуть его влажным поцелуем. Я усаживаюсь, но не решаюсь что-то сказать, дабы не помешать. Калеб сам идёт на контакт и щедро подливает в мой стакан из своего.
— Мне всё равно сейчас не пригодится, — громко шепчет на ухо он и вмиг уносится вместе с девчонкой куда-то в объятия толпы.
Вот я снова один. Пальцы постукивают по ребристой поверхности стакана, пока меня снова засасывает пенящаяся жидкость в нём. Пары напротив тоже покидают диван и оставляют отшельничать на мягком острове. Я начинаю рассматривать забитые тыльные стороны ладоней, искать чистую кожу, и задерживаюсь на опрокинутых буквах "C" и "H". Чэд. Чэд. Чэд. Интересно, где ты сейчас пропадаешь, дружище, на небе или под землей? Губы стягивает совесть. Ведь я ни разу не приехал к нему на могилу. Долбанный трус! Меня берёт злоба на самого себя и цепко сжимает до того момента, пока я не поднимаю глаза.