Affettuoso

      Во время игры Антон явственно понимал, что к двум часам фортепиано пять, а то и шесть дней в неделю он не готов. А взгляд Павла Алексеевича после первых двенадцати тактов добавил ему уверенности в этом. Когда преподаватель обессиленно ткнулся лбом в клавиши контроктавы, студент поднял пальцы над клавиатурой и виновато сдвинул брови вверх.

— В какой подворотне тебя играть учили? — с отвращением спросил Добровольский. — Как ты вообще сюда попал? Блат, да?

Шастун вспомнил старый анекдот про «нет, сестла», но произнести его концовку вслух не решился, потому молча кивнул.

— Ты понимаешь, что у тебя нет ни нормальной постановки рук, ни знания средств выразительности, ни… да ничего у тебя нет, — Антона удивляло, что Павел говорил это совершенно спокойно, даже без намёка на крик, только с небольшим раздражением.
     
— Простите, — пианист пожал плечами.
     
— Бог простит, — фраза звучала одновременно и саркастично, и вполне серьёзно. — А я — научу играть. Начнём с элементарного, да?
— Как Вам будет угодно, — юноша принялся рассматривать рисунок своей футболки, отражающийся в начищенном и протертом рояле.
     
— Возьми ми минор.

      Ученик, задумавшись всего на секунду, разместил большой палец на «ми», средний — на «соль», а мизинец — на «си». Выждав несколько мгновений, Добровольский сформировал кисть Антона в подобие купола, кладя поверх неё свою ладонь и подгибая пальцы. Парня передёрнуло.

— У Вас прохладно, — увидев в глазах преподавателя немой вопрос, сообщил Шастун. — Руки мёрзнут ужасно.
     
— Представь, что ты держишь шарик, — не обращая внимания на слова младшего, продолжил обучение Павел, ткнув музыканту пальцем другой руки в ладонь. — И ты ни в коем случае не должен его выронить, пока играешь.

     
Антон крайне неправдоподобно сделал вид, что всё понял, но, попытавшись повторно взять аккорд, сохраняя пальцы в том же положении, вновь растопырил их в разные стороны.

     
— С первоклассниками проще, чем с тобой, — признался преподаватель, выдвигая ящик стоящего позади него тёмно-коричневого письменного стола.
     
— Почему Вы не откажетесь от меня? — осторожно спросил парень. — Проблем меньше будет.
     
— Кому есть дело до того, что мне не нравится твоё умение… неумение, — исправился Добровольский. — Играть? Никому.

Юноша опустил глаза в пол, нервно покручивая против часовой стрелки серебряное кольцо на безымянном пальце. Преподаватель вложил ему в руку вынутый из стола оранжевый шарик для настольного тенниса и указал на инструмент.
Послышался огорчённый выдох. Сконцентрировавшись, Шастун всё так же неуверенно взял прежний аккорд, косясь на Павла Алексеевича, и тот одобрительно кивнул.

— Не забывай, что кисть должна плавно подниматься и переноситься, — учитель обхватил запястье музыканта, смыкая на нём средний и большой пальцы. — Смотри.

     
На памяти Антона это было самое нежное прикосновение в его жизни. Он понадеялся, что предательские мурашки не атакуют его тело во второй раз за несколько минут, и, похоже, на этот раз ему действительно повезло.

Добровольский приподнял кисть ученика в воздух и перенёс на другую часть клавиатуры, опуская чужие пальцы на аккорд ре мажор. Шастун в упор не видел никакой разницы между тем, что было и что стало. Сердце только начало биться немного чаще, и парня больше волновало это, чем полное отсутствие умения играть на профильном инструменте.

Дверь открылась без стука, а в аудиторию, подбрасывая ключи от своего кабинета, зашёл обладатель самого заразительного смеха и самых голубых глаз всей консерватории — учитель сольфеджио и по совместительству главный ловелас ВУЗа, отвечающий взаимностью на любое проявление внимания от студенток.

— Арс, — сдержанно проворчал Павел, указав на дверь.
     
— Двадцать четыре года как Арс, нашёл, чем удивить, — преподаватель подвинул табуретку к пианино и сел рядом с Шастуном.
— А ты что за чудо-юдо?

Добровольский убрал свою ладонь с руки Антона, и тот мысленно поблагодарил учителя за этот визит.

— Действительно чудо-юдо, — вздохнул пианист и представил обоих друг другу: — Антон — Арсений Сергеевич. Арсений Сергеевич — Антон.
     
— Будем знакомы, — молодой человек широко заулыбался. — Что, я тебя настолько сильно отвлекаю?
     
— Да, — теряя терпение, ответил Павел. — Я сам зайду к тебе, когда освобожусь.
     
— Какой важный курица, — беззлобно хмыкнул учитель. — Я только сел, а уже выгоняют, какая несправедливость…

Попов Арсений Сергеевич был, пожалуй, самым известным человеком в консерватории и по степени обсуждаемости стоял на втором месте, сразу после того усатого профессора, о котором каких только слухов не ходило. Отличало преподавателя сольфеджио от него только две вещи — отсутствие усов и то, что всё, рассказываемое о нём, было сущей правдой.      
 Арсений не был заинтересован ни в каких длительных отношениях, но зато был не прочь поразвлечься пару ночей с какой-нибудь первокурсницей, которая или не была оповещена о любовных похождениях преподавателя сольфеджио и развесила ушки, или не имела ничего против. Не испытать симпатии к такому, как он, было почти что невозможно. Пронзительный взгляд, чувство юмора, стильная одежда, обаятельное личико и какая-то своя особенная харизма. И, конечно же, голос, который он мастерски делал низким и хриплым в некоторые моменты, чем окончательно и цеплял молоденьких девушек. В общем, тот ещё Казанова.      
 Дверь за Арсением Сергеевичем беззвучно закрылась. Антон поднял глаза на преподавателя.       
— А Ваш любимый композитор? — внезапно даже для себя поинтересовался он.       
— Бетховен, наверно, — Добровольский пожал плечами, вспоминая, о чём он рассказывал до прихода своего коллеги. — Я стараюсь не отвлекаться на мысли о любимых музыкантах.      
 — А сыграйте что-нибудь? — попросил Шастун, осмелев. — Я посмотрю, как надо.      
 Павел усмехнулся.      
 — Вот когда научишься нормально играть и выступишь где-нибудь, не накосячив, — пианист задумался, на какой-то кратковременный момент захотев отпустить шутку про кривые конечности своего нового ученика. — Тогда я тебе хоть Бетховена, хоть Скарлатти.       
Музыкант поднялся с банкетки и встал позади Антона, пальцами касаясь его острых локтей, а в голове у юноши отчего-то вместо шопеновского ноктюрна, который предстояло сыграть, зазвучала ре минорная соната Бетховена, которую он отныне совершенно точно хотел услышать в исполнении своего преподавателя.