Affettuoso

Капли ледяной воды стекали с волос на лицо, ненадолго задерживались на подбородке и почти неслышно падали на белый кафель, забрызгивая единственные туфли Антона. Через несколько помещений были приглушённо слышны аплодисменты зрителей, голос ведущей, объявляющей выступающие пары и их произведения, звуки рояля и шаги в коридоре. И от каждого цокота подошвы о пол, от каждого более-менее похожего голоса Шастун вздрагивал и порывался спрятаться в ближайшей к нему кабинке, зная, что он от стыда провалится под землю, если Павел Алексеевич найдёт его.

Весь оставшийся концерт юноша провёл в мужском туалете, рисуя мокрыми пальцами на оконном стекле корявые скрипичные ключи и время от времени отпуская шутки про то, что, вернувшись в Воронеж, на вопрос о любимой достопримечательности Москвы он назовёт кафельную плитку из консерватории имени Чайковского. Настроение было хуже некуда, а Антона пробирал нервный смех.

Собираясь в очередной раз умыться, Шастун услышал, что результаты будут объявлены через пять минут. Нужно было срочно уходить, притом так, чтобы не попасться Добровольскому на глаза. Антон выглянул из-за приоткрытой двери, боязливо выставил ногу в коридор, и тотчас же его схватили за запястье и потащили за собой.

— Арсений Сергеевич! — узнав преподавателя со спины, Шастун попытался вырваться. — Вы-то тут что делаете?!
— Веду тебя слушать результаты, — Попов затолкал студента в зал и усадил рядом с Павлом Алексеевичем, а сам сел с краю.

Антон всеми силами пытался успокоиться и вернуть нормальный пульс — сердце, если судить по ощущениям, стучало настолько громко, что в гробовой тишине, повисшей в замершем в ожидании зале, могло заглушить совещающихся членов жюри. Шастун смотрел в пол; его всего колотило и бросало то в жар, то в холод, как больного гриппом. Юноша зажмурился, сделал глубокий вдох и задержал дыхание.

— На награждение мы приглашаем на нашу сцену, — ведущая краем глаза заглянула в одну из грамот, которую держала в руке. — Антона Шастуна и Павла Добровольского!

Антон опешил. Он на подгибающихся ногах поднялся со своего места, неверящим взглядом смотря на Арсения, выпрямил спину и, не скрывая неловкой широкой улыбки, прошёл на сцену. Уши будто заложило от шока, Шастун не слышал ничего, кроме так и не утихшего биения собственного сердца, и ориентировался только на Павла Алексеевича. Вот Добровольский сделал два шага вперёд, и студент вместе с ним подошёл к краю сцены. Вот преподавателю вручили диплом и конверт, затем с грамотой и позолоченным кубком в руках подошли к Антону, и парень, забирая полученные награды, благодарно кивнул по выработанной привычке. Он не понимал, какое место они с Павлом заняли, но удивление от первого за восемнадцать лет призового места смешивалось с безграничной радостью и готовностью к новым свершениям.

После того, как наградили вторую и третью пару, всех победителей и призёров отпустили со сцены, а зрителям позволили покинуть зал, Антон незаметно от Павла Алексеевича вышел через дверь, ведущую за кулисы, и помчался на улицу, торопясь добраться до метро как можно быстрее, пока его пропажу никто не заметил.

***

Холодный ноябрьский ветер сдувал к промоченным в мелких лужах ногам Шастуна рыжие кленовые листья, окурки и брошенные мимо урны пластиковые бутылки. Антон стоял под навесом автобусной остановки, накрыв голову пиджаком, обнимал себя за плечи и искренне завидовал лохматой бродячей собаке, которую сердобольная продавщица впустила погреться в магазин. Парень тоже был не прочь зайти в какое-нибудь отапливаемое помещение, но боялся пропустить свой автобус, поэтому упорно продолжал мокнуть и мёрзнуть.

Внезапно послышался визг тормозов,и Шастуна облила резко остановившаяся рядом с ним машина. Водитель приоткрыл переднюю пассажирскую дверь и жестом пригласил Антона сесть.

— Д-добрый д-день, — запинаясь из-за стука зубов, поздоровался пианист и заглянул в салон автомобиля.
— Запрыгивай, — молодой человек лет двадцати пяти доброжелательно улыбнулся. — Тебе куда?
— Консерватория есть в нескольких остановках отсюда, — Шастун сел в машину и закрыл дверь. — Там через парк от него общежитие. Спасибо.
— Да не за что.

Водитель с гаденькой ухмылкой посмотрел на заднее сиденье, и прятавшийся там парень стукнул Антона чем-то тяжёлым по голове.

***

Пришёл в себя Шастун из-за холодных дождевых капель, насквозь вымочивших всю его одежду. Голова не просто болела — раскалывалась, словно её весь день использовали вместо церковного колокола. Антон плавно привстал на ушибленных локтях, проверил карманы и, оглядевшись, истерично расхохотался — они стащили у него всё, включая запачканный пиджак и горстку мелочи, но оставили грёбаную грамоту и кубок.

Шастун с трудом поднялся, забрал с асфальта всё, что у него осталось, и, прихрамывая на левую ногу, медленно поковылял в общежитие.

— Очень трогательные грабители, — плечом открывая дверь, промямлил Антон. — Даже соизволили довезти.

Вахтёрша, издалека увидев студента, высунулась из окошка.

— Батюшки! — женщина схватилась за сердце. — Кто ж тебя так изуродовал?
— Да не знаю я, — опершись на турникет, прошипел Шастун. — Где тут травмпункт?
— Тебе бы, зайка, не в травмпункт, а в медкабинет, который в консерватории на первом этаже, — посоветовала пенсионерка. — В нём и очередей нет, и ближе он, и по субботам работает. Ступай, солнышко, там как зайдёшь — иди прямо по коридору и направо смотри.
— Спасибо, — не став дослушивать последние сказанные вахтёршей слова, Антон прошёл через турникет.

Поднявшись на свой этаж, вытершись и сменив одежду на сухую, парень направился в консерваторию, где, незаметно пройдя мимо охранника, увлечённого решением судоку, дохромал до ближайшей скамейки и сел на неё, устало придерживаясь рукой за стену. Шастун сделал глубокий вдох и резко выдохнул, надеясь унять колющую боль под рёбрами, но ничего не помогло. Пианист обессиленно уткнулся лицом в ладони со стёршейся при падении из машины кожей. Спустя пару минут рядом послышались быстрые шаги, замедлившиеся возле студента.

— Ах, вот ты где. Ну? И что за цирк ты устроил? — Павел Алексеевич недовольно скрестил руки на груди. — Какого чёрта ты весь день от меня прячешься?
— Мне стыдно, — не поднимая головы, ответил Антон. — Я же уже извинился и сказал, что не стоило ничего Вам говорить. Вы что-то ещё от меня хотите?
— Трус, — презрительно бросил Добровольский и, схватив парня за волосы, замахнулся, собравшись дать ему пощёчину.

Шастун инстинктивно зажмурился и вжал голову в шею, но вместо ожидаемого удара ощутил на ушибленной скуле лёгкое прикосновение.

— Кто тебя так? — преподаватель неосознанно погладил Антона подушечками пальцев по щеке.

Шастун пожал плечами.

— Стоял на остановке, ждал автобус, кто-то подъехал, предложил подвезти. Ну, я и сел.

Павел цокнул языком и протянул парню руку.

— Ты же к медсестре шёл? Вставай. Расскажешь заодно, как он выглядел, пока идти будем.

Антон недоверчиво взялся за руку Добровольского и с его помощью поднялся со скамьи.

***

— Почему ты так уверен, что именно любишь? — Павел Алексеевич выдохнул дым в распахнутое настежь окно аудитории.
— Что? — Антон, увлечённый своими мыслями, не сразу расслышал вопрос преподавателя. — Вы о чём?
— Ты не можешь меня любить, — пояснил Добровольский. — Ты плохо знаешь меня, а человек, которого ты не знаешь, может тебе только нравиться.
— Ну, знаете, — Шастун убрал одну ногу с подоконника, на котором сидел. — Я сказал то, что чувствовал, а не то, что должно было звучать логично. Вот и всё.

Со стороны Добровольского донёсся пренебрежительный смешок.

— Дайте мне тогда возможность узнать Вас лучше, — осмелел Антон.

Павел опешил от такой наглости.

— Тебе не понравится, — уверенно заявил он, выкидывая окурок на улицу, и захлопнул окно.
— Докажите, — потребовал юноша. — Я больше не посмею и слова сказать, если Вы за месяц убедите меня в том, что Вас не за что любить.
— А если не смогу убедить? — уже менее уверенно поинтересовался Добровольский.
— Сыграете мне своё любимое произведение, — недолго подумав, выдал Шастун и протянул преподавателю руку, чтобы заключить пари.

Павел Алексеевич молча оттолкнул её от себя и пересел за открытый рояль. Стукнув ногой об пол три раза, мужчина начал играть, и от первых «ми, ре диез, ми, ре диез, ми» у Антона перехватило дыхание. «К Элизе» мог узнать даже человек, который никогда и никак не был связан с музыкой, а у Шастуна она вызывала особые ассоциации.

В седьмом классе он после уроков позвал свою одноклассницу в актовый зал, тайком стащив ключи у охранника, и решил сыграть ей, чтобы поразить и признаться в любви, но так разволновался, что на второй странице напрочь забыл ноты и, сгорая от стыда, под заливистый смех девочки выбежал и больше не разговаривал с ней до самого окончания школы, а за украденные ключи получил выговор и ремня от отца.

А сейчас ту же самую мелодию для него играл Павел Алексеевич, только не запинаясь и не забывая нот. Так, как никто никогда не играл. Так, что через каждые несколько тактов Антона снова и снова пробирали мурашки, носившиеся табунами по всему телу. Так, что сердце, казалось, переставало биться и застывало в груди.

Шастун по привычке потянулся за телефоном, чтобы заснять преподавателя и оставить себе видео на память, и шёпотом выругался, когда не нашёл мобильного в кармане. Хотелось запомнить этот момент всеми органами чувств, записать на сетчатку глаза, на слуховые анализаторы, в мозг, в сердце.

Добровольский взял заключительные аккорды, и Антон, как вежливый слушатель, дождался, когда преподаватель уберёт пальцы с клавиш, и лишь после этого зааплодировал, скрывая за кривой улыбкой распространяющуюся от ободранных об асфальт ладоней по всем рукам боль. Павел поклонился и вернулся к подоконнику.

— Спасибо, красиво, — поблагодарил юноша. — Только что это значило?
— Что ты — дурак, который не знает музыкальную литературу, — беззлобно ответил пианист, где-то в глубине души чуть обидевшись на то, что его поступок не оценили, и подтолкнул Шастуна к выходу. — Иди, просвещайся. Завтра жду.
— В понедельник, — поправил преподавателя Антон.

Добровольский привстал на носочки, попытавшись посмотреть на студента сверху вниз.

— Завтра.