Музыка Тьмы

Can you tell me what is real?

Cause I've lost my way again

Can you tell me how to feel?

Cause I don't feel anything

Now that I'm down here again

I'm down with the fallen again

© Starset "Down With The Fallen"

Поздний вечер. Ночной клуб «Devil's party». Стояла плотная пелена искусственного дыма, подсвеченная лиловыми и синими прожекторами. Мрачный зал освещали яркие гирлянды, ниспадавшие сверху. Молодые девушки и парни ожидали, когда в зале зазвучит музыка, которая добавит им в кровь больше адреналина. Музыка, которая наполнит их легкие ощущением свободы и бесстрашия, которая подарит им несколько мгновений настоящего счастья и безумной радости. Музыка, которая позволит им чувствовать себя живыми.

В отличие от многих, я чувствовал себя раздавленным и опустошенным, словно из меня высосали жизнь. Во мне искрилась боль, не пропадающая никуда. Я смотрел на род человеческий с презрением и ненавистью, верил, что не должен быть среди этих людей, жить с ними. Думал, что мое предназначение — уничтожить их. Я чувствовал себя так плохо... Мне казалось иногда, что следую по пути дьявола. Подобно падшему архангелу я не видел в людях того света, который должен сиять в них, как говорится в книгах. Только мрак, только жестокость, только ненависть, подобная той, что гнездится в моем сердце. И темные мысли — страшные мысли — просыпались изредка, словно древний монстр, который медленно пробуждался после столетнего сна. И сколько же усилий нужно, чтобы выглядеть нормальным, обычным, простым парнем без социопатии и чудовищного пренебрежения людьми, не выглядеть так, будто из моей грудной клетки вырвется темное существо, готовое разрушить все. Скрывать в себе всю злость, жестокость и — самое страшное — боль. Люди всегда меняются после того, как испытывают боль.

Не мог без злости смотреть на себя в зеркало, потому что видел в нем то существо, которое всегда наполняло меня злобой — человека. Но перед выступлением решился содрать плотную ткань с него и посмотреть на мой уродский человеческий облик. В нем увидел молодого брюнета и синими глазами, симпатичного и стройного. На плечах вытатуированы строки из старых песен, сочиненных мною. Такая же татуировка была во всю спину. Как ни отговаривал от этого мой отец, я все же решился на подобное безумие. Мне нравятся татуировки. Они словно отражают твой скрытый внутренний мир и говорят сами за себя: «Не пытайся разглядеть меня, ведь внутри мрак, а в сердце — тьма». Но и шрамами я не был обделен. Не знаю, откуда они появились, отец меня и пальцем не тронул за всю мою жизнь. Никогда не знал этой тайны моей жизни, только эти навечно оставленные на моем теле метки, подобно татуировкам, восхищали меня своим скрытым смыслом — я пережил много боли, потому мне ничего не страшно. Зеркало отражало всего лишь облик, мою душу оно не могло показать мне. Но я ее чувствовал... внутри сидел монстр, жаждущий плоти и крови. Я ее слышал... мой внутренний демон говорил со мной, и голос порождения тьмы был таким громким, это было словно из моего подсознания. Он внушал мне, что пора выпустить его, дать волю. И я ничего не боюсь больше, чем мыслей, которые я не способен контролировать. И видел душу ... в своих глазах. Нечто черное, страшное, омерзительное. Во мне не осталось света. Демон уже давно убил во мне его остатки.

— Кори? Нам пора начинать. — Этот голос призвал меня выбросить свои темные мысли из головы и вернуться к тому, что отвращает меня от уничтожения самого себя. Музыка. Когда меня разрушает этот мир, музыка спасает меня. Музыка в моей крови. Музыка — то, что прельщает и успокаивает демона внутри меня.

Вся группа наконец-то вышла на просторную сцену и взялась за свои инструменты. Мы не были сплочённой командой, каждый из нас боролся только ради себя. Мы мало разговаривали между собой, а если и случалось начать беседу — то только на тему нашей музыки. И снова музыка... она была единственной тонкой нитью, что связывала нас годами. Что говорить, друзьями мы никогда бы не смогли стать. У всех слишком разные вкусы.

Фанаты тотчас же взорвались безумным криком, полным радости. Иногда мне нравились подобные приветствия публики. Их крики в начале моей карьеры сильно раздражали меня, все-таки не стоит забывать, что я терпеть не могу людей, но спустя время начал понимать, что они выкрикивают мое имя не просто так: я для них подобен богу... Но ни один из них не подозревал, что я сущий дьявол, вышедший из преисподней, в поисках новой свежей крови. Я жаждал их смерти и страданий. Хотел видеть реки их крови, слышать их крики.

Началось. Первым в игру вступил Брайан — барабанщик. Он несколько раз постучал палочками, создавая напряжение в зале перед вступлением, и резко начал бить по своему обожаемому барабану и тарелкам. Парень обычно был тихим и спокойным и всегда предпочитал держаться в стороне, не привлекать внимания. Дальше вошел в тему Саймон, преступный прогульщик репетиций и наш незаменимый гитарист. Он четко бил по железным струнам медиатором и двигался в такт музыке, покачивая рыжей головой. Славный малый, но он пришел в группу не ради любви к музыке, а ради славы и девчонок. Я никогда не ценил его доводов, что наша музыка должна заставлять молодых девушек вешаться нам на шею. Мне не нужен никто, только музыка. Я влюблен в нее. Я очарован ею. Следом пристроился Дин, второй гитарист и скрим-вокалист. Парень непростой, и всегда был против той жесткой музыки, что мы играем, но уходить из группы не собирался, хотя грозился этим не единожды. Должен признать, хоть нотной грамоты он не знает, Дин не уступает в крутости игры даже Саймону. И дальше вышел из тени я, Кори Маркс, наследник дьявола, под крики возбужденных поклонников. Схватил микрофон и поднес его к губам... Слова, заученные до гроба, вырывались из груди.

"Убей их всех, убей их всех!

Я прошу тебя, убей!", —

Голос в голове звучит моей,

И он становится сильней.

"Убей их всех, убей их всех!" —

Мрак преследует меня...

Не могу я больше слушать

Голос тьмы внутри себя!

Я дышал музыкой. Аккорды, ноты, лирика просачивались в мои легкие и вырывались наружу легко и свободно. Знать, что мне есть ради чего существовать, — мое величайшее счастье. Ради музыки я готов был отдать свою жизнь, умереть ради нее, как умерли многие великие музыканты. Курт Кобейн, Пол Грей, Митч Лакер, Честер Беннингтон... Сколько умерло Бессмертных Легенд, чтобы показать живущим: за музыку не грех даже покончить с жизнью. Может, мой путь и меня приведет к смерти и бессмертию. Но пока я жив, я должен продолжать свое дело и сделать мою музыку великой и неповторимой, запоминающейся на всю жизнь.

«Young Demons». Название группы выбирал я. Молодые — потому что в наших жилах еще течет юная и свежая кровь. Демоны — из-за того, что она черна и пропитана ненавистью к миру. Почему? Все просто. Я хочу показать в своих песнях, что этот мир порочный, жалкий, презренный. В нем правит только злость и смерть. Мы обличаем эту черноту жизни в своей музыке. Мы могли бы пытаться ее искоренить... но какой в этом смысл? Ведь все равно она будет проникать в человеческие сердца и разрушать все, что в них есть.

Мимолетно пролетело три часа. Концерт был завершен, зрители расходились. Парни выглядели как выжатый лимон: уставшие, потные и расслабленные. Они отправились в гримерку без слов, потому что сил на разговоры уже не было. Там они врубят мелодичную музыку из новых альбомов, например, "Poets of the Fall" или "Imagine Dragons", разложатся на диванах, закроют глаза и отдохнут. Рокеры перед выступлениями обязательно слушают что-то жесткое и суровое, чтобы зарядиться и настроиться на хорошую игру, а после расслабляются под звуки чего-нибудь акустического, спокойного. Это был своего рода ритуал для нас.

Во мне не было усталости, я был полон сил. Но мне не хотелось тратить эту энергию на безумства и глупое, бесцельное блуждание. Шататься по городу и пытаться вести себя как обыкновенный парень, развлекаясь с фанатками и посещая ночные бары, работающие от заката до рассвета, — не для меня. Я, как всегда, предпочел одиночество огням мегаполиса и удивительной ночной жизни, отправился бы домой, где в тишине начал бы сочинять текст новой песни. Сегодня пятница, мой отец до утра не появится в квартире, даже на пороге, проводя часы напролет в офисе с ценными бумажками, и меня не потревожит ни одна живая душа.

Когда я вышел на улицу, прохладный ветерок пронизал мое мокрое от пота тело. Волосы прилипли ко лбу. Губы были сухие и потрескавшиеся, в глотке пересохло. Подошел к моему мотоциклу, припаркованному возле клуба. Красивый черный байк, подаренный мне на совершеннолетие, — еще одна бесценная вещь, которой я дорожу больше всего на свете. Я перекинул ногу через кожаное сиденье, надел шлем, и уже пытался повернуть ключ в зажигании, как краем глаза увидел полицейскую машину и двух копов. Как жаль, а я ведь уже собирался на безумной скорости пронестись по дороге. Вечно они появляются в самый неподходящий момент. Но они не обращали ни на кого внимания, даже на машину, пролетевшую только что со скоростью звука. Вечер пятницы делает из людей кисель. И я прислушался к их разговору. Просто иногда я любил следить и изучать людей. Чтобы не вызывать подозрений, сделал вид, будто не могу завести свой мотоцикл.

— Он убил пятерых, прежде чем мы с Николасом успели его обезвредить, — сказал один, нервно потрагивая свой пистолет в кобуре. Полицейский был в напряжении. — Семеро в больнице. Тот странный парень кричал, что голос приказывает ему убивать всех, кто попадется на его пути. Бывают же сумасшедшие в этом мире...

— Таких психопатов мы встречаем чуть ли не каждый день, — тихо ответил второй, безмятежно покуривая сигару, дым от которой медленно струился вверх. — Как будто этот был не таким же шизофреником, как и остальные. Что ты нашел в этом особенного? Он заинтересовал тебя. Я видел, как ты смотрел на него, Лео.

— Нет, он... — первый замялся, словно подбирал нужные слова, нервно усмехнулся. — Он напевал странную песню. Мелодию. И самое страшное — я тоже слышал ту песню, которую он напевал! Такой красивый голос, но такие страшные слова... В голове словно пульсировали эти дьявольские мотивы. Я не могу тебе передать то, что происходило со мной. Это невероятно... это сверхъестественно! Никогда этого не забуду. За всю жизнь со мной случилось столько всего необъяснимого, но, чтобы... чувствовать рядом психопата, слышать мысли...

— Ты устал, — отмахнулся напарник. Он не испытывал никакого интереса к словам Лео. Разглядывание дыма от сигары и безучастное наблюдение за потоками проезжающих мимо автомобилей явно забавляло его больше, чем история Лео о сумасшедшем парне, убившем полдесятка обычных смертных. Но меня слова копа взбудоражили. Этим вечером оборвались пять жизней. Мне безумно захотелось посмотреть на трупы, на место преступления и самого убийцу. Я любил слушать и читать про маньяков и психопатов. Увлекательно. Особенно меня прельщали их взгляды на жизнь. Многие серийные убийцы считали, что люди — всего лишь живое мясо, ничтожные создания, которых надо истреблять. И я имел честь разделять их взгляды. Но до настоящего убийства — настолько далеко, до точки невозврата — никогда не заходил. У меня были мысли свершить роковое зло, уничтожить несколько десятков судеб... но это были обычные, простые темные мечты.

— Нет, я не устал! — повысил голос Лео. — И, когда я застрелил того убийцу, я не почувствовал сострадания или жалости к нему. Я чувствовал... наслаждение, словно всю жизнь только и ждал этого момента. Безумство!

— Эй, чего смотришь, парень? — прикрикнул на меня второй коп. Он определенно заметил меня и то, как я с округленными глазами внимал каждому их слову. — Давай, выруливай отсюда. Здесь ничего интересного!

Я отвернулся от напарников, мысленно ругая себя за то, что не смог сдержать свое любопытство, и повернул ключ. Я должен меньше интересоваться того, что связано со смертью. Иначе однажды мой больной разум окончательно подорвется. Он и так уже на грани. Мои песни только об убийствах, смерти и разрушении. Ничего не могу с собой поделать. Это мой демон. Если я не буду писать то, что мне нравится — нравится моему внутреннему жестокому монстру — я сойду с ума, и уже сотни смертей нельзя будет предотвратить.

Мотоцикл завелся, стрелки на приборной панели загорелись разными цветами. И я тут же рванул по шоссе. Рассекал трассы ночного города. Почувствовал новый прилив свободы. Сумасшедшая скорость — еще одно мое счастье. Нарушал все правила, как всегда. Мне было плевать на них, ведь отчасти я презирал людей за то, что они дьявольски скучны, раз следуют своим глупым законам. Да, пару раз за сегодня я чуть не попал в аварию, но снова и снова я выруливал из самых сложных ситуаций, спасал свою шкуру. Меня щелкнул регистратор — я превысил скорость. Но ни штрафа я не получу, ни за решетку меня не посадят: номера на байке я снял, шлем скрывает мое лицо, а от полиции я скрываюсь всегда удачно. Все копы Лондона ищут меня, преступника и злостного нарушителя целого свода правил, но вот уже три года поймать не могут.

Спустя некоторое время я был уже возле дома. Припарковал мотоцикл на подземной парковке. Когда я зашел в дом, консьерж проводил меня недовольным взглядом. Он смотрел на меня весьма неприятно, пока я ждал лифта. Наконец, он прибыл, и я недолго думая нырнул внутрь, нажимая на кнопку сорокового этажа. Она мгновенно загорелась желтым светом, двери медленно и почти беззвучно сомкнулись, а лифт пополз вверх, на самый последний этаж. Вот я оказался возле родной квартиры. Достал из карманов ключи и поискал в связке нужный. Вставил его в замочную скважину и дважды повернул. Полагал, что, когда раскрою дверь, в квартире будет темно, ведь дома никого нет. Однако меня ослепил яркий свет люстр. Черт, отец не на работе.

Меня вышел встречать Дэн Маркс, мой папа. Преклонного возраста мужчина с вечными синяками под глазами от бессонницы, мучающей его семнадцать лет, после смерти жены Сары. К слову, он никогда не говорил о моей матери, я даже не знал о причине ее смерти. Едва речь заходила о Саре, отец покачивал головой и замолкал на целый день. Дэн так и не смирился с этой ужасной потерей. Что до меня... то я ее не помнил, не видел на фотографиях, не слышал ее голоса на видеопленках, потому для меня этой потери не существовало. Я всегда жил с отцом, и он заменял мне все на свете: мать, друзей, преподавателей. Лет до двенадцати он полностью посвящал свою жизнь единственному сыну, но после наступил переломный момент, и он начал больше времени уделять своей работе. Отец никогда не отказывал мне ни в чем, и он был бы идеальным папой, если бы с утра до ночи не пропадал «по служебным обязанностям». Я толком ничего не знал о его должности, но деньги он зарабатывал огромные. Недаром мы живем в пентхаусе, едим деликатесы и отдыхаем в роскоши. Я не жалею о своей жизни, но будь у меня силы что-нибудь изменить, отец стал бы больше времени проводить со своим сыном. Я хотел ему сказать: «Папа! Давай поговорим обо всем на свете! Помнишь, ты рассказывал мне в детстве смешные истории? Помнишь, ты играл со мной до самой поздней ночи? Помнишь, как мы были счастливы? Верни мне мое детство, папа!» ... Но мальчишеская гордость и подростковая заносчивость с каждым годом все больше и больше давала о себе знать, и я попросту решил: лучше не видеться совсем и забыть о нем, чем каждый день видеть отца и скучать по нему и по счастливым воспоминаниям. Потому старался приходить раньше него или как можно позже, чтобы не видеть Дэна.

Отец, стоя на пороге, попытался выдавить из себя слабую улыбку, будто он рад меня видеть. Как много лицемерия в родительской заботе! Он пытается показать, что все хорошо, когда все плохо. Но я лишь тяжело вздохнул и без лишних слов прошел мимо него, отчаянно пытаясь не смотреть в его бесконечно добрые глаза. Направился к себе в комнату, надеясь, что он учтет мое желание побыть одному в темной-темной комнате и не последует за мной, надоедая расспросами. О, конечно, я надеялся на невозможное... Дэн окликнул меня:

— Кори? Не расскажешь, как вечер прошел? — он снова натянуто улыбнулся, и по моей спине пробежала дрожь. Я чувствовал, что он сам не хотел со мной общаться. Разговор со мной был просто галочкой в его отцовском долге. Я закатил глаза, демонстрируя ему, что вовсе необязательно пересиливать себя и пытаться завести милую беседу со мной. — Как выступил, прошел ли твой концерт удачно? Была большая публика?

— Да, — протянул я. Хотелось поскорее уже запереться в комнате и начать сочинять. Но отец с такой заботой и тревогой смотрел, что я решил потерпеть его лживую заботу еще пару минут. — Металл в моде сегодня.

— Ты любишь металл, — сказал отец таким задумчивым голосом, будто впервые услышал, что его сын рокер и металлист, и что уже думал, какие воспитательные меры предпринять. Я попятился. В его взгляде скользили непрозвучавшие вопросы. Он хотел поговорить, но чувствовал мое отторжение, потому ему и было неловко, неприятно. Я хотел бы вести себя иначе... но маска злого гота, ненавидящего человечество, уже приелась и не хотела сползать с лица. Ее уже не содрать. Да и вообще не стоит заглядывать под чужие маски. Потому что иногда ты можешь увидеть то, чего совсем не ждешь. Сломанную напрочь психику. Вдребезги искалеченную душу. И больные, страшно больные глаза. — Это ведь безумные вопли под музыку? Ты так не считаешь, сын?

Рок — это бунт в любом случае. Рок — это протест против системы. Рок — та музыка, посредством которой можно разобраться в своем внутреннем мире и отыскать частичку себя, не убив при этом никого. Но это спорно.

— Нет, — усмехнулся я. — Это музыка, в которой можно выплеснуть гнев и ярость. Это крик души. — Какое странное слово "душа", подумал я. И произнес я его так, словно она у меня есть. Кажется, я солгал. Это не крик души, это крик монстра, держащего в своих крепких руках мое искалеченное болью убитое сердце.

— Я всю жизнь прививал тебе любовь к джазу, музыке избранных, — покачал головой он. — Там нет дикой жестокости и ненависти. Что же подтолкнуло тебя к металлу? В это музыке нет гармонии, в нее не вкладывают душу, она ужасна и мрачна, как ночь за окном. Почему ты любишь то, что убивает весь твой внутренний мир?

— О, нет, — ответил я. — Моя музыка не разрушает меня. Она просто заглушает внутреннюю боль. Усыпляет.

Отец всегда спорил со мной из-за музыкальных вкусов. Почувствовав, как отношения между нами стали понемногу накаляться, я поспешил в свою комнату и закрыл за собой дверь. Я всегда сбегал от всего, что могло заставить меня страдать. Порой легче и лучше не сталкиваться с проблемами, а просто убегать от них.

Я прикрыл глаза на секунду, глубоко вздохнул... в нос ударил резкий металлический запах. Кровь пошла носом, и я поспешно вытер ее концом куртки. Я дьявольски устал, и настоящие боли в голове усилились. Это было посланием от разума, что пора прекращать все это и просто лечь в постель, закрыть глаза и уснуть. Послать к черту все, что топит в боли, и всех, кто желает этого. Включив песни "Jose Gonzalez", я лег на кровать и безучастно уставился в панорамное окно во всю стену, где мерцали яркие огни города. Размышлял. О том, как одинок и беспомощен. Как боль — боль от своего существования — губит меня. Мне казалось, я лежу где-то глубоко под землей. Землей, созданной из моих грез и надежд, желаний и несбывшегося счастья. Одинокий и опустошенный, разбитый вдребезги. Смотрю в глаза своему демону, который просил меня перестать страдать и насладиться разрушением. Чувствую, как этот голодный дикий взгляд заставляет подняться и начать убийства, начать настоящую жизнь и воплотить свои мечты. Не просто влачить жалкое существование, как делал это все годы, нет. Стремиться к неосуществимой, далекой, манящей мечте, которая принесет мне великое наслаждение. Но я не могу, я полон страданий и боли, которые тянут меня на дно. Я словно камень. Буду продолжать падать, пока меня не уничтожит скопившаяся внутри темного сердца боль.

Я часто спрашивал себя: неужели вот что это такое — быть живым? Неужели быть живым — это постоянно чувствовать, что тебя влечет в беспросветную туманную тьму? И как смертные могут жить с этим? Но ведь они живут и даже находят какую-то радость в своем наискучнейшем существовании. Как можно жить, чувствовать себя ничтожным живым существом, не взирая на боль? Это ведь невыносимо! Как они выносят эту жизнь?

А музыка еще звучала у меня в ушах, словно была единственной связью с этим безумным чертовым миром, заставившим меня каждый день думать о том, как я ненавижу его за всю ту боль, что я испытываю. И я понял, почему музыка усмиряет моего демона. Потому что ему тоже больно, ему одиноко и грустно. Он тоже хочет чувствовать себя не таким разбитым. Мы цепляемся за музыку, кино и книги, потому что не хотим быть одинокими и несчастными. Это спасает нас от собственных мыслей, которые разрушают день за днем.

We'll cast some light and you'll be alright

We'll cast some light and you'll be alright for now

Crosses all over, heavy on your shoulders

The sirens inside you waiting to step forward

Disturbing silence darkens your sight

We'll cast some light and you'll be alright...