похуй
Она сидела в комнате, завернутая в теплый свитер, с кружкой недопитого кофе. Утро давно закончилось, но ощущение, будто день даже не начинался. Мысли разбегались, тело будто ещё не проснулось, хотя Ви уже и загрузила посудомойку, и перекинулась сообщениями с графиком студии, и даже умудрилась пересмотреть пару старых фотографий. Всё было... никаким. Пустым. Тихим.
Телефон лениво мигнул. Уведомление из чата, который она давно не открывала.
Ань.
Не просто «Аньчик», не просто подруга по сцене - а он. Со всем, что между ними было. Со всем, что так и не было.
Она не спешила открывать, просто уставилась на экран, будто могла вычитать эмоции прямо с обложки чата. И всё же коснулась пальцем, экран засветился.
Ань:
Ты мне нужна. Завтра приходи на концерт.
Можешь ничего не писать, можешь не приходить, если тебе это не нужно.
Но знай - я тебя жду.
Не как работника, а как гостя.
Сухо. Без эмоций. Без приветствий. Без «прости» и «помнишь, как...». Но с той самой прямотой, от которой сердце Виолы ёкнуло.
Сначала она откинулась назад и молча уставилась в потолок, потом снова вернулась взглядом к экрану. Слова были простыми, но между ними был весь их несказанный разговор. Всё, что они не проговорили в ту холодную московскую утро. Всё, что он не сказал в поезде. Всё, что она боялась признать вслух.
"Мой гость". Не помощница. Не организатор. Не коллега. Не тень за кулисами. А его гость. Значимый. Выбранный.
Она медленно заблокировала экран. Положила телефон на стол и не ответила. Не потому, что не хотела. А потому, что слишком хотела. Ответить - значило снова войти. Снова позволить себе надеяться. Снова открыть ту самую дверь, которую она вчера с таким трудом захлопнула. Или хотя бы сделала вид, что захлопнула.
Виолета ещё долго сидела в тишине, будто время замедлилось. И где-то глубоко в груди тянуло - то самое чувство, когда не понимаешь, тебе больно или тепло. Или и то, и другое сразу.
---
Оставался час до концерта.
В квартире, где всё ещё пахло весенним солнцем, заплутавшим в шторах, Виола стояла перед зеркалом. Она долго не решалась, не потому что сомневалась в чувствах - с ними как раз всё было ясно, - а потому что не знала, имеет ли она право. С момента того странного прощания в Москве она старалась держать в себе ровный пульс: не думать, не вспоминать, не надеяться. И всё же сегодня утром сердце дёрнулось, когда она открыла старый чат.
Никаких объяснений. Ни просьб, ни ультиматумов. Только тихая, упрямая надежда между строк.
Она долго стояла в душной комнате, будто на границе между двумя реальностями: той, где она останется дома, и той, где всё изменится снова. И выбрала вторую.
Она надела юбку, лёгкую, будто ветер мог унести её. И тот самый топ - тот, с которым началось их сближение, когда он впервые снова назвал её красивой не потому, что надо, а потому что не смог не сказать. Волосы - свободно, губы - чуть краснее, чем нужно, взгляд - решительный. Так могла выглядеть женщина, которая больше не боится быть увиденной.
Такси ехало сквозь вечернюю столицу, всё ускоряясь, будто подгоняя сердце. У клуба уже собирался народ. Музыка доносилась изнутри, вибрацией ударяя в рёбра. Виола прошла внутрь, отмахиваясь от воспоминаний.
За кулисами было многолюдно. Шум, грохот, хлопки ладоней - артисты, организаторы, друзья. Она шагнула в полумрак, и сердце замерло. Там, среди знакомых лиц, стояли те, кого она давно не видела: Даня - вечно с прищуром, с ником Данон, и Ярик - тот самый Дилблин, с которым они однажды не вернулись домой до рассвета. И куча других. Её старый круг, который распался вместе с их с Аньчиком отношениями. Никто не подошёл. Кто-то узнал её, кто-то - нет, но все почувствовали, что вернулась часть чего-то прошлого. Как давно позабытая мелодия.
Она встала в тени, где свет от рампы не доставал. Аньчик был на сцене. Он ещё не знал, что она здесь. Он стоял чуть склонив голову, с микрофоном в руке, как будто сам пытался сдержать нерв.
- Я не знаю, здесь ли сейчас этот человек, - сказал он в микрофон, и зал на секунду замер. - Но эту песню я написал для неё.
И началось.
> Я не хотел потерять...
Каждое слово било в грудь. Не как орудие, а как признание, которого она не ждала. Он пел про них. Про кофе, который они пили в тех городах. Про переулки, по которым бегали, смеясь. Про феминные черты, про её наплевательское отношение, про их попытки быть цивильными, про разъезд - как на американских горках. Про финал, которого они оба не поняли. Про потери. Про Ханой. Каное.
Всё это было их правдой.
Когда он запел второй куплет, она не выдержала. Развернулась и пошла вниз, туда, где была зона между сценой и фанатами - особое пространство, в котором стояли свои. Там было шумно, много камер, люди обнимались, смеялись. Она встала у перил, стараясь не дышать слишком громко. И тогда он увидел её.
В одну секунду в его лице изменилось всё. Мышцы заострились, голос - стал злее, сильнее. Он выпрямился и как будто взлетел. Зал понял это. Он начал разносить сцену в клочья. Следующий трек был агрессивным, качающим, и он бил так, будто хотел пробить каждый сантиметр пространства, чтобы добраться до неё. И при этом - ради неё.
Операторы дернулись ближе. Кто-то сзади сказал: «Что с ним?» - но те, кто знал, уже молчали.
Он пел, будто не осталось времени. Танцевал, будто это последний вечер. Смотрел - только в неё.
А она стояла, сжав руки, и улыбалась. Тихо, про себя. И впервые за долгое время - без боли.
Они снова стали частью одного ритма. Пусть только на миг. Пусть без слов. Но это был их вечер. Их Ханой. Их rollercoaster. Их попытка сказать всё без возможности быть услышанными. Но в зале, где музыка глушит сомнения, возможно, именно это и было нужно.