Глава 6: возвращение вдохновения
Прошла неделя.
Рома по-прежнему не появлялся.
Словно его вырезали из жизни — аккуратно, но насмерть.
Аня больше не писала. Не ждала. Или пыталась не ждать.
Каждое утро — как из подвала: медленно, тяжело, без воздуха.
Каждый урок — как пытка: удержаться, не сорваться, не показать, что внутри всё давно выжжено.
И всё бы сошло на нет, если бы не он.
Семён.
Сперва — взгляды. Скользкие. Долгие.
Потом — замечания. Полушутки, полунамёки.
— Вы такая милая... не то что остальные. Вам, наверное, часто такие слова говорят?
Она игнорировала.
До поры.
Но Семён не останавливался.
— А хотите, я вас провожу после уроков? А то мало ли, кто к вам пристанет. —
Улыбка. Хищная.
— Семён, хватит. — Голос у неё дрогнул, но она старалась быть спокойной.
— А что — я же не Рома, да? Мне можно?
Он приблизился.
Слишком близко.
Аня отступила на шаг.
Сердце билось резко, быстро, как у пойманной птицы.
И вдруг — голос.
Тот самый.
Сухой. Ровный. Жёсткий.
— Отойди от неё.
Семён обернулся.
Аня замерла.
У входа в класс стоял Рома.
Худой. В тёмной куртке.
И с таким лицом, что даже воздух вокруг стал тяжелее.
— Я сказал — отойди.
Семён криво усмехнулся, но шагнул в сторону.
— Да расслабься ты. Просто пообщаться хотел.
— Исчезни, пока я не забыл, что в школе нельзя бить в лицо.
Семён пожал плечами и вышел, нарочито неторопливо.
Когда дверь за ним закрылась, повисла тишина.
Аня стояла, не двигаясь.
— Ты... пришёл.
Рома посмотрел на неё.
Глаза у него были другие. Не обиженные. Уставшие.
— Я не мог не прийти.
— Почему?
Он подошёл ближе.
— Потому что всё, что было — не закончилось. Даже если ты так сказала.
Она хотела что-то ответить.
Но вместо этого — сделала шаг к нему.
Просто шаг.
И этого было достаточно.
Рома не шевелился, только смотрел на неё — пристально, как будто пытался запомнить навсегда.
— Мне... — начал он и осёкся, сжал пальцы в кулак. — Мне нравилось быть рядом с тобой.
Аня опустила глаза. Где-то в груди снова заболело — глубоко, пронзительно.
— Мне тоже, — сказала она шёпотом.
Он тихо усмехнулся — без радости, почти с горечью.
— Но это неправильно, — добавила Аня. — Ты знаешь.
— Знаю.
И снова тишина. Такая, от которой хотелось закрыть уши.
Рома провёл ладонью по волосам, будто пытаясь привести мысли в порядок.
— Иногда, — сказал он, глядя куда-то мимо, — я ловил себя на том, что хочу, чтобы уроки длились вечно. Чтобы ты просто была здесь. И всё.
Аня стиснула пальцы на подоле юбки.
— Я тоже, — призналась она. — Мне нравилось смеяться с тобой. Смотреть, как ты улыбаешься... Мне нравилось чувствовать, что кому-то вообще не всё равно.
Голос у неё дрожал.
Рома кивнул, медленно.
— Только мы не можем.
— Не можем, — эхом повторил он.
Он сделал шаг назад — не спеша, как будто каждый сантиметр давался с боем.
— Я не хочу делать тебе хуже, — тихо сказал он. — И себе тоже.
— Я понимаю.
Они стояли друг напротив друга, как две тени, как два чужих человека, случайно вспомнивших, что могли бы быть счастливы.
Рома выдохнул. Тихо, как если бы выпускал наружу всё, что ещё держало его здесь.
— Прощай, Ань.
И развернулся к двери.
Она смотрела ему вслед — без сил, без мыслей, просто молча, как смотрят на что-то безвозвратное.
Когда дверь за ним закрылась, она осталась одна в пустом классе.
И только сердце всё ещё пыталось догнать его, стуча в груди глухо и больно.
Остаток дня прошёл как сквозь туман.
Ученики что-то спрашивали, смеялись, роняли тетради.
Аня кивала, отвечала, ставила оценки — и будто бы была где-то рядом, но не здесь.
Её улыбки были механическими, движения — заторможенными.
Как кукла, которой забыли завести пружину.
После последнего урока она долго сидела за своим столом, уткнувшись взглядом в пустую доску.
Внутри было пусто. Ни слёз, ни гнева. Только странная тупая боль, от которой хотелось спрятаться куда-нибудь в самое тёмное место.
Чтобы никто не видел. Чтобы никто не спрашивал.
Когда за окнами начало темнеть, Аня наконец поднялась, медленно собрала сумку и вышла в коридор.
Шаги гулко отдавались от стен.
Школа была пуста, будто вымерла.
Только где-то вдалеке, в самой глубине здания, слабо скрипнула дверь.
И от этого звука ей вдруг стало невыносимо одиноко.
Так одиноко, что хотелось закричать.
Но она просто опустила голову ниже и пошла дальше — в никуда.