Глава 5. Осколки
Зима 1994 года
На Рождество их пригласили в гости к родителям Йонаса за город. Юра нервничал и до последнего не верил, что Йонас представит его как своего партнёра. Но Йонас, едва переступив порог, воскликнул:
— Мама, это Юра, мой друг!
Невысокая темноволосая женщина, открывшая им дверь, тут же распахнула руки с улыбкой:
- Йонас столько о тебе рассказывал. Рада наконец познакомиться.
- А где папа? - спросил Йонас.
- На улице, у гриля.
Когда Йонас открыл дверь в сад, Юра снова напрягся. Мамы - это одно, но отцы...
Высокий представительный мужчина как раз переворачивал стейки щипцами. Он обернулся, и Юра увидел слегка постаревшую версию Йонаса: те же тонкие губы, прямой нос и серые глаза с серьёзным взглядом.
Юра инстинктивно втянул голову в плечи, но мужчина добродушно воскликнул:
- Наконец-то! Это тот самый Юра, о котором ты постоянно говоришь?
Он крепко пожал Юре руку и добавил:
- Очень приятно. Йонас, принеси нам троим пива.
Когда они выехали из Берлина, Юра был уверен, что весь вечер будет чувствовать себя не в своей тарелке и вынужден терпеть осуждающие взгляды родителей Йонаса. Но лёгкость, с которой родители Йонаса приняли его сексуальную ориентацию, не только удивила Юру, но и вызвала у него зависть. За ужином они расспрашивали его о жизни, детстве, учёбе, обсуждали новости, шутили и делились анекдотами. Казалось, их нисколько не смущало, что он, мужчина, живёт с их сыном как пара. А когда Йонас, смеясь над тем, как ужасно, по его словам, Юра готовит салат "Оливье", вдруг обнял его за плечи и поцеловал в обиженную щёку, это тоже не вызвало никакой негативной реакции.
Они ночевали в бывшей детской комнате Йонаса. Йонас, немного перебрав с алкоголем, сразу уснул, но Юра долго лежал без сна, глядя в полумраке на стены, оклеенные постерами, и вспоминая разговор, который произошёл у них месяц назад.
Тогда Йонас влетел в спальню, сорвал с него наушники и заявил:
- Рождество мы празднуем у моих родителей!
- Что? - переспросил Юра, сбитый с толку.
Но Йонас уже исчез, громыхая посудой на кухне. Юра пошёл за ним:
- Ты уверен, что мне стоит ехать с тобой?
- Почему бы и нет? - удивился Йонас, нарезая лук. Они же должны наконец с тобой познакомиться.
Когда они сели за стол, Юра на всякий случай снова спросил:
- Для тебя действительно так важно отмечать Рождество с родителями? Мы могли бы пригласить друзей...
- Рождество это семейный праздник, - ответил Йонас, разглядывая Юру, пока жевал. - Ты боишься, что они тебя не примут, верно? Но тебе не стоит.
- Ты же знаешь, как старшее поколение относится к гомосексуальности...
- Мои родители знают об этом с тех пор, как мне было двенадцать. Я сам им сказал, сразу как понял это про себя.
Юра не поверил своим ушам:
- Просто так взял и сказал?
- Ну да. Мы как раз завтракали, и они в шутку спросили, есть ли у меня уже девушка. А я ответил, что девушки -
это не мое, но зато мне нравится мальчик из моего класса.
- И как они отреагировали?
- Папа промолчал, а мама сказала, что я слишком молод, чтобы понимать такие вещи.
– Мои так же всегда реагировали, когда им что-то не нравилось.
- Значит, ты знаешь, каково это. Но я уже тогда был абсолютно уверен, кто я, и хотел убедить их, что в этом нет ничего плохого. Я спорил с ними, обсуждал. Брал в библиотеке книги по психологии, биологии, истории, читал им вслух. Я хотел, чтобы они не просто смирились с этим, а действительно поняли.
Теперь Юра лежал в детской кровати Йонаса и думал о своих собственных родителях. Его мама уже давно твердит ему, когда же он, наконец, женится и подарит им внуков.
Юра не мог представить себе даже в самых смелых мечтах, что его родители когда-нибудь примут его отношения с Йонасом. Но после этого рождественского ужина он вдруг захотел таких же семейных вечеров: пить пиво с отцом у гриля, листать семейный альбом с матерью.
Он прижался щекой к груди Йонаса. Судьба послала ему этого невероятного человека, который был достаточно смелым и упрямым, чтобы добиться своего: его родители приняли и поняли, что их сын гей.
В этом Юра смог убедиться сегодня собственными глазами. Почему бы ему тоже не попробовать?
***
Почти полгода эта мысль не давала Юре покоя. Как заевшая пластинка, она отвлекала его от занятий в консерватории, будила среди ночи и не оставляла в покое даже во время уютных вечеров на диване с Йонасом. Юра делился своими сомнениями:
- Мои родители выросли в Советском Союзе, они точно к этому не готовы.
— Люди меняются. Они ведь уже много лет живут в свободном обществе...
Разрываясь между желанием открыться и страхом быть отвергнутым, Юра метался между злостью и депрессией. В конце концов, он так утомил себя этими сомнениями, что собрал всю свою смелость и решил поговорить с родителями.
В одну из суббот он сел на региональный поезд до Ораниенбурга.
Дорогу от вокзала Юра преодолел пешком, чтобы набраться сил для трудного разговора. Казалось, он видел город впервые. Маленький, тихий, архитектурно ничем не примечательный, он раньше казался Юре скучным и унылым. Но теперь его спокойствие словно убаюкивало и смягчало душу, раздираемую сомнениями. Только стела бывшего концлагеря Заксенхаузен, который сейчас служил мемориалом, бросала мрачную тень на Ораниенбург и отношение Юры к этому месту.
Его мать, как всегда, возилась на крохотной кухне, а отец, который на этот раз отложил газету, посмотрел ему прямо в глаза и спросил:
- Что нового?
- Ничего, - ответил Юра, сбитый с толку неожиданным вниманием, - или нет, — добавил он, поймав на себе их полные надежды взгляды. Эта надежда заставила его почти сдаться.
- Что же? - улыбаясь, спросила мать, - какие-то новости ты привез нам?
И снова он ощутил то самое чувство сдавленности, которое не отпускало его с того рождественского ужина. Искушение оставить все как есть было велико.
Но если не сейчас, то когда? Родители не становились моложе: глубокие морщины пролегли на их лицах, у матери поседели волосы... А ведь им еще не исполнилось пятидесяти. Сколько еще Юра собирался ждать? Он будет лгать им до конца их жизни?
- Это не новости, мама, наконец нарушил он молчание. — Это так уже давно...
- Что именно? - недоверчиво спросил отец.
- У меня уже есть семья. Его зовут Йонас, - глядя матери в глаза. сказал Юра.
Чашка с конфетами, которую она собиралась поставить на стол, выскользнула у нее из рук. Белые осколки разлетелись по всему кухонному полу. Мать с недоумением уставилась на него:
- «Его» зовут? Что ты имеешь в виду?
- Йонас - мой партнер.
Короткую тишину нарушил громкий звон. Отец Юры с гневом стукнул чашкой по столу.
- Что за чертовщину ты говоришь?!
- Вы должны понять... - начал Юра, пытаясь подобрать слова, но ничего не приходило в голову, - я знаю, вам тяжело это принять, но, папа, ты же ученый, врач...
- Как врач, я знаю, что это извращение, - встал и рявкнул отец.
- Но ведь даже Платон говорил...
— При чем тут Платон?!
- Древняя Греция — колыбель европейской цивилизации. Уже тогда... - хрипло пробормотал Юра.
Мне это снится! — оборвал его отец, заканчивая разговор, и вышел из кухни.
Мать смотрела ему вслед, а потом повернулась к сыну:
- Юра, ты шутишь с нами?
- Нет.
- Скажи, что это неправда. Это против природы, этого не может быть! В природе бывает и не такое... Мне не надо было отпускать тебя в Берлин! Этот город тебя испортил!
И с этим едва зародившаяся надежда на родительское понимание была уничтожена в корне. Разочарование сдавило Юру, он почувствовал, как оно обжигающим комом подступает к глазам. Его мать продолжала ругать любимый им город, а он думал о Йонасе, который годами терпеливо объяснял своим родителям, что такое гомосексуальность.
Юра взял себя в руки.
- Это не связано с Берлином. Я всегда был таким. Это моя сущность, моя природа...
- Но ты же был нормальным ребенком! Мы тебя так не воспитывали.
- Мама, пойми, сексуальная ориентация не связана с воспитанием. Это физиология, с этим рождаются...
— Хватит, прекрати, - она поморщилась уже на слове «сексуальная», а теперь окончательно потеряла терпение. - Я больше ничего не хочу слышать. Иди к себе в комнату. Надеюсь, завтра ты забудешь этот бред.
Но и у Юры закончились силы терпеть.
Он не хотел больше видеть ни угрюмого отца, ни слушать крики матери. Темное, тесное, захламленное домишко еще больше давило на него. Юра схватил свой рюкзак, накинул куртку и ушел. По дороге на вокзал он пытался убедить себя, что еще ничего не потеряно, что ему нужно поступить, как Йонас, не сдаваться, терпеливо объяснять. Но в его груди кипела обида.
В поезде обратно в Берлин он откинул голову и, не мигая, смотрел в яркий свет, внушая себе, что глаза слезятся именно из-за него. Ему хотелось вернуться к своей настоящей семье, к Йонасу, в его объятия, чтобы тот спас его от отца.
Но уже в прихожей он услышал доносящуюся из квартиры музыку. Йонас устроил вечеринку. Гостей было немного, но разложенный диван-кровать и матрас на полу говорили о том, что некоторые из них собирались остаться ночевать. Юра нашел Йонаса на кухне с бокалом вина в руке.
— Ты уже вернулся? Разве ты не говорил, что приедешь только завтра? - удивился Йонас.
Юра прижался к его плечу, получив поцелуй в лоб, и тихо прошептал:
— Я соскучился. Нальешь мне что-нибудь?
-Вот, - Йонас протянул ему бокал с вином. Затем он потянул Юру в гостиную, усадил на диван, обнял его за плечи и спросил, - ты поговорил с родителями?
- Да. Жалею, что вообще решился.
Юра уткнулся лицом в грудь Йонаса. Слёзы так сильно напирали, что ломило ребра и казалось, будто голова вот-вот лопнет. Он хотел, чтобы Йонас погладил его, сказал: «Всё будет хорошо, воробушек, я здесь. Если хочешь плакать хочешь - я сейчас всех выгоню и буду только с тобой.»
Но вместо этого Йонас грубо взлохматил его волосы.
- Прекрати, я тебе не собака, - проворчал Юра, - завтра возьму и все сбрею.
- Не осмелишься, — усмехнулся Йонас, - и хватит себя изводить. Дай родителям время. Каминг-аут это только первый шаг, за ним последуют другие, с обеих сторон.
— Я сомневаюсь, что они вообще захотят меня видеть.
- Ты справишься, всё будет хорошо.
«Да, я справлюсь, - подумал Юра, - сейчас больно, но это пройдет.»
В этот момент кто-то позвал Йонаса, и тот встал и ушел. Без его объятий Юре стало невыносимо холодно. Он налил себе красного вина, надеясь, что алкоголь согреет его. Но ни третий, ни четвертый бокал не сделали лучше. С каждым глотком ему становилось все труднее дышать. Юра еле дополз до спальни, лег на кровать в одежде и сразу погрузился в коматозный сон. Когда он снова открыл глаза, голова раскалывалась от боли. В окно светило солнце. Он проспал двенадцать часов.
- Как ты, воробушек? — спросил Йонас, внезапно наклонившись над ним. - Давай, вставай, можешь с нами позавтракать.
Но усталость лежала на теле Юры, как мешок с цементом, он едва мог шевелиться.
- Я еще немного полежу, - слабо сказал он.
Оставшись один, он бездвижно уставился в потолок. Прислушивался к грохоту поездов за окном, к писку электрогитары в гостиной и голосам ночующих гостей. Смотрел, как тени медленно перемещаются по комнате, как на часах меняются цифры. Юра чувствовал себя так, как будто он стоял по пояс в реке и с последними силами сражался с течением.
Только это была не мутная вода, а его собственная жизнь.
Следующие дни Юра провел в постели. Он звонил родителям добрых дюжину раз, но его отец всегда сразу же сбрасывал звонок, а потом и вовсе перестал отвечать.
Когда Йонас вечером приходил домой, он интересовался, как себя чувствует Юра, приносил ему еду в постель, заботился о нем. Но его терпение не было безграничным. Через неделю он раздраженно спросил:
- Слушай, неужели тебе не надоело валяться в постели целыми днями?
- Да, надоело, — пробормотал Юра, повернувшись к стене.
- Тогда давай, соберись, сделай что-то. Или хотя бы сходи к врачу.
Но Юре ничего не болело, у него не было температуры или кашля. Что он должен был сказать врачу? Что он просто слишком ленив, чтобы встать?
- Я просто немного приболел, все пройдет, - прошептал он.
Йонас покачал головой и вышел из комнаты.
Он еще никогда не был таким отчужденным. Видимо, Действительно настало время вставать. Но после часа на кухонном стуле Юра так устал, что ему снова пришлось вернуться в постель.
Самое худшее в его состоянии было не раздражение Йонаса и не отторжение родителей, а отсутствие музыки: уже сама мысль о том, чтобы сесть за пианино, вызывала у него тошноту.
Рядом с кроватью стоящий клавишный инструмент, напоминавший Юре о его беспомощности, только ухудшал ситуацию. Тишина была жестокой, она тянула его вниз так же сильно, как сожаление о том, что он рассказал родителям правду.
- Можешь принести магнитофон? - попросил Юра наконец.
Йонас молча пошел в гостиную.
в последнее время он мало разговаривал и вернулся с устройством, вставил кассету, нажал кнопку воспроизведения и выключил свет, прежде чем снова уйти.
Комната мгновенно наполнилась темными тенями и тоскливой, меланхоличной музыкой. Юра узнал “Остров Мертвых" Рахманинова, когда услышал скрипки и виолончели, которые густыми штрихами рисовали ленивую морскую бурю.
Полусонный, Юра почувствовал, как воздух сгущается и остывает. Будто он окружен не теплой летней ночью, а смольной водой, которая постепенно, с каждым новым аккордом, просачивалась из его воображения в реальность. С огромным усилием он поднял веки и увидел, как вода выходит из теней и начинает распространяться по всей
комнате.
Скоро она, черная и беззвучная, покрыла весь пол спальни.