Раненым зверем
Кровь остается бурыми кляксами на песке, окрашивая закатный алый в пурпурный. Боль ощущается в теле как неотвратимое спокойствие, как клятва самой себе - возлечь на жертвенный камень и позволить разрубить на куски.
Но пока всё иначе.
Это она стоит в крови, это её тянут зыбучий песок и руки мертвых, а волчьи уши улавливают сиплые стоны прощающихся с этим миром. Выбор делать нелегко. Сложнее, чем что-либо, если говорить без утайки - и её липкие следы ведут по когда-то хорошо намытому деревянному полу в сторону тяжёлой двери, которая впускает узкую полоску закатного солнца. Её выбор был самоотречением. Покаянием. В неровно отрезанных и брошенных у порога волосах, в имени: мать называла её ласковым Кель, но теперь это позади, за закрытой дверью, за сотней трупов мужчин, детей, женщин, которые указывают ей на широко распахнутые ворота поселения.
Стервятники уже кружат над последним, что осталось от места, которое когда-то называла домом. И она бросает до этого крепко зажатое древко факела в масло, разлитое неровными узорами по песку и порогам. Огонь отражает безумие её пустых, бесцветных глаз и гранатовую роспись из крови на легких кожаных доспехах, на смуглой, едва обожженной солнцем коже.
Она делает шаг. Под крики птиц, взлетающих с земли, бьющих ей по лицу крыльями. Она делает шаг, оступается, падает на колени и опускает взгляд на руки, почерневшие от налипшей на них грязи: клочья волос, шматки кожи, смола, где-то под - собственные раны и ожоги, вибрацией мирового всепожирающего змея напоминающие о том, что они существуют.
Она делает шаг. Всего шаг. Но как сильно он делит её жизнь до и после.
Праздник бога Опепа - один из важнейших праздников жителей пустынных дюн. Ведь если не будет вод и разлива ближайших рек, ни крупицы риса или тростникового сахара не получат. Ни бедное сословие, ни те, кто побогаче - на весах бога смерти любые дары и деяния однозначны.
Шани находит её в привычном положении. Горячие воды купальни обжигают острые, с рельефом мышц от напряжения, предплечья и свежие стёртые метки. Пожалуй, третья из дочерей султана была самой красивой и самой глупой, раз решилась предстать перед глазами клятвопреступницы своего рода. Ещё и с вазой, сплошь наполненной фруктами, отчего желудок Кепи отреагировал болезненным спазмом. Она не взяла бы из этих рук с тонкокостными запястьями ничего, кроме яда. И непрошенная гостья это понимает. Но заводит непрошенный разговор, взявшись за деревянную ручку мыльной щетки, чтобы вытянуть из неё, как под пытками, о том, где пропадала. И почему вновь игнорирует приказ отца явится ко двору.
Кепи знает эти уловки хорошо. Так же хорошо, как способы помощи раненому в ногу солдату или имена трав, которые надо перетолочь, чтобы возлюбленная Хагаром дочь, сейчас с такой ядовитой трепетностью прочёсывающая клоки, оставшиеся от ее красивых медовых волос, больше никогда не проснулась.
- Я ведь могу убить тебя прямо сейчас и никто мне не успеет помешать, моя госпожа.
- Только ты всё еще напряжённо жмёшься, прячешь голову, вместо того, чтобы напасть.
И Шани права. Она никогда не являлась целью или хотя бы ступенькой в её плане. Всё происходящее сейчас можно списать на галлюцинацию - да, наверняка её в пути укусил степной уж и теперь её тело бьется в конвульсиях где-то у Золотых ворот.
Но ощущения слишком схожи с правдой. И то, как слезы на щеках разъедают свежие царапины, и то, как в серый окрашивается вода, и такой ненавистный запах жасмина и сандала, окутавший их, тишину купальни, само мгновение. Видит Сет, она жаждала её крови сейчас.
Видит Маат. Жаждала увидеть, что же отражают глаза Шани сейчас, её затылок или беззвёздное небо поверх тумана кипящей воды.