Последняя Кровь

Цзинань, столица Империи Чжоу, просыпалась под утренним светом. Туман ещё не успел полностью рассеяться, и город словно дремал, поглощённый тишиной. Вершины пагод, покрытые зелёной черепицей, казались почти миражами в этом мягком свете. Вокруг было так тихо, что даже карпы в прудах плавали как в полусне, не нарушая своей покорности водной глади. Легкий ветер играл с листвой деревьев, они шумели, как древние мудрецы, обсуждающие секреты жизни.

Юй Линь стояла на веранде своего родового дома, босиком, наслаждаясь прохладой. Пальцы касались шершавых деревянных досок, а её взгляд был устремлён на цветущие деревья. Ветви слив, усеянные нежными розовыми лепестками, покрывали небо, как облака. Она ловила упавшие лепестки, которые ветер уносил из рук, и смеялась, а её смех звучал, как звон воды в реке.

Поглощённая этим моментом, Юй Линь не могла не думать о том, как, несмотря на всю эту красоту, её жизнь всё больше становилась игрой, в которой она сама была частью истории, но не её автором. В такие моменты ей хотелось забыть о будущем, остановить время и оставить в себе только этот лёгкий, тёплый день. Тот самый, когда всё казалось возможным, когда красота мира была ближе, чем когда-либо.

— Я поймала три! — раздался смех сзади. Это была Сяоюй, её подруга детства, бегавшая по саду в поисках лепестков, которые ветер уносил. — Значит, мне повезёт в любви сегодня! У меня будет три поклонника!

Юй Линь улыбнулась, подняв руку, чтобы поймать очередной лепесток. В её глазах было что-то весёлое и загадочное, как всегда.

— О, если ты поймала три, мне нужно поймать четыре, — с шутливым тоном отозвалась она. — Иначе ты станешь самой красивой в Цзинане, а я — всего лишь фоном на твоих портретах.

— Фоном? Только если все придворные ослепнут! — с улыбкой вмешалась Ло Мэй. — Ты — как героиня драмы, которую все мы неосознанно разыгрываем.

Юй Линь засмеялась, закружившись на месте. Лёгкие рукава её шёлкового халата развивались, как парус. Она снова ловила лепестки, и её смех был светлым, весёлым, как первый день весны. Всё было так прекрасно, что ей казалось, будто на этот момент все её тревоги исчезли. Всё вокруг было идеальным — её друзья, сад, её собственная душа, наивная и беспечная.

— А если я скажу, что мне надоели все эти поклонники и баловство? Что если я захочу чего-то настоящего? — вдруг произнесла она, на мгновение став серьёзной.

Подруги переглянулись, а потом разразились смехом.

— Настоящего? Как в поэзии? Чтобы встретиться с любимым взглядом в пустом коридоре, а вокруг — только дождь и свет фонаря?

— Или чтобы он прыгнул с крыши ради тебя, а ты бросилась за ним, чтобы его спасти? — подхватила Ло Мэй, улыбаясь и поправляя серебряную шпильку в волосах.

Юй Линь вздохнула, чуть понижая голос.

— На самом деле, да. Я хочу верить, что когда-нибудь смогу встретить что-то настоящее, что будет стоить всего этого.

Подруги вновь рассмеялись, но Юй Линь осталась задумчивой. В её душе было что-то более важное, что-то невыразимое, что давило, но она не могла понять что именно. Может быть, этот бал, все эти праздники, их разговоры о любви — всё это казалось пустым, если в жизни не было чего-то настоящего, не было настоящей связи.

Сейчас всё казалось таким далеким — этот момент, этот сад, как если бы она была частью какого-то сказочного мира, который мог бы исчезнуть, как только она попытается за ним следить.

Как только она сделала шаг назад, чтобы уйти, её взгляд привлекла фигура её отца, который подходил к веранде. В его руках был свиток. Он был не просто отцом, а важным человеком в этом доме, человек, от которого зависело многое. Его улыбка была тёплой, но взгляд серьёзным.

— Для тебя, моя дочь, — сказал он, протягивая свиток. — Это подарок от поэта Чэнь Шаня. Он вдохновился твоей музыкой, когда ты играла на цитре в прошлый вторник.

Юй Линь взяла свиток с лёгким восхищением в глазах.

— Правда? Я и не знала, что кто-то слушал!

— Когда играет Юй Линь, весь павильон слушает, — ответил отец, с гордостью в голосе. — Даже те, кто притворяются спящими.

Он погладил её по голове, и этот жест был настолько родным, что Линь на мгновение ощутила тепло, которое не давало ей забыть, кто она есть на самом деле. Она сжала свиток, и её глаза на мгновение наполнились эмоциями.

После того, как отец ушёл, Линь вернулась в свои покои. Её комната была заполнена мягким светом, который ласково проникал сквозь окна и отражался в лакированной мебели и шёлковых ширмах. Всё было на своём месте, словно идеальный мир, созданный для неё. Но в то же время, в глубине её души, возникало чувство пустоты, которое невозможно было игнорировать.

Её подруги уже выбрали ткани для платья, которое она должна была носить на предстоящем балу. Они обсуждали, какая ткань будет лучше, какая лучше подчеркнёт её красоту. Линь молча наблюдала, не вмешиваясь в их разговоры. В её душе вновь всплыли эти мысли о настоящем. Как бы хотелось ей быть частью чего-то большего, чем просто дочерью министра.

— Госпожа, это ткань из Ханьчжоу, недавно привезли! — возбуждённо говорила служанка Фу Мэй, разворачивая ткань с золотыми павлинами, словно её откровением.

— Это слишком ярко. Я не замуж выхожу, а всего лишь танцевать, — с усмешкой ответила Линь, перебирая ткань.

— Тогда вот это, — предложила Цзи Жань, подавая лёгкую ткань персикового цвета, который, по её мнению, идеально подходил бы Линь. — Он оттеняет твои глаза и подчёркивает талию.

Линь задумалась, но её мысли снова вернулись к отцу. Её взгляд стал более задумчивым, как если бы она пыталась понять, что происходит в её жизни, какой путь ей предстоит. Она задумчиво коснулась ткани и прошептала:

— Я не знаю, что я ищу, но хочу найти что-то настоящее.

— Опять ты за своё, — раздался голос за дверью. Брат Юй Чан заглянул внутрь, жуя что-то с кухни. — Тебе не надоело всех очаровывать? Оставь хоть кому-то шанс.

— Зависть тебе не к лицу, — не глядя на него, заметила Линь. — Лучше скажи, как продвигается твоя коллекция скучных фраз генерала Лу?

— Это история, а не скука! — с жаром возразил он. — Но, конечно, для тебя важнее, как вьются волосы у танцора из павильона Юнь.

— Ты прав. У него действительно вьются. Красиво.

— Безнадёжно, — пробормотал брат, исчезая за дверью.

Юй Линь на мгновение задумалась. Слова брата как всегда вывели её из равновесия, но в глубине души она знала, что он всегда будет рядом — его язвительные замечания, его забота. Это всё, что оставалось неизменным в её жизни. Но было ли это её настоящим?

Перед тем как она успела продолжить, в дверь постучали, и ей принесли приглашение на бал.

— Ваше приглашение от семьи Инь, госпожа, — сказала служанка, склоняя голову.

Линь приняла его, провела пальцем по восковой печати, которая воссоздавала герб семьи Инь — символ величия и силы.

— Значит, завтра мы будем сиять, — сказала она тихо, но в её голосе сквозила уверенность и лёгкая горечь.

На следующий день состоялся бал у семьи Инь. Зал был усыпан лепестками хризантем, а на потолке мерцали десятки шёлковых фонарей, отражаясь в полированном полу. Музыка переливалась, как ручей между камнями, нежно, плавно и безмятежно. Каждое движение её звуков было как лёгкий шорох весеннего ветра, что ласкает лицо. Ароматы жасмина и благовоний, словно река, наполняли воздух, заставляя забыть обо всех заботах и тревогах.

Каждая гостья казалась богиней, одетой в цвета императорской радуги. Всё вокруг сияло: драгоценности, ткани, лица. И среди всех этих звёзд, в центре, стояла Юй Линь. Она появилась в платье цвета персика с вышивкой в форме журавлей и облаков, будто сама весна собралась в этом образе. Золотой пояс, украшенный двумя пластинами нефрита, мягко обвивал её талию, подчёркивая хрупкость её фигуры. Волосы были собраны в сложную причёску, усыпанную жемчугом и крохотными цветами. Каждый её шаг был как танец, каждое движение — как лёгкая волна на воде.

Линь шла по залу, и всё вокруг казалось ей частью единой композиции. В её взгляде было спокойствие, словно она не просто стояла среди людей, а была чем-то большим, чем эти временные моменты. Она не играла на публику, не пыталась быть тем, кем она не была. Она была собой — красивой, загадочной, недоступной, но с теми чертами, что всегда привлекали внимание.

Проходя мимо гостей, Линь могла слышать шепот. Люди невольно оглядывались, их глаза следовали за ней, и этот взгляд был ей знаком. Её красота всегда привлекала внимание, но было нечто большее, что пленяло — её неуловимая аура таинственности.

"Это она... дочь министра Юя... самая красивая в этом году."

"Я слышал, она сочиняет музыку..."

"А я — что она отказала принцу Линю на прошлой неделе!"

Шёпот почти касался её ушей, но Линь продолжала идти, не обращая внимания на слова. Всё это было естественным фоном, который она воспринимала как часть этого мира. Её шаги были уверенными, её осанка — прямой и величественной. Она не пыталась скрывать свою красоту или загадочность, потому что знала, что это её суть. Это было не маской, а частью её внутреннего мира, отражением её настоящего «я». Не игра, а реальность.

Гости продолжали наблюдать за ней, многие не могли отвести глаз, но она не чувствовала себя на пьедестале. Она была просто собой — живой, настоящей, невидимой, несмотря на всю эту красоту и внимание. И ей нравилось это состояние. Иногда быть красивой и недоступной было самым естественным состоянием для неё.

Когда она прошла через зал, её взгляд встретился с глазами Фэн Жуя. Он стоял у стены, поддерживая руку на колонне, и, несмотря на всю внешнюю спокойность, в его глазах была заметна перемена. Его взгляд не был пустым или равнодушным — он был глубоким, с оттенком удивления, как будто он впервые смотрел на неё, но не просто как на дочь министра, а как на кого-то, кого он стремился понять.

Она заметила это, но не отвела глаз. Взгляд между ними был коротким, но достаточно длинным, чтобы она поняла, что что-то в нём изменилось. Что-то, что затмевало всё остальное.

— Ты наслаждаешься вниманием? — раздался знакомый голос сзади. Линь повернулась и увидела Фэн Жуя, который не отрывал взгляда от неё.

— Смотря кто спрашивает, — ответила она с лёгкой усмешкой. В её глазах было что-то неуловимое, что невозможно было точно описать. Не гордость, не отчуждение — скорее, внутренняя лёгкость.

— Ты изменилась, — сказал он. — Стала более... взрослой.

— Я надеюсь, что нет, — рассмеялась она. — Взрослые забывают, как смеяться от души.

Фэн Жуй приподнял бровь, и его взгляд стал более исследовательским.

— Ты точно дочь министра?

Смех Линь был лёгким, как птица в воздухе. Она не пыталась скрыть свою радость от того, что её слова нашли отклик. Но в её душе в этот момент возникло странное ощущение, что, возможно, именно в этой беседе с ним она могла бы найти что-то важное для себя. Что-то, что ей недоставало.

Но, словно понимая, что сейчас не время для этих размышлений, она отвела взгляд и продолжила своё движение по залу. Зал, полный людей, был для неё чем-то вроде театра, где она была частью истории, но всё это было на грани. Она не чувствовала, что принадлежала этому миру, но это было её время. Она стояла здесь, и мир смотрел на неё. Этот вечер был идеальным.

Бал набирал обороты, поглощая пространство своим великолепием. Величественная музыка пиньской цитры плавно сменялась звоном чаш, звучала как многоголосый хор, соединяясь с весёлыми смехами гостей, танцующих в мерцании бумажных фонарей. Танцовщицы в белых одеждах скользили по залу, напоминая духи, растворяясь в аромате жасмина и благовоний, что мягко витали в воздухе, как невидимая волна. Лёгкие ткани их платьев, как водная гладь, мерцали под огоньками, словно светились, отражая мир в своей безупречной простоте. Каждый жест, каждое движение этих женщин было как часть стихотворения, написанного не на бумаге, а прямо в этом зале, в этом воздухе.

Юй Линь стояла среди своих подруг, с бокалом персикового вина в руках. Улыбка, почти как маска, не сходила с её лица. Она ловила взгляды гостей, обмениваясь с ними многозначительными репликами, на которых играли тонкие намёки. Вся её фигура излучала свет — не яркий и ослепительный, а мягкий, как свет от фонарей, что едва касаются земли. В её глазах было что-то далёкое, чуждое — загадка, скрытая под слоями тончайшего шелка и благородных тканей. Всё было в идеале, всё, как по нотам, но Линь не могла избавиться от ощущения, что даже в этом волшебном моменте она как бы стояла немного в стороне от всего происходящего.

Сяоюй, её подруга детства, стояла рядом, в платье цвета бледной лаванды, которое мягко падало по её фигуре, подчеркивая её стройность. Сяоюй всегда была яркой, с искренней улыбкой и веселым нравом.

Её карие глаза сверкают как драгоценные камни, а её смех был всегда слышен первым. Ло Мэй, ещё одна подруга, стояла чуть дальше. В её платье глубокого красного оттенка, которое привлекало внимание своим изысканным кроем, она выглядела величественно и загадочно. Тонкие серебряные украшения в волосах дополняли её образ, придавая ей лёгкость, почти эфемерность.

И вдруг, в самый разгар танца, кто-то нечаянно задел бокал, и красное вино, словно река, расплескалось на её шёлковую накидку, покрыв её край. Вино разлилось по ткани, оставив яркое пятно, которое сразу привлекло взгляды окружающих. Всё вокруг на мгновение замерло, наблюдая, как это пятно растёт, как будто сама ткань поглощала этот цвет, впитывала его в себя, словно была не просто одеждой, а чем-то гораздо более значительным. Юй Линь взглянула вниз, но её лицо оставалось спокойным, несмотря на то, что в её душе вдруг что-то кольнуло, как острая игла. Она могла бы расстроиться, но вместо этого её губы слегка поджались, как бы позволяя этой ситуации стать лишь очередным моментом, частью вечера.

Сяоюй мгновенно сжала её руку, обеспокоено посмотрев на пятно. "Ты в порядке?" — спросила она тихо, пытаясь скрыть своё беспокойство.

Линь кивнула, её взгляд был ровным и холодным. "Всё нормально, просто немного вина." Она сдержала лёгкую улыбку, чтобы скрыть любую тревогу. Этот случай казался таким мелким в сравнении с тем, что происходило вокруг.

— О, ты даже не заметила! — воскликнула Ло Мэй, подойдя ближе и внимательно разглядывая пятно. — Но ты действительно выглядишь как богиня, даже в таком виде.

Юй Линь, не сказав ни слова, подняла бокал и отпила глоток вина, чувствуя, как его вкус ещё больше сливается с атмосферой вечера. В глазах её отражалась загадка, скрытая под лёгким слоем усталости и улыбки.

Гости вокруг продолжали свои разговоры, восхищаясь её красотой и наблюдая за происходящим. В зале царила лёгкость и покой, как в идеальном сне, где каждый шаг, каждый взгляд был частью какого-то великого замысла.

— Смотри, — прошептала Сяоюй, кивая в сторону. — Опять он на тебя смотрит. Фэн Жуй словно зачарован.

— Он всегда так делает. Думает, я не замечаю, — ответила Линь, отпивая глоток. — Но если бы я дала повод, он тут же сбежал бы с кем-то из мандаринов.

— Или с поэтессой, — добавила Ло Мэй, смеясь. — Он любит женщин, что говорят метафорами.

— Тогда мне срочно нужно перестать быть прямолинейной, — заметила Юй Линь, с улыбкой играя с бокалом. — А то останусь одна в этом дворце.

— Ты? Одна? — Сяоюй фыркнула. — Даже если настанет конец света, у тебя будет очередь поклонников от северных гор до южных рынков.

Линь засмеялась, мягко отставив бокал и сделав шаг вперёд. Её ноги словно сливались с музыкой, её шаги становились частью её танца с этим миром, как если бы каждый её шаг был частью общей гармонии.

Её пригласили на сцену — играть для гостей. Она не отказалась, не потому что это было обязательным, а потому что в этот момент она была в своей стихии. Музыка была её миром, её дыханием, и она села, настроив цитру. Пальцы её легко коснулись струн, и первый аккорд, как шёпот дождя на камнях, заполнил зал. Второй — как пламя свечи, дрожащее от дыхания. Музыка, как живое существо, наполнила пространство, затмев всё остальное. В этот момент она была не просто девушкой из знатного рода. Она была дыханием Империи, мечтой, светом.

Когда музыка стихла, зал разразился аплодисментами. Всё вокруг как будто замерло, словно сама вселенная осталась в паузе, переживая этот момент. К ней подошёл наследник семьи Инь с коробкой украшений в руках.

— За исполнение, которое заставило забыть о времени, о земных заботах и даже о судьбе, — сказал он, склоняясь в поклоне.

Юй Линь приняла коробку и открыла её с лёгким, почти не заметным движением. Внутри лежали два изысканных украшения — заколки для волос, вырезанные из лунного нефрита. На каждой заколке был изображён дракон, изгибающийся в танце. Эти украшения, как живая стихия, переливались под светом фонарей, создавая впечатление, что они дышат, меняясь с каждым взглядом. Линь могла бы останавливаться на них, поглощённая их красотой, но её мысли были в другом месте.

— Это слишком... — начала она, но наследник прервал её.

— Ты достойна этого, — сказал он, с лёгким наклоном головы. — И я всегда буду ценить твоё мастерство.

Линь улыбнулась, приняв украшения, но её взгляд был холодным, как всегда. Всё происходящее казалось ей отдалённым, частью чьего-то мира, а не её собственного.

Гости разошлись по группам, снова заполненный зал ожил. В зале снова заиграла музыка, уже тише, фоновая. Юй Линь стояла в центре этого мира, как будто её присутствие было неизбежным, а её образ — частью этого великолепия.

— Ты была великолепна, — прошептала Сяоюй, подойдя сзади. — Даже Ло Мэй чуть не заплакала. Признавайся, влюблена?

— Только в себя, — усмехнулась Линь. — Это безопаснее.

Они рассмеялись, и в этот момент какой-то старый генерал, весёлый от вина, громко затянул древнюю песню. Кто-то подхватил. Танцы возобновились, более свободные, менее церемониальные. Девушки сбросили верхние накидки, мужчины раскрепостились.

Юй Линь ощутила лёгкое движение воздуха, когда за её спиной раздались тихие голоса. Она уловила фразы двух мужчин, которые вели разговор о дворцовых делах и свежих интригах среди знатных семей.

— Говорят, что император недоволен тем, как семьи борются за влияние. Вскоре они могут устроить новый суд, — произнёс один из мужчин.

Его голос был низким и чуть прохладным, но его слова доходили до Линь с удивительной ясностью. Он говорил с тоном, в котором не было ни гнева, ни страха — только наблюдение.

Линь немного повернула голову, чтобы взглянуть на говорящего. Мужчина был в тёмно-синем халате, с аккуратно завязанными волосами, что придавало ему строгий вид. Лёгкие полосы серебра на его одежде блескали, когда он двигался, как если бы они были продолжением его уверенности. Его глаза были пристальными, почти вкрадчивыми, и казались слегка проницательными, как если бы он мог видеть больше, чем говорилось вслух. Он стоял на немного большем расстоянии от собравшихся, будто был частью чего-то отдалённого, более глубокого, чем просто разговоры дворца.

— Императрица тоже не в восторге. Она недавно видела, как один из её фаворитов устроил скандал на королевском приёме. Знатные семьи не упускают возможности принизить друг друга, — ответил второй мужчина. Его тон был мягким, но не лишённым серьёзности, а его золотисто-оранжевый халат с вышивкой казался символом его изысканных манер. Это был человек, который привык манипулировать словами так же, как и самими ситуациями. Его лицо не выдавало лишних эмоций, но его лёгкая усмешка как бы намекала на скрытую игру.

Юй Линь слегка пожала плечами, пропуская этот разговор мимо ушей. Эти вопросы казались ей столь далёкими в данный момент. Она раньше никогда не обращала внимания на подобные разговоры. Мелькнувшая мысль о том, как часто её жизнь была окружена такими обсуждениями, заставила её на мгновение задуматься, она будто не слышала этих разговоров вовсе, как если бы их не существовало. В её мире был только этот бал, только музыка и свет, всё, что окружало её, было наполнено радостью и гармонией.

Не дождавшись завершения разговора, она снова обратила внимание на происходящее в зале. Фэн Жуй снова поймал её взгляд через толпу. Его глаза не отвели от её лица. Она почувствовала, как его взгляд проникал в её душу, как остриё стрелы. Медленно она отвернулась, но что-то лёгкое и странное почувствовала в своём сердце.

Бал продолжался. Линь стояла в центре этого великолепия, как часть его, но её мысли были далеко. Она чувствовала, как лёгкая усталость начинала тянуть её мысли в сторону от этого мира, в другое место и время, где она могла бы просто быть собой, без необходимости соответствовать ожиданиям.

Фэн Жуй, словно почувствовав её внутреннюю тягость, подошёл и пригласил её на танец. Он не сказал ни слова, просто протянул руку. Линь, немного колеблясь, приняла его приглашение. Их тела слились в танце, словно музыка и ритм были теми нитями, которые соединяли их воедино. В этот момент они стали частью друг друга, и её движения, так легко следовавшие за его, наполнились гармонией.

Танец был изысканным, наполненным плавными, почти медитативными движениями. Линь не торопилась, её шаги были точными, будто каждая клетка её тела сливалась с музыкой. Они двигались с такой лёгкостью, как будто время приостановилось, и всё вокруг стало несущественным. Их движения напоминали танец двух драконов, что не только в равновесии, но и с каждым шагом всё более стремились друг к другу, как если бы встреча их тел была неизбежной.

В этом танце был элемент не только физической близости, но и эмоционального соединения. Линь ощущала каждое движение Фэн Жуя, каждый его взгляд, словно слова без звука. Всё было гармонично, идеально, но она не могла избавиться от ощущения, что за этим движением скрывалось нечто большее, нечто, что она не могла понять. В его глазах было нечто неизведанное, что тянуло её всё глубже в этот танец.

Бал продолжал плавно двигаться к своему завершению. Воздух становился мягче, фонари тускнели, погружая зал в полумрак. Последние пары кружились под нежный ритм флейты. Слуги начали собирать пустые блюда и бокалы, не мешая этому волшебному моменту.

Юй Линь подошла к колонне и прислонилась к ней. Мелодия, едва слышная, тянулась из глубины павильона, словно дыхание самого вечера. Ветер шевельнул её платье, и она почувствовала, как его лёгкость снова поднимает её. В этот момент она почувствовала себя частью этого вечера, частичкой его вечной гармонии.

На мгновение она закрыла глаза, уносясь в свои мысли.

И ощутила, как всё внутри замирает — не от тревоги, а от полной, беспечной полноты момента. В этот вечер всё было правильно. Всё было её.

— Ты умеешь исчезать, — раздался голос Фэн Жуя. Он стоял рядом, опершись плечом о ту же колонну. — Я всё смотрю, а ты всё исчезаешь.

— Я не исчезаю, — тихо сказала Линь, не открывая глаз. — Я просто отдыхаю от внимания.

— Странное признание от девушки, на которую смотрят весь вечер.

— Иногда, — она повернулась к нему, — приятно быть просто собой. Без лишнего шума. Без лишних слов.

— Я бы хотел увидеть тебя без этих слов, — сказал он, глядя прямо в глаза. — Хотя, возможно, мне станет страшно от того, насколько ты настоящая.

Она усмехнулась, и это была самая спокойная, искренняя её улыбка за весь вечер.

— Тогда не смотри слишком пристально, Фэн Жуй. Вдруг понравится.

Он хотел что-то ответить, но в этот момент громко ударил гонг — бал завершался. Слуги начали задувать фонари, а на пороге уже ждали носильщики с паланкинами.

Фэн Жуй слегка поклонился, не сводя с неё взгляда.

— До следующего танца, Юй Линь.

Она кивнула.

— До следующего.

И снова исчезла — легко, как тень, как лепесток сливы на ветру.

Когда гонг громко отозвался в зале, разрывая атмосферу праздника, все остановились, как в замедленной съёмке. Зал погрузился в мгновенную тишину, а затем начался шумный переполох. Слуги поспешно начали задувать фонари, и их огоньки тускнели, поглощая свет ночи. На пороге уже стояли носильщики с паланкинами, готовые увезти гостей обратно в их резиденции.

Фэн Жуй слегка поклонился и, не сводя взгляда с Юй Линь, произнес с улыбкой:

— До следующего танца, Юй Линь.

Она кивнула, её улыбка была лёгкой, но в её глазах скользнуло что-то неопределённое, как мгновение перед тем, как исчезает свет перед наступлением ночи.

— До следующего, — ответила она, и её слова были тихими, но полными смысла.

В этот момент её фигура, словно лёгкая тень, растворилась среди гостей, скользя сквозь их ряды, как лепесток сливы на ветру, теряясь в потоке событий. Её присутствие оставалось лишь в тонком запахе жасмина, что сопровождал её движения, как едва уловимый след в воздухе.

Когда паланкин вернул её домой, небо уже посерело, поглощая последние огоньки вечернего света. Ветер принёс с собой свежесть ночи, холодок, который разгонял остатки жары дня. Пахло шёлком и остатками жасмина, который ещё держался на её волосах. Двор дремал, словно после долгого дня, а фонари, едва мерцая, казались слабыми отблесками старого огня. Слуги, засыпая на ногах, поспешно склонялись в поклоне, провожая её в её покои, где царила тишина, так контрастирующая с весельем бала.

Юй Линь, пройдя мимо зеркальной ширмы, замедлила шаг, остановившись, чтобы посмотреть на своё отражение. Легкий румянец, едва тронувший её щеки, жемчуг, блестящий в её волосах, и лёгкая улыбка на устах создавали в её лице такую неподдельную гармонию, что ей показалось, как будто она только что вышла из какого-то другого мира. Её глаза были полны того лёгкого странного чувства, которое возникает, когда ты понимаешь, что всё вокруг — это как бы не ты, но всё равно часть тебя. Это был момент, когда она была между двумя мирами — тем, который оставался в её душе, и тем, который она создавала вокруг себя. Она стояла, не двигаясь, и чувствовала, как всё это её мир и не мир одновременно.

Служанки помогли ей снять украшения и расплести сложную прическу. Линь опустилась на мягкую циновку у окна, босыми ногами касаясь холодного пола. Сад был в тени ночи, а в тишине только одна ночная птица запела свою песню, как если бы ночь сама выражала свои мысли. Линь сидела неподвижно, поглощённая этим звуком, её тело расслаблено, но разум где-то далеко. Она не шевелилась, поглощённая мыслью о том, как небрежно проходят дни, но как они оставляют следы, едва заметные.

— Госпожа, вы не ляжете? — тихо спросила Фу Мэй, заметив её молчание.

— Уже иду, — шепнула Линь, её голос был еле слышен, как если бы она не говорила вслух, а просто думала.

Её комната была наполнена ароматами лотоса и тёплого дерева. Сквозняк, доносящийся из внутреннего дворика, заставил занавеси лёгко колыхаться, как если бы сама ночь шептала ей что-то на ухо. Линь легла на спину, глядя в темноту. Мысли, как нити, запутались в её голове, словно она прокручивала в памяти всё, что произошло. События вечера, лица людей, слова — все это переплеталось в её голове, но не как беспокойство, а как тёплая, мягкая ткань. Она чувствовала, что даже в этой тишине, среди ночной прохлады, она всё равно не была одна. Всё было так знакомо, и в то же время — настолько чуждо.

Перед тем как закрыть глаза, она тихо произнесла, почти незаметно для себя самой:

— Всё было по-настоящему...

И уснула. Тишина наполнила её комнату, а её дыхание стало ровным, словно она впитывала ночной воздух, чтобы стать частью этого мира.

В воздухе витал запах жасмина, но он был каким-то особенным — более плотным, почти осязаемым, как невидимая завеса, окутывающая пространство. Линь шла под аркой, увитой зеленью, и её шаги звучали тихо, словно она знала, что вот-вот она окажется перед чем-то важным. Вдруг раздался звук шагов, и, обернувшись, она никого не увидела. Всё вокруг оставалось всё таким же спокойным, но как будто что-то незримо следовало за ней, всегда в шаге позади. Линь почувствовала, как замедляются её движения, как если бы воздух становился гуще, а сама она теряла лёгкость.

Внезапно, как в мгновение ока, обстановка меняется. Она оказывается в зале, полном гостей, танцующих в изысканном ритме. Этот танец был странным, словно время текло медленно, а шаги казались тяжёлыми, но гармоничными. Лица людей, что окружали её, начинали расплываться, теряя чёткость, становясь неузнаваемыми, и в центре зала, как магнетическое поле, стоял Фэн Жуй.

Он был там, но не в том смысле, в каком она его знала. Он был частью этого мира, и в то же время, его взгляд был поглощён её движениями. Линь шагала вперёд, чувствуя, как её шаги затягивают её в этот мир, и вот её взгляд встретился с его. Он подошёл и протянул ей руку. Это было мгновение, когда мир вокруг перестал существовать. Она не раздумывала, просто протянула свою руку, и его пальцы закрыли её ладонь, тянув к себе.

Когда их тела слились в танце, Линь почувствовала, как её движения становятся лёгкими и плавными. Он вёл её, и она следовала за ним, как если бы их сердца били в одном ритме, как если бы она давно знала этот танец. Каждый шаг был точным, но вместе с тем лёгким, как если бы их движения были заранее предсказаны. Они двигались, переплетаясь, создавая нечто большее, чем просто танец. Это было искусство, слияние двух душ в одном моменте.

Танец был волнительным, но спокойным, наполненным волшебством. Линь могла чувствовать его дыхание рядом, ощущать его присутствие, и каждый его взгляд был как обещание чего-то неизведанного, но в то же время ясного. В этом танце всё было просто и гармонично.

Когда музыка замолкла, и танец закончился, Фэн Жуй слегка наклонился к ней, и её сердце слегка замерло. Он не сказал ни слова, но его глаза говорили всё. Линь почувствовала, как этот момент обвивает её, не давая уйти, не давая забыть.

Проснувшись, Линь почувствовала, как переживание прошлой ночи всё ещё живёт в её душе. Лёгкий след его прикосновений, неуловимое ощущение его присутствия и того идеального, но простого танца, который оставил в ней незабываемый отпечаток, тянулись за ней, как невидимая нить. Это было так, словно мир, в котором она была, стал немного другим. В её душе не было ни тревоги, ни беспокойства — только неясная лёгкость, почти как след за танцем, который был завершён, но не оставил пустоты. Почти невидимая связь, возникшая между ними в тот момент, продолжала тянуться за ней, не оставляя следов, но ощущаемая, как мягкая тень, которая не исчезает, а просто мягко следует за ней, словно вторая кожа.

Мелькнувшая мысль о том, что это ощущение могло быть лишь игрой её воображения, не задержалась надолго. Линь чувствовала, как это воспоминание о танце начинает влиять на неё. Вопросы и размышления, об этом сне, не касались её сразу. Всё казалось таким ясным, но вместе с тем неясным, как отражение в воде. Слова, их легкие, воздушные, — всё это оставалось без ответа, просто как дымка. Как если бы нечто было сказано, но не могло быть выражено. Может быть, это не было важным в тот момент, но что-то в ней тихо пробудилось.

Стоя у окна, Линь тихо вздохнула. Зачем же она продолжала думать об этом? Все эти чувства, эти лёгкие воспоминания, которые шли в её голове. Это был танец, просто танец, не более. А вот что-то было другое. Но что именно? Почему это так важно?

Её мысли прерывались, когда она услышала тихие звуки раннего утра, когда свет утреннего солнца начал мягко проникать через бамбуковые жалюзи павильона. Легкий, почти невидимый свет создавал узоры на земле, наполняя комнату необыкновенной тишиной и теплом..

Этим утром семейный завтрак проходил в летнем саду, где воздух был наполнен свежим запахом весны. Раннее солнце скользило сквозь бамбуковые жалюзи павильона, заполняя пространство мягким светом, который играл на земле причудливыми пятнами. В этом свете всё выглядело легким и трогательным, словно каждый элемент этого утра был вырезан с удивительной аккуратностью, как картина, живущая своей жизнью. Лёгкая свежесть, что ощущалась в воздухе, несла с собой аромат риса на пару, пряных специй и свежесваренного чая. В этом мире не было спешки, не было хлопот — всё было на своём месте, как момент, который они жили, как если бы день только начинался, только что родился.

У отца, министра Юй Чжэна, был спокойный и сосредоточенный вид, характерный для него. Он сидел, попивая чай и наблюдая за её вступлением в утренний свет. Увидев свою дочь, он слегка смягчил выражение лица, но его взгляд всё равно оставался неизменно серьёзным.

— Опоздала, как всегда, — сказал он, не поднимая чашку, но его голос был мягким, тёплым, с тенью любви. — Бал прошёл удачно?

— Если считать количество комплиментов, — ответила Линь с улыбкой, — то да.

Юй Чан, её младший брат, усмехнулся, но не удержался от подшучивания:

— Хвастунья, — сказал он, пряча улыбку за чашкой, но его слова звучали с лёгкой игривостью.

— А тебе, — вмешалась мать, госпожа Жоу, мягко, с лёгким прикосновением к брату, — скажу, что в твоём возрасте лучше слушать, чем поучать. Ты снова всю ночь просидел за военными картами?

— Я изучал ход кампании на южной границе. Генерал Лу...

— Генерал Лу может подождать, — перебила Линь, щёлкнув брата по лбу, как в шутку. — Сегодня праздник весны. Обо всём — потом.

— Ты стала слишком дерзкой, — пробормотал Юй Чан, но не мог скрыть искренней улыбки.

Юй Линь удивилась, когда увидела старшую сестру, Юй Сяо, стоящей рядом с дверью в летнем саду. Обычно она не приходила так рано, ведь была замужем и давно жила с мужем и его семьей, вдали от родного дома. Линь не ожидала её увидеть здесь, в этом утреннем свете, но, возможно, она пришла, чтобы провести время с семьёй, ведь был праздничный день.

Юй Сяо, замечая взгляд сестры, мягко улыбнулась и тихо сказала:

— Она взрослеет, и с каждым днём всё больше напоминает мать в молодости.

Линь слегка покраснела, почувствовав, как её глаза невольно опустились, а лицо потянуло в тёплый румянец.

Не зная, что ответить, она лишь улыбнулась в ответ на слова сестры. Её губы едва коснулись уголков в лёгкой улыбке, как в тот момент, когда она не могла скрыть своего смущения.

Мать, задумчиво глядя на дочь, поставила чашку на стол, её взгляд был полон мягкости и тепла. Она тихо заговорила:

— В нашей семье женщины всегда умели привлечь внимание, но помни, Линь, что всё это не для того, чтобы получить одобрение. Искусство, которое ты показываешь, должно исходить от сердца. Оно должно быть настоящим.

Линь слегка наклонила голову, слушая её, и с улыбкой, едва заметной, ответила:

— Тогда мне действительно повезло. Моё сердце находит вдохновение в музыке и свете.

Юй Сяо, стоя рядом, с лёгким укором в голосе добавила:

— Главное — не забывать, что за красотой всегда должна стоять душа. Ведь она действительно ценна, когда за ней есть смысл.

Юй Чан, с ухмылкой, откусил кусочек рисовой лепёшки и добавил, усмехаясь:

— Мне кажется, у Линь есть и красота, и душа, — он взглянул на сестру, не скрывая игривой усмешки. — Хотя, говорить это сестре — всё равно что хвалить ветер.

Линь улыбнулась в ответ, слегка покачивая головой, не желая спорить с братом. Она знала, что он всегда был настроен на лёгкую шутку, и эта его особенность придавала атмосферу уюта в их беседах.

Мать, улыбнувшись в ответ, сказала:

— Ветер тоже важен, — её взгляд был тёплым и проникновенным. — Он приносит весну.

В этот момент все рассмеялись, и смех разнесся по саду, наполняя его живым и тёплым звучанием. Линь почувствовала, как этот смех словно наполнил её изнутри, добавив лёгкости её мыслям и ощущениям. Ветер, играя с листьями деревьев, мягко касался её лица, принося с собой запах свежего цветения и зелени, как будто сам сад был живым и радостным, отвечая на разговор. Воздух был наполнен гармонией, как будто каждый звук, каждый жест был частью чего-то большего и важного.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь бамбуковые жалюзи павильона, касались пола, создавая причудливые световые пятна. Всё вокруг стало таким лёгким, почти эфемерным. Легкая дымка от чаш с чаем окутывала пространство, придавая ему атмосферу невесомости. Линь огляделась вокруг, замечая, как всё в саду сливается в идеальную картину: от мягкого журчания воды в пруду до едва слышного шелеста трав и звуков тиканья старых часов, стоящих у стены.

Аромат свежезаваренного чая наполнил пространство, тёплый и пряный, и в этот момент всё, что происходило, казалось таким естественным, таким простым и в то же время исключительным.

Вокруг царила такая тишина, в которой не было места для тревог или пустых слов. Вся атмосфера была наполнена гармонией — свет, воздух, запахи цветов и зелени, которые струились из сада, словно единый поток. Она не чувствовала нужды в каких-то действиях или словах, ведь всё уже было здесь, в этом моменте. Здесь не требовалось объяснений или лишних мыслей — достаточно было просто быть частью этого спокойного, безмятежного мгновения, где каждый элемент природы и жизни находился в своем идеальном ритме. Линь ощущала себя в этом потоке, как часть чего-то большего, но одновременно настолько легкой и свободной, как никогда.

Сегодня был день весеннего очищения — праздник, который соблюдали многие, но не все. В этот день люди благодарили духов за здоровье и благополучие, очищали свои души и тела от всего лишнего, чтобы с наступлением весны начать новый цикл жизни. Для кого-то этот день был важной частью духовной практики, для других же — просто традицией, которую поддерживали ради семьи или по причине уважения к старинным обычаям

В этот момент отец, не спеша, поднял чашку и тихо сказал:

— Сегодня — день весеннего очищения. После завтрака мы всей семьёй пойдём в храм Лунной Ивы. Нужно поблагодарить духов за здоровье и благополучие. А ещё — за музыку, что живёт в доме Юев.

Юй Линь слегка наклонила голову, кивнув в знак согласия. Этот день, наполненный мягким светом и тишиной, давал её сердцу ощущение благодарности. Её мысли были простыми и ясными.

— Я сыграю для них, — ответила она с мягкой улыбкой. Чувствуя, как её слова сливаются с этой тишиной. Чай в её чашке зазвенел так же тихо, как струны в её сердце — нежно и просто, но с глубоким значением.

Для неё участие в этом празднике не было вопросом веры. Она всё чаще задумывалась, что на самом деле не ощущала духовной связи с этим праздником. Традиция существовала не как личное убеждение, а скорее как знак уважения к родным и предкам. Её семья соблюдала эти обычаи из поколения в поколение, и Линь чувствовала, что её роль — это поддерживать этот процесс. Это было важно для её родителей, и она уважала их пожелания.

"Зачем верить в то, что кажется далеким и абстрактным, если это не меняет того, что важно для тебя?" — размышляла она, чувствуя, как её жизнь проходит под знаком этих семейных традиций, и что они создают невидимую связь с её прошлым.

"Может быть, в этом и есть смысл — не в том, чтобы верить, а в том, чтобы быть частью чего-то большего, что объединяет людей," — продолжала думать она.

С этими мыслями она встала из-за стола и направилась в свои покои, где её уже ждали слуги. Их шаги едва слышались, и сама атмосфера в доме оставалась такой же спокойной и тихой, как и сам завтрак.

Пока Линь шла по коридору, её мысли продолжали блуждать. «Почему мы следуем этим традициям?» — размышляла она. — «Что мне это даёт? Просто одно большое 'вместе с семьёй', но что это значит для меня?» Линь не могла точно ответить на этот вопрос. Она чувствовала, что для неё это скорее способ оставаться связанной с теми, кто был её семьёй, даже если сама она не ощущала особой связи с этим духом праздника.

Когда она вошла в свои покои, ей сразу стали ясны мысли, которые заблудились в её голове. Пальцы скользили по ткани, не зная, что выбрать. Всё было так легким, как воздух в этом утреннем саду, как сама весна. Ткань, лежащая перед ней, была необыкновенно мягкой и лёгкой, словно сам воздух был вплетён в неё. Она чувствовала, что её выбор не зависел от того, что она будет носить, а от того, как она чувствует этот день.

Её пальцы остановились на светлом халате, почти молочном, с тонкой вышивкой в форме бабочек. Бабочки были такими утонченными, что почти казались нарисованными слабо видимыми нитями, как бы они зависали в воздухе, готовые расправить свои крылья. Линь улыбнулась, представив, как бабочки будут двигаться с каждым её шагом. Это было именно то, что она хотела — лёгкость, свежесть. Халат как будто сам был создан для сегодняшнего дня, отражая её внутреннее состояние, такое же спокойное и гармоничное, как утро в саду.

Она аккуратно вплела в свои волосы маленькую веточку абрикоса. Белые цветы, кажущиеся такими невесомыми и хрупкими, обвили пряди, будто раскрывающиеся бутоны весны. В этом простом жесте было что-то почти поэтичное, как отражение её мыслей о времени, традициях и родных. Она почувствовала, как её образ становится частью этого дня, почти таким же лёгким, как ветер, что играл в садах.

Но пока она украшала себя, Линь не могла избавиться от ощущения, что этот праздник, хотя и был для неё не более чем продолжением традиции, на самом деле скрывает под собой нечто важное. «Может, я и не верю в духов, но мне нужно быть частью этого», — думала она. В этот момент она поняла, что для неё важнее не смысл каждого шага, а то, что она остаётся связанной с теми, кто её окружает. Даже если смысл уходит, традиции могут оставаться, как связь с тем, что было раньше.

Линь встала перед зеркалом, слегка поправив волосы, и посмотрела на своё отражение. Она была готова.

Семья Юй направлялась в храм Лунной Ивы, чтобы отметить день весеннего очищения. Храм, расположенный на окраине Цзинаня, казался почти уединённым среди густого сада. Лёгкий ветер раскачивал ветви деревьев, среди которых распускались камелии, а старинные мосты с арками пересекали пруды, где плавали разноцветные карпы. Всё вокруг было наполнено свежестью весны, ароматами цветов и земли, которые пронизывали воздух и создавали атмосферу святости и умиротворения.

Пруд был усыпан лепестками сакуры, а над водой плавали бумажные фонари с молитвами. Ветви ивы были украшены лентами с иероглифами, на которых были написаны пожелания и молитвы. Лёгкий шум от их шелеста и звон колокольчиков наполняли пространство, сопровождая шаги паломников. В этом месте каждый элемент природы был связан с чем-то божественным.

Линь вдруг вспомнила, как в прошлом году её брат, Юй Чан, случайно упал в пруд прямо в этом месте. Всё случилось так быстро, что никто не успел среагировать. Он подскользнулся на камнях у берега, и, не успев удержаться, упал в воду.

Тогда все в семье в ужасе закричали, но Юй Чан, выскочив из воды, был такой довольный, что это вызвало недоумение у всех присутствующих. Его лицо было красным от стыда, но смех не покидал его губ, и он буквально сиял от радости, как будто это было частью какого-то большого приключения.

— Ты что, с ума сошел? — воскликнула Линь, наблюдая, как он выскакивает из воды, вся мокрая одежда прилипла к телу. — Ты не знаешь, что вода в пруду может быть очень холодной?

Юй Чан, отряхивая свою одежду, улыбнулся и пожал плечами:

— Ну, не могу же я просто пройти мимо воды и не почувствовать её магии! Кто-то ведь должен был проверить, как она на вкус. Вода-то, наверное, хорошая!

Мать с отцом только молча посмотрели на него, а Линь не могла сдержать смех.

— Ты вообще думаешь, что ты делаешь? — спросила она, пытаясь удержать серьёзность.

— Конечно! Я очищаюсь, — ответил Юй Чан, сделав вид, что всё так и было задумано. — Это же очищение, как в старых ритуалах. Нужно погрузиться в воду, чтобы душа стала чистой!

Мать, пожав плечами, добавила с улыбкой:

— В следующий раз тебе лучше погружаться в воду без такого шума.

Юй Линь шла позади родителей и старшей сестры. В руках она держала маленькую цитру, на которой играла едва слышно, почти бессознательно. Звуки цитры, легкие и почти незаметные, сливались с этим пространством, становясь частью древнего ритуала. Она ловила каждое движение пальцев, создавая звуки, которые едва касались воздуха, как бы передавая свои мысли природе, своему дому.

Отец, всегда строгий и сосредоточенный, зажигал благовония у алтаря, а мать шептала молитвы, её лицо было склонено в почтении. Юй Сяо, старшая сестра, также приносила подношения. Всё вокруг было размеренно и торжественно. Линь следила за этими действиями с уважением, но её мысли снова возвращались к воспоминаниям о предыдущих праздниках.

Это был тот момент в году, когда вся семья собиралась вместе, чтобы почтить традиции. Да, Линь не могла сказать, что верит в духов, но она не могла избежать ощущения, что это было частью их жизни, их связи как семьи.

После завершения службы семья вышла на террасу перед храмом, наслаждаясь тёплым солнечным светом, который мягко освещал их лица и создавало атмосферу умиротворения. В воздухе, смешиваясь с ароматом ладана, витали запахи весенней зелени и свежей пыли, создавая ощущение, что всё вокруг живёт в гармонии и покое. Мать и сестра, обмениваясь взглядом, повернулись к отцу, который, поправив рукава своего тёмного парадного халата, слегка наклонил голову.

— Мне пора во дворец, — сказал он, поправляя рукава своего тёмного парадного халата. Его слова звучали спокойно, но с оттенком решимости, как всегда, когда дело касалось работы. — Канцлер ждёт.

Юй Чан, стоявший немного в стороне, кивнул, но не пошёл с отцом. Он расправил плечи, подошёл к Линь и, слегка ухмыльнувшись, сказал:

— Я пойду домой, у меня есть дела, — добавил он, как всегда уверенно и с лёгким оттенком игривости в голосе. — Пойду-ка прогуляюсь по рынку. Отдохну перед тем, как вернуться к бумагам.

Мать и сестра переглянулись, затем госпожа Жоу с мягкой улыбкой сказала:

— Мы поедем домой, — её голос был лёгким, как утренний воздух. — Жарко сегодня, а дома нужно просушить новые ткани.

Затем они обратились к Линь, и она с лёгкой улыбкой ответила:

— Я ещё немного погуляю. Здесь так тихо и красиво, не хочется уходить сразу. Пройду вдоль пруда, подышу свежим воздухом, а потом загляну в чайный павильон. Обещаю не задерживаться, вернусь скоро.

Линь шла вдоль пруда, наслаждаясь тишиной и одиночеством, которое окутывало храм. Вокруг царила такая покойная атмосфера, как будто время здесь замедлилось, оставив место только для её мыслей и ощущений. Под ногами шуршали лепестки, покрывающие землю, а лёгкий ветер играл с её волосами, которые танцевали вокруг, придавая её походке ещё большую грацию. Линь внимательно наблюдала за этим маленьким миром вокруг, где каждое отражение на воде казалось живым, где зелень деревьев и белые водяные лилии словно бесконечно повторяли друг друга.

Она подошла ближе к пруду, наслаждаясь каждым шагом, когда её взгляд заметил знакомые фигуры. Вдалеке, в лёгких весенних платьях, шли её подруги — Сяоюй и Ло Мэй. Они были как всегда в приподнятом настроении, полные энергии и веселья.

Сяоюй, в своём ярком розовом платье с яркой вышивкой, увидев Линь, весело помахала ей рукой. Её волосы, собранные в простую прическу, искрились на солнце. Ло Мэй, не отставая, пошла рядом с ней, с лёгкой улыбкой на лице и взглядом, полным жизни. Обе девушки явно наслаждались моментом, как и Линь.

Линь шла вдоль пруда, наслаждаясь тишиной, которая окружала храм. Ветер мягко играл с её волосами, а под ногтями шуршали лепестки, оставленные весной. Она чувствовала, как лёгкие волны на пруду и её шаги сливаются в одну неуловимую гармонию. Вокруг царила непринуждённая тишина, нарушаемая лишь шумом воды и шелестом листьев, и в этом мире, полном умиротворения, она чувствовала себя частью природы, поглощённой её безмолвием.

Однако, проходя мимо древнего моста, Линь неожиданно увидела знакомые фигуры. Это были её подруги — Сяоюй и Ло Мэй. Они, как всегда, излучали яркость и веселье, наслаждаясь весной. Сяоюй в лёгком розовом платье, её волосы собраны в простую прическу, сверкали на солнце, а Ло Мэй шла рядом, в платье из нежного персикового шелка, с улыбкой, которая не сходила с её лица.

— Линь! — воскликнула Сяоюй, заметив её. — Ну вот, ты наконец-то пошла на прогулку одна! Неужели не соскучилась по нам?

Линь рассмеялась и покачала головой:

— Скучала, но хотела немного побыть в одиночестве. Здесь так спокойно, что не хочется спешить.

Ло Мэй, весело улыбаясь, добавила:

— Ну, мы тоже не могли долго оставаться в храме. Пора немного развлечься, а то всё эти молитвы и церемонии... Хоть немного встряхнуться.

Сяоюй, подмигнув, предложила:

— Пойдём на рынок! Мы с Ло Мэй нашли там пару интересных лавок с украшениями и игрушками. Ты же любишь такие вещи!

Линь подумала мгновение, а потом кивнула:

— Почему бы и нет. Пойду с вами.

Они направились к рынку, весело болтая. Взгляд Линь то и дело останавливался на ярких лавках, где продавцы громко призывали прохожих. Воздух был наполнен запахами свежих фруктов, жареных орехов и пряностей, а в атмосфере витала весёлая суматоха.

Подруги остановились у одного из киосков, где продавались маленькие деревянные фигурки, вырезанные вручную. Линь выбрала одну, улыбнувшись, и купила её в подарок себе. За несколько минут они успели поиграть в старинную игру на удачу, забавляясь и смеясь.

После небольшой прогулки, наполненной беззаботными разговорами и смехом, подруги разошлись. Линь поблагодарила их за компанию, и, немного устав от шума и веселья, решила продолжить свой путь, в голове прояснилось от спокойствия, которое она обрела после этой маленькой передышки.

И вот, свернув за угол, она неожиданно столкнулась с Фэн Жуем, который шёл навстречу. Она едва успела поднять голову, когда с лёгким шумом врезалась в него. Она собралась извиниться, но, подняв взгляд, застала его взгляд. Фэн Жуй стоял прямо перед ней, с лёгкой усмешкой, как будто ожидал её, и его глаза блеснули искоркой.

— Ну вот, — сказал он, улыбаясь. — Кто бы мог подумать, что встретимся именно здесь.

Линь немного растерялась, но вскоре взяла себя в руки и улыбнулась в ответ.

— Похоже, нас судьба всё-таки свела, — произнесла она, с легким наклоном головы.

Фэн Жуй усмехнулся и чуть наклонился вперёд, будто оценивая её.

— Я бы сказал, что это просто удача, — ответил он. — Не ожидал встретить тебя здесь, в такую тишину. Ты ведь, наверное, не пришла на базар?

— Нет, я просто гуляю, — ответила Линь, немного пожав плечами. — После храма мне просто нужно было немного уединения.

Он кивнул, соглашаясь с её словами.

— Тоже ищу тишины. В этом городе её совсем мало. Как насчёт того, чтобы провести время вместе? — предложил Фэн Жуй, с искренним интересом. — Иногда полезно просто побродить, не думая о чём-то важном.

Линь подумала секунду, но затем кивнула.

Они шли по узкой улочке, и, несмотря на шум базара и людскую суету, Линь чувствовала, как всё вокруг становится более спокойным, как будто каждый её шаг увозил её подальше от ежедневных забот. Вскоре они подошли к маленькому ресторанчику, с простыми деревянными дверями и вывеской, которая тускло светилась тёплым светом, приглашая зайти.

Воздух вокруг был пропитан ароматами жареных закусок, со смеси пряностей и свежих овощей. Линь почувствовала, как голод внезапно проснулся, и она с облегчением вошла внутрь. В помещении было уютно — простые деревянные столы, слегка поцарапанные от времени, и стулья, которые скрипели под каждым движением. В углу горел небольшой светильник, а запах старого дерева и тепла витал в воздухе, создавая атмосферу домашнего уюта. Ресторан был совсем маленьким, но его уединённая атмосфера, которая не позволяла суете пробиться внутрь, дала Линь почувствовать, как напряжение уходит из её тела.

Фэн Жуй сидел напротив, заказывая жареные пельмени с мясом и пару чашек чая. Он выглядел так, как всегда — сдержанно и спокойно. Его фигура была стройной, с чуть заметной мускулатурой, которая выдавала скрытую силу. В его руках был лёгкий и уверенный жест, когда он подносил чашку к губам, и его взгляд, всегда внимательный, был мягким и открытым. Линь заметила, что его глаза, тёмные, с лёгким янтарным отливом, всегда наблюдают за каждым движением, но никогда не перегружают собеседника вниманием. Он словно мог видеть мир не через призму напряжённости, а через лёгкость, как если бы всё было частью одного гармоничного потока.

— Ты всегда так спокойно относишься ко всему? — спросила Линь, отпивая чай и не отрывая взгляда от его лица. — Или это только с людьми, которых ты хорошо знаешь?

Фэн Жуй слегка улыбнулся, его лицо стало мягче, и он тихо засмеялся, как будто сам поймал себя на мысли о том, как легко говорить с ней.

— Думаю, с людьми, которые не создают ненужных проблем, — ответил он, подмигнув. — Мне нравится эта лёгкость в тебе. Ты всегда такая спокойная, не раздражаешься от пустяков.

Линь, усмехнувшись, немного наклонила голову в знак признания. Эти слова заставили её почувствовать, что она действительно отличается от большинства людей, с которыми ей приходилось общаться.

— Может быть, просто научилась находить в себе покой, — сказала она, делая небольшой глоток чая. — Ведь в этом мире слишком много лишних слов и забот. Иногда важно просто быть в моменте.

Фэн Жуй кивнул, его глаза слегка прищурились, и он продолжил:

— Ты права. Но, кажется, что с тобой разговаривать — это само спокойствие. Просто я не привык, что такие моменты бывают долгими.

Его слова задели Линь. В них было что-то большее, чем простое признание. Как будто он искал смысл в этих встречах, но не знал, как правильно выразить свои чувства. Он выглядел собранным и спокойным, но в его глазах скользила едва заметная искра интереса, что-то тёплое, но скрытое.

Пельмени принесли быстро, и Линь с удовольствием откусила один из них, его хрустящая корочка так аппетитно разломилась. Она оглядела маленькую забегаловку, прикидывая, как она гармонично вписывается в этот мир. А Фэн Жуй, заметив её взгляд, с улыбкой продолжил:

— Думаю, тут даже подают лучшие пельмени в городе. Когда я хочу уйти от шума, я всегда прихожу сюда. Это как маленькая скрытая часть мира.

Линь кивнула, продолжая есть.

— Хорошо, что есть такие места, — добавила она, продолжая наслаждаться тишиной, которую создавал этот уютный уголок.

Но затем её взгляд, случайно метнувшись к окну, заметил, дым, который поднимался в небе. Он был тяжёлым, черным, заполняя воздух. Картинка сразу потемнела, и ощущения стали напряжёнными, как если бы мгновенно весь город затих, как если бы сам мир вздохнул.

Она увидела, как несколько людей, стоящих неподалёку от ресторанчика, начали бегать в панике, указывая на здание напротив. Линь повернула голову, и её взгляд зафиксировался на высоком здании, где вспыхнули языки пламени. Вначале это было маленькое пламя, но оно быстро разгорелось, охватывая крышу и одну из стен. Линь почувствовала, как её сердце сжалось, а внутри, несмотря на внешнюю уверенность Фэн Жуя, что-то внутри неё колебалось.

Пламя, яркое и жёлтое, быстро распространялось, и дым становился всё гуще. Вдруг она услышала, как Фэн Жуй, сидящий напротив, резко встал. Он был таким же спокойным, как всегда, но что-то в его глазах подсказало, что всё было серьёзно.

— Линь, — сказал он, вставая, его голос был спокойным, но решительным, — нам нужно уйти отсюда. Пожар.

Он подхватил её руку, но не сильно, а так, как если бы хотел просто направить её. Линь удивилась тому, как быстро он отреагировал, но, не теряя ни секунды, пошла за ним, хотя в голове крутились вопросы, что вообще происходит. На улице становилось всё более хаотично. Люди начали разбегаться в разные стороны, кто-то кричал, кто-то пытался укрыться. Фэн Жуй огляделся, и его лицо приобрело ту самую уверенную решительность, которая теперь проявлялась в каждом его движении.

— Держись рядом, — сказал он, ведя её через узкую улочку. Его рука всё крепче держала её за плечо, словно защищая от всех неожиданностей. Линь почувствовала, как он, несмотря на внешний холод, был готов действовать.

Когда они добежали до переулка, откуда можно было скрыться, Фэн Жуй притянул её к себе, прикрыв от возможных обломков, которые могли полететь в их сторону. Он защищал её, но сам выглядел абсолютно спокойным.

— Мы в безопасности, — сказал он, когда ситуация стала чуть более контролируемой. — Дыши глубже.

Линь замерла, чувствуя странное напряжение в теле, но, услышав его слова, почувствовала, как всё вокруг постепенно становится спокойнее. Фэн Жуй смотрел на неё с таким взглядом, как будто все происходящее было обычным делом, и в этом была некая лёгкость, которой Линь не могла не восхищаться.

Когда всё вроде бы успокоилось, пожар был локализован, а дым стал рассеиваться, они вернулись на улицу. Люди, несмотря на пережитый страх, продолжали заниматься своими делами, и мир казался вновь нормальным.

Фэн Жуй огляделся на Линь и тихо спросил:

— Я могу тебя проводить?

Линь на мгновение задумалась, но покачала головой.

— Не стоит, — ответила она с лёгкой улыбкой. — Я сама.

Он кивнул в знак согласия, но в его взгляде было что-то, что она не могла понять. Он слегка поклонился и, увидев, как она отходит, прошептал:

— Хорошо. Береги себя, Линь.

Линь, чувствуя, как напряжение, которое накопилось за день, постепенно растворяется, пошла дальше. Она шла по узкой улочке, наслаждаясь тишиной, которая наступила после всей этой суматохи. Вокруг неё всё стало каким-то более спокойным, как будто каждый её шаг приближал её к гармонии, а мир вокруг отступал. Базар всё ещё был полон людей, но шум и суета казались теперь чуждыми, далекими.

Линь шла, забываясь, и не замечала, как всё вокруг начало темнеть. Далеко не все фонари горели, лишь несколько из них тускло освещали дорогу. Небо теряло свой голубой цвет, уступая место вечернему мрак. В воздухе ощущалась свежесть, запах весенней земли и трав. Это был момент перехода — от дневного света к ночному покою.

Она с лёгкостью позволила себе забыться, погрузиться в тишину и пространство вокруг.

Но вдруг, вдалеке, она услышала первые крики. Сначала они были еле слышными, но с каждым шагом становились всё громче. Интонации этих голосов были резкими, раздражёнными, с лёгким оттенком враждебности. Линь напряглась, подсознательно ускорив шаги. Её внимание сосредоточилось на звуках, которые становились всё более отчётливыми. По телу пробежала лёгкая дрожь, и она решила избежать встречи.

Линь свернула в боковую аллею, надеясь, что так сможет пройти незаметно. Но аллея оказалась темной, воздух здесь был тяжёлым, влажным, наполненным запахом старой древесины и мха. Это место казалось застывшим, как если бы оно существовало в другом времени. Тени становились длиннее, а свет тускнел.

Она остановилась у мраморной ограды, прячась за стволом старой акации. Тихо вслушиваясь в звуки, она заметила двоих мужчин, стоящих неподалёку. Один из них был одет в роскошное чиновничье одеяние, его лицо было бледным, блестящим от пота. Он нервно и взволнованно оглядывался, его руки дрожали. Второй мужчина был в простом тёмном наряде, с низко опущенным капюшоном, который скрывал его лицо. Его фигура была спокойной, и он стоял, как бы дожидаясь чего-то. В его позе была странная решимость.

— Ты знаешь, что за это бывает, — сказал первый мужчина с низким капюшоном, его голос был низким, тихим, но отчётливым.

— Я... Я не собирался... Просто сорвалось... — дрожащий голос чиновника выдал его смущение и страх.

— Ты знал, что не должен говорить, — ответил второй мужчина, его слова были холодными, лишёнными жалости.

— Пожалуйста. Я заплачу. Исчезну. Я не враг, — просил чиновник, но его слова звучали всё более беспомощно.

Мужчина в тёмном наряде шагнул вперёд. Линь почувствовала, как её дыхание стало тяжёлым, а сердце ускорило свой ритм. Она едва заметила, как ветер пронёсся сквозь листву акации и принес рваные шепчущие слова:
— ...Т...н.ь... Л...нь...

И в тот же момент всё произошло очень быстро. Вспышка движения, и клинок с яростью вонзился в горло чиновника. Линь почувствовала, как её тело сжалось, как если бы она сама ощутила этот удар. Кровь хлынула, тёмная и густая, она расплескалась по камням и залила корни деревьев. Второй удар — в грудную клетку, звук ломаюшихся рёбер пронёсся в воздухе.

Чиновник, выронив что-то из рук, схватился за рану, его тело начало корчиться в агонии, он пытался крикнуть, но не мог — только беззвучные звуки вырывались из его рта. С каждым вздохом его жизнь ускользала.

Линь замерла, не в силах пошевелиться. Всё вокруг неё растворилось. Это было настоящее убийство. Мир рассыпался на части. Она почувствовала, как её тело замерло, не способное ни двигаться, ни отреагировать. Смерть, жестокая и безжалостная, не оставляла ей места для мыслей. Она только стояла, затаив дыхание, и не могла поверить, что это действительно происходит.

Когда убийца вытер клинок о рукав убитого, затем медленно повернулся и взглянул прямо на неё. Глаза, полные пустоты и отчуждения, встретились с её глазами. Линь почувствовала, как сердце сжалось, и её тело откликнулось страхом. Он видел её. Он знал, что она была свидетелем.

С каждой секундой, в голове Линь всё громче звучала фраза, фраза которую она не должна была слышать. Она почувствовала, как её внутренности сжались в комок. Она не могла понять, что это значит, но понимала — уже слишком поздно.

Он шагнул в её сторону. В его движении не было спешки, но в этом было что-то пугающее, как предвестие неизбежного. Его взгляд был холодным и бесстрастным. И в тот момент её тело, словно по команде, сорвалось с места.

Она побежала — сломя голову, не разбирая дороги, ломая ногти о сучья и задевая платьем влажные кусты. Халат цеплялся за ветви, разрывался, подол в пятнах грязи. Птицы взлетали с испуганным криком, а под ногами предательски шуршала сухая листва.

Ветви хлестали по лицу, в глаза попала пыльца. Она пробежала сквозь бамбуковую рощу, по краю монастырского сада, перескочила ручей, почти упала, сдирая кожу на коленях. Воздух был тяжёлым, густым, как настой трав, и казалось, он сам тянет её вниз. Лёгкие горели, сердце стучало, как бешеное. Каждый её шаг отзывался в висках гулом ужаса.

Служебные дворы, кухни, закоулки храмовых подворий — она бежала, пока под ногами не остался только Цзинань. Пока не исчезли звуки церемонии, аромат ладана и голос её отца, звучащий в памяти. Остановилась только за переулком рынка благовоний, согнувшись, упершись в стену.

Она дрожала. Всё тело било от напряжения. На губах — вкус крови, она прикусила щёку. Слёзы текли, но Линь не плакала — просто не могла остановить их. Убийца... Он видел её. Его глаза... их нельзя было забыть.

Она металась по улицам, стараясь держаться в тени. Сбилась с дороги. Запачканная, с разодранным подолом, она наконец добралась до заброшенной чайной лавки, где смогла переждать ночь. Там, среди паутины и пыли, свернувшись на полу, она впервые за всё это время позволила себе рухнуть — телом и душой.

Она не спала. Только лежала, прижавшись щекой к полу, вслушиваясь в каждый звук. Ветер стучал в ставни. Где-то завыла собака. И всё казалось угрозой.

Мысленно она возвращалась к тому моменту снова и снова. Пыталась представить, как могла бы поступить иначе. Но каждый раз всё кончалось одинаково — он смотрел на неё. И она бежала.

Под утро ей показалось, что кто-то скрипнул дверью. Она вздрогнула. Сердце застучало в груди так громко, что, казалось, его услышат. Но никто не вошёл. Лишь ветер. Или, может, кто-то смотрел, но не стал входить. Она поднялась, осторожно обошла помещение, трогая полки и старые столы, оставленные прежними владельцами. Всё было покрыто слоем пыли. В углу она нашла глиняную чашу с побелевшими разводами. Открыв один из кувшинов, хранившихся на полке, она нащупала влагу. Глоток был резким, с привкусом старого корня и плесени — но это была вода. Она пила, судорожно, захлёбываясь, пока не отпихнула сосуд, задыхаясь.

«Я не должна умереть здесь... Не сейчас...» — пронеслось в голове. Она вытерла рот рукавом, осмотрелась в поисках хоть чего-то съестного, но ничего не было. Только старые чайные листья, рассыпанные по полу. Даже мыши давно покинули это место.

Она снова опустилась на пол, обняв колени. Мысли в голове путались. Перед глазами вспыхивали лица — её семья, отец, мать, Сяо. Её последний вечер в шелках и цветах. А теперь — пыль, плесень и страх.

"Что, если он всё ещё рядом? Если он ждёт? Если я — мишень, и всё, что осталось — это время между вдохом и клинком?.."

И чем дольше она сидела в этой темноте, тем отчётливее ощущала, как в ней что-то ломается. Как будто в ней жила тонкая струна, звучавшая музыкой, — и вот теперь она натянута до предела. Стоит ещё миг — и она лопнет.

Снаружи ветер ударял по ставням, где-то вдали звякали кованые ворота. Казалось, сам город сговорился быть тюрьмой. Даже ночь не скрывала — лишь подчёркивала, насколько она одна.

В ту же ночь она не пошла домой.

Сначала — из страха. Сердце, сжавшееся в кулак, не позволяло даже думать о возвращении. Дом теперь казался не спасением, а ловушкой.

Потом — из осознания: её присутствие поставит под угрозу семью. Ведь если его клинок нашёл одного, найдёт и других. Она — свидетель, а значит — угроза.

А после — из ужасающей уверенности, что он будет искать. Не просто случайно наткнётся. Будет выслеживать. Он видел её лицо. Он помнит её глаза. Она стала частью его тишины, и он не оставит её в живых.

Цзинань, город, в котором она родилась, вдруг стал враждебным. Всё, что было родным — улицы, рынки, сады — теперь казалось чужим, как если бы каждый угол скрывал опасность, каждый прохожий мог быть врагом. Небо стало тусклым, и свет, который раньше согревал, теперь только напоминал о том, что её мир рухнул. В тени прохожих чудились силуэты. Каждый крик, каждый оклик сзади заставлял её вздрагивать. Она не могла избавиться от чувства, что за каждым шагом её подстерегает что-то страшное, что каждый взгляд — это возможность быть замеченной, пойманной. Даже воздух стал чужим. Никакого спасения не было — ни в простых радостях, ни в привычных заботах. Всё стало чужим и опасным.

Она просидела так долго. Сколько — сказать было невозможно. Солнце сменилось серым светом, а тот — чернотой. Она чувствовала, как её тело стало чуждым самому себе — напряжённым, скованным. Линь слушала стук собственного сердца, как будто его можно было отрегулировать, чтобы не было слышно, чтобы оно не выдавало её присутствие. Но сердце продолжало стучать, слишком громко. От этого она чувствовала ещё больше страха — кто-то мог услышать, кто-то мог её найти.

Каждый шорох за дверью заставлял сердце подскакивать. Каждый вздох казался выстрелом, от которого нельзя было укрыться. Она тряслась. Не от холода — от осознания, что теперь её мир — это не музыка и чай, а страх и пустота. Тот момент, когда жизнь могла быть простой, радостной и полной, ушёл.

На второй день, когда живот свело от голода, она принялась обыскивать помещение. Пальцы, иссушённые стрессом, ощупывали каждую трещину в стенах, каждый угол. Она надеялась найти хотя бы немного еды, хотя бы какой-то остаток былых удобств. Но нет — ни риса, ни крупы, ни даже засохшего корня. Всё было пусто. Только пустые банки, разбитый сосуд с засохшим сиропом, и паутина, густая и жуткая, как сама тишина в этом месте. Всё было пусто. Даже остатки человеческой жизни исчезли, оставив её одной в этом забытом уголке.

В углу, за деревянной ширмой, она нашла старую тряпку, когда-то бывшую покрывалом. Она расстелила её на полу, погружаясь в этот мрак, как в кокон. Казалось, ткань могла защитить её от внешнего мира, как бы безумно это ни звучало. В этом укрытии, среди сырости и тени, она надеялась найти хоть какую-то защиту, даже если это была лишь иллюзия безопасности. В этой тирании собственного страха ткань казалась её последним убежищем, последним местом, где ещё не забралось отчаяние.

Следующий день был особенно тяжёл. Она вышла только после заката, когда улицы стали темнее. На лице — грязь, на ногах — кровь. Ступни болели так, будто по ним прошлись камнем. Каждый шаг отзывался болью, словно тело пыталось нести груз того, что разум до конца не осознавал.

Юй Линь шла, не поднимая головы, дрожа под чужими взглядами, будто каждый прохожий знал, кто она. Улицы были переполнены — люди не замечали её, но она чувствовала на себе их косые взгляды, тот взгляд, который способен выдать любого, кто скрывается от мира.

Она прошла до окраины квартала ремесленников, надеясь спрятаться среди людей, которые ничего не спрашивают, не смотрят в глаза и не вспоминают лиц. Здесь её не замечали, но для неё это было подобно затмению — она терялась среди таких же заблудших душ. Там, за обвалившейся оградой, где среди сорняков стоял покосившийся сарай с соломенной крышей, она нашла укрытие. Древний сарай, оплетённый паутиной, стоял, как забытое воспоминание. Воздух внутри был затхлым, пыльным, пропитанным временем.

Она с трудом отворила дверь, скрип которой пронзил её до дрожи, будто знал, что за ней прячется не просто человек, а тень. Внутри пахло старой плесенью, заплесневелым зерном и забвением. Молча, стараясь не привлекать лишнего внимания, она забралась в угол и устроилась на сухой соломе. Старая солома хрустела под ней, но она не могла найти себе иного места, как только свернуться калачиком в этом углу. Это было её убежище, её тюрьма и временное спасение.

Слушая, как сердце стучит слишком громко, она пыталась успокоить себя. Ночь тянулась бесконечно. Шорохи за стеной казались шагами. Скрипы — дыханием. Когда глаза закрывались от усталости, разум всё равно не отпускал. Образы вновь и вновь всплывали перед ней: тёмная фигура, лицо чиновника, кровь, блестящая, как лак. И взгляд. Его взгляд. Она всё ещё чувствовала его тяжесть, как неведомая сила, следовавшая за ней.

Утром она не решилась выйти. Свет проникал сквозь щели в стенах, отбрасывая рваные полосы на полу. Живот сжался от боли — его почти свело. Но Линь больше не могла ничего чувствовать, кроме боли и страха. Она перебирала солому, как будто в ней мог найтись хлебный кусок. Ничего. Даже гнилой корень был бы праздником. Но реальность была беспощадной.

Ближе к вечеру, измождённая, она всё же выбралась. Лицо — в грязи, подол — заляпан кровью и пылью. Она шла, спотыкаясь, стараясь не поднимать глаз. Каждый шаг ей даётся с огромным трудом, но она шла вперёд, будто эта невыносимая боль станет её единственным другом в этом городе. Люди проходили мимо. Некоторые отворачивались. Другие — просто не замечали. В городе было много несчастных, и она стала одной из них, невидимой для окружающих.

На углу улицы, как будто насмешка судьбы, продавали финики. Их сладкий аромат ударил в нос, и Линь почувствовала, как подступает тошнота от желания. Но денег не было. Ничего не было. Она шла мимо, но запах фиников, как горячая сковорода, пронзил её сознание. Мысленно она отчаянно пыталась избавиться от этого искушения.

Она пошла дальше — вдоль фасадов с потемневшими вывесками, вдоль домов, где окна были заколочены, а двери кривые. И вдруг, когда казалось, что страх начал утихать, она снова увидела его. Он шёл по улице, неспешно, словно прогуливался. Весь в тени, с походкой, в которой не было суеты. Его глаза скользили по прохожим, как нож по ткани. Не задерживались. И всё же — чувствовалось: он искал. Линь почувствовала, как её сердце забилось в груди, так что дыхание перехватило.

Она затаилась, прильнув к стене, сквозь разбитую щель между досками сарая. Он прошёл мимо. Но потом остановился. Обернулся. Смотрел. Долго. Будто чуял запах её страха. Будто знал. Она не дышала. Не двигалась. Камень в груди, руки сведены судорогой. Он постоял. И ушёл. Но этого было достаточно. Она почувствовала, как её ноги дрожат, и они сами побежали.

Она сорвалась с места. Бежала, не разбирая дороги. Вглубь квартала, туда, где шумел рынок. Среди толпы, где запах рыбы, чеснока, пота и дыма сбивал с ног. Где голоса продавцов перекрывали мысли. Она влетела в переулок, споткнулась, врезалась плечом в глиняное ведро. У стены, натянутая между двух кольев, сушилось бельё.

Линь застыла.

Сердце колотилось, как птица в клетке. Бельё — простое. Мужское. Рубаха, штаны, старый халат. Она металась, как загнанный зверёк. Подойти или нет? Её душила вина. Она никогда не брала чужого. Никогда не воровала.

— Прости... прости меня... — прошептала она, почти со слезами. Голос дрожал, будто это были молитвы, обращённые к невидимому богу.

Она сорвала одежду с верёвки. Она пахла чужим потом, мылом, улицей. Простой крестьянский запах — и в этом было спасение. Она сбросила своё изорванное платье, натянула рубаху и штаны, запахнула халат поверх. Волосы — спрятала под простую шапку, руки — потёрла пылью с земли, чтобы скрыть отблеск прежней жизни.

Впервые в жизни она украла. И впервые — не пожалела. Юй Линь больше не выглядела, как дочь министра. Теперь она была грязной, хромающей нищенкой. Сгорбленная. Бесформенная. И это спасло ей жизнь.

Когда солнце стало опускаться за крыши домов, закатив свет улиц багровым дымом, Юй Линь всё ещё бродила по городу. Она шла без цели, усталая, сгорбленная, словно вдвое уменьшившаяся с тех пор, как покинула храм. С каждым шагом город становился всё более чужим, всё более опасным. Она чувствовала, как его пыль и запахи проникают в её кожу, словно напоминающие ей, что она больше не принадлежала к тому миру, из которого пришла. На её ногах проступали мозоли, каждый шаг отзывался болью, а в животе урчало так громко, что прохожие оглядывались. Её тело было изранено не только физически, но и морально. Но этого уже было недостаточно, чтобы остановить её. Она шла, как тень, скрывая лицо от чужих взглядов, как будто скрывая свою душу, которую слишком поздно потеряла.

Своды улиц над ней были похожи на паутину теней, и каждый её шаг казался шагом в ловушку. Её сапоги сбились, но она не осмеливалась остановиться. Каждое движение было пронизано ощущением, что она скользит по краю пропасти, и любой её шаг может привести к окончательному падению в бездну. Уставшие и израненные ноги несли её вперёд, не имея другого выбора. Вдруг ей стало невыносимо жарко.

Она почувствовала, как горло сдавливает, а в голове начинает мутнеть. Она не могла вспомнить, когда в последний раз ела. Слишком много дней прошло с тех пор. Слишком много усилий ушло на то, чтобы выжить.

На её подоле цеплялась грязь и пыль, как память о потерянной жизни. Но она не замечала этого. В этом беспорядке, в этом хаосе, она чувствовала, как её душа поглощает всё это, растворяется в тех же тенях, что скрывают её тело. Никто не узнавал её. И всё равно она чувствовала себя обнажённой под чужими взглядами, словно каждый прохожий мог увидеть всё, что скрывает её душа, всё, что она уже потеряла. Эти взгляды были страшны, не столько своим осуждением, сколько тем, что они заставляли её чувствовать, как она исчезает в их глазу.

В какой-то момент она остановилась, чтобы перевести дыхание. И тогда её взгляд зацепился за тёмный узкий вход между лавкой резчиков и домом аптекаря. Вывеска — старая, облупленная, будто нарочно скрытая временем, — висела криво, и порог был пыльным, без следов. Вряд ли кто-то ещё заметил бы это место. Но она увидела. И знала, что это её шанс. Не осталось больше времени для раздумий.

Она глубоко вдохнула, утирая пот со лба, и шагнула внутрь. Местность за дверью была похожа на забытую пещеру, наполненную старым запахом, который не мог бы оставить следов ни в чьей памяти. Здесь было темно, свет пробивался через щели и трещины, делая пространство ещё более изолированным, как в самом центре темной пропасти.

Внутри пахло плесенью, сандалом, старым деревом и чем-то едва уловимо сладковатым, словно гниющие лепестки.Свет прорезал полумрак полосами — узкими, как ножи, отчего казалось, что она находилась на грани самого края, где нет пути назад.

За прилавком сидел мужчина — широкий, с тяжёлым лицом, покрытым мелкими шрамами, как если бы его жизнь была отмечена постоянным насилием. Он не встал, лишь медленно повернул голову, оглядев её с ленивой, масляной усмешкой, в которой не было ни понимания, ни сочувствия. Его глаза были мутными, водянистыми, как у рыбы, которая давно утонула, а пальцы — толстые, в кольцах, ногти — кривые и желтоватые, как от постоянного контакта с чем-то грязным.

— Украшения? — его голос был вялым, но цепким, как крюк, который ты не заметишь, пока он не захватит твою душу. — Покажи.

Её пальцы дрожали, когда она выкладывала вещи на прилавок. Она чувствовала, как эти маленькие предметы из её жизни, подаренные ей любимыми людьми, были её последним мостом к тому, что было. Но он не оценил их. Он поднёс их к глазам, покрутил, щёлкнул ногтем по камню.

— Это не золото. Подделка. Нефрит дешёвый. Возьму... за две монеты.

— Это настоящие камни, — выдохнула она, надеясь на то, что хотя бы его глаза могут увидеть ценность этого подарка. — Это семейная реликвия.

— Семья? — он хмыкнул. — У тебя? — он фыркнул. — Ты — уличная крыса в чужой одежде. Что ты знаешь о реликвиях?

Он бросил украшения на прилавок, как мусор.

В тот момент его помощник, скрытый до этого в углу, поднялся и начал приближаться. Его походка была ленивой, но взгляд — хищным. Он не был просто человеком. Он был охотником. В этот момент она осознала, что здесь, в этом мире, каждый может стать жертвой.

Что-то внутри щёлкнуло. Как в ту ночь. Как в тот момент, когда лезвие пронзило плоть, и кровь брызнула, как вино. Её рука скользнула вдоль прилавка, нащупала тяжёлый кошель. Он был прикреплён кожаной петлёй к ремню продавца, но она выдернула его резко, в тот же миг ударив плечом помощника и рванув к двери. Вскрик. Ругательства. За ней бросились.

Скоро она была на улице. Погоня. Грубыми шагами, с громкими выкриками, они бросились за ней, но она уже вылетела наружу, нырнула в переулок. Телега, грязь, её ноги скользят, а кошель становится её последним шансом, последним, что связывает её с живым.

Она бежала, пока ноги не начали подгибаться. Пока голос в голове не закричал: "Стой! Прячься!" И только тогда — на дальнем углу — она присела, скрывшись за поваленным ящиком с засохшими фруктами.

Губы пересохли. Горло жгло. Сердце колотилось в груди, как пылающий молот. Её трясло.

Но она открыла кошель.

Двадцать три монеты.

Пальцы дрожали. Но не от страха. От осознания.

"Я сделала это. Опять."

Она не заплакала. Только прислушивалась к себе. Стыд был. Ещё тлел где-то глубоко. Но теперь он уже не правит. Она не чувствовала себя той, что играла на цитре в саду. Та девочка осталась где-то позади.

— Прости, — прошептала она. — Но я не хочу умирать.

Ночь опускалась на город, как холодная тряпка на разгорячённое тело. Воздух густел, наполняясь запахами гнилого масла и прелых фруктов, которые лежали повсюду. Всё вокруг было чуждым, заплесневелым, как сама жизнь. Юй Линь сидела, прижавшись к влажной стене, ощущая, как холод проникает в её кости, пропитывает одежду и лишает сил. Пальцы были грязными, ногти сломаны, покрыты корками крови и пылью. Она потеряла представление о времени — дни тянулись в вязкой темноте, и всё, что оставалось — это голод, страх и одиночество. Глубоко в груди что-то тяжело сжималось, но это было не только от страха. Это было от осознания того, что она больше не принадлежала этому миру.

Темнота начинала поглощать её, но в этом хаосе начинал расти новый голос. Сначала тихий, как дыхание — потом громче, увереннее. С каждым днём он становился всё явственнее, всё более отчётливым: Выживай.

Не для того, чтобы жить. А чтобы не исчезнуть. Чтобы не стать ещё одной историей, которую перешёптывают на рынках, как невидимую, утерянную душу. Чтобы не стать ничем. Чтобы не дать ему победить.

Она начинала понимать, как работает улица. Люди не смотрят в глаза. Они не интересуются тем, что скрыто в душе. Всё, что у тебя есть — твоё, если ты не отпускаешь. И всё, что слабо — уходит первым. Доброта. Жалость. Иллюзии. Всё это — чуждое, то, что обрекает на смерть.

Три дня спустя, изнеможённая и голодная, она снова вернулась на рынок. На этот раз она была готова. Она не просила, не спрашивала. Она просто подходила к торговцам, смотрела в их глаза, и понимала, кто может дать, а кто нет. И, наконец, она почувствовала, что она может сама контролировать своё положение. Взгляд старого слепого торговца не был дружелюбным. Но он не останавливал её. Она протянула ему руку с монетой. Точно так же, как и ему, ничего не давая взамен, она сказала:

— Мне нужен хлеб.

Старик молчал. Его лицо было без выражений, так же, как и его голос. Но он не обидел её. Он просто вытянул ладонь и, положив в её руку завёрнутый в тряпицу кусок кукурузного пирога, ушёл в свою тень.

И это было больше, чем просто милосердие. Это был обмен. И в этом обмене она почувствовала, что её жизнь снова обретает некоторый контроль.

Юй Линь прошла по узким, тёмным проходам рынка, где все были равны, где нельзя было сказать «спасибо». Там она купила за семь монет старый, потёртый нож. Без ножен, с тупым лезвием, но всё равно — оружие. Оно стало её новым спутником. Она спрятала его под пояс, рукояткой к телу. Никогда раньше не держала в руках ничего, что могло бы причинить вред. Но теперь этот нож стал частью её жизни.

Она украла в третий раз. И в четвёртый. Один раз — у пьяного, который заснул под телегой. Другой — у девушки, что повернулась к своей корзине спиной. Сначала совесть кричала, она сжимала кулаки и пыталась остановиться. Потом совесть стала шептать. И, наконец, в пятый раз Юй Линь не почувствовала ничего. Только — голод. Она стала тем, кем должна была стать, и уже не задумывалась над своим выбором.

По ночам, спрятавшись в самых тёмных уголках города, она прислушивалась к улицам. Запоминала, где патрули, где ночуют торговцы, кто всегда носит с собой деньги, а кто — нож. Она начала замечать всё.

И каждый раз, когда она пряталась в темноте, сжавшись под досками или в пустом складе, она повторяла про себя:

«Ты уже не Юй Линь.
Не дочь министра.
Не жемчужина павильонов.
Ты — тень.
Ты — пустота.
Ты — никто.
И именно это — твоё спасение.»

Но всё равно, иногда, когда она оставалась одна, когда улицы стихали, а фонари догорали, — в голове всплывал голос сестры:

— Ты становишься взрослой...

И Юй Линь спрашивала себя: кем она становится сейчас?

Она не знала

Но точно знала одно — той, кем была, она больше быть не может. И, возможно, уже никогда не станет. Иногда ночью, лежа на гнилых досках под навесом или в яме между складскими постройками, она касалась пальцами своих щёк — как будто проверяя, осталась ли кожа той же. Как будто даже её тело стало чужим, не таким, каким оно было прежде, когда каждый жест был полон грации, а взгляд светился надеждой и мечтами о будущем. Но эта Юй Линь ушла в прошлое, растворилась в грязи и крови. Теперь же, в ночной тени, она ощутила, как её лицо стало грубым, как плоть потеряла свою былую мягкость.

Когда её пальцы касались скул, они чувствовали не привычную округлость, а впалые ямочки, как будто сама жизнь выцедила из неё всё, что оставалось — жизненную силу, надежду и радость. Ощущение было невыносимо чуждым, но она продолжала делать это, пытаясь понять, не иссохло ли тело в этой новой реальности, в которой она обрела себе место. Она теряла себя, постепенно растворяясь в этом безжалостном мире.

Отражений она избегала. Страх перед тем, что она могла увидеть в зеркале, держал её подальше от любого отражения. Каждое новое лицо на улице, каждый взгляд, который она ловила, казался чужим, фальшивым. Ведь она уже не была тем человеком, каким её видели.

Один раз, заметив мутную лужу в переулке, случайно увидела собственный силуэт и отпрянула: не узнала себя. Она остановилась, как если бы сама себя пыталась обмануть. В отражении было что-то страшное — её лицо было искажено, словно не её собственное. Щёки впали, губы потрескались, глаза — слишком большие, слишком тёмные. Эти глаза больше не выражали той чистоты и ясности, которые были свойственны ей раньше. Они стали пустыми...

Тёмная вода в луже отражала её, но это не было её лицом. Это был кто-то другой — кто-то, кто был готов на всё, чтобы выжить.

Это не была Юй Линь. Не та Юй Линь, которую она помнила. Та, что носила яркие шелка и играла на цитре в саду. Тот человек был давно исчезнувшим, исчезнувшим в потоке крови и бед. Сейчас перед ней стояла не девушка, а нечто выживающее, сломанное, изгнанное из привычного мира, неспособное вернуться назад. Это было не просто отражение в воде. Это было признание того, что она стала другим человеком.

Она вспоминала, как её учили: всегда держи спину прямо, не опускай глаза, говори с достоинством. А теперь её плечи были опущены, глаза — постоянно в движении, губы — сжаты. Она говорила только, когда нужно. И часто — лгала. Наверное, это и было взрослением. Но совсем не таким, каким она себе его представляла в саду, под цветущей сливой, среди стихов и мечтаний.

Иногда ей снились сны. Они были странными, как бледные обрывки шелка на ветру. Сначала она снова была дома. Её мать плела ей волосы, отец смеялся, а Сяо протягивала ей поднос с рисовыми пирожками. Но потом всё начинало плавиться. Снег сыпался с потолка, цветы в саду гнили, стены рушились, а на месте родного двора вырастала черная бездна. Она падала в неё — бесконечно, без крика. Просыпалась — сжав зубы, с потом на лбу и губами, из которых вырывался только один звук:

— Нет...

Нет возврата.

Однажды, спрятавшись за углом старой бойни, она увидела, как в подворотне трое мужчин избивают подростка. Он кричал, извивался, но никто не вышел.

Никто не вмешался. Один торговец даже прикрыл ставни. Она стояла в темноте и смотрела — пока его не перестали бить. Он остался лежать, свернувшись, как сбитый воробей.

Она не помогла.

Она сидела, прижавшись к стене, глядя, как капает кровь с его подбородка на камень, и думала: «Если бы это была я — меня бы тоже никто не спас».

Мир вокруг был другим. И Юй Линь знала: если не примет его, он проглотит её.

Поначалу её боль казалась ей преступлением. Боль, потеря, страх — всё это она пыталась прятать внутри, запирая на замок. Но со временем замок проржавел, и она начала говорить с собой. Шептать. Перебирая в памяти голоса, фразы, уроки.

«Юй Линь, не опозорь род.
Юй Линь, будь милосердна.
Юй Линь, красота — твоё оружие.»

Теперь — у неё не было рода. Милосердие не кормит. Красота — опасность.

Она менялась. Стала острее. Бдительнее. Словно весь её внутренний мир перерождался — как шелкопряд в коконе, только вместо крыльев вырастали когти.

Юй Линь шла по городу, ставшему для неё ловушкой, и впервые за всё это время ощутила, что за её спиной — не только страх, но и злость. Внутри пульсировала странная, опасная решимость. Не жертва. Не беглянка. Она уже была кем-то другим. Кто-то внутри неё смотрел на мир по-другому — хищно, молча, ожидая подходящего момента.

И всё же он нашёл её.

Она почувствовала его присутствие ещё до того, как увидела — не разумом, не логикой, а чем-то глубинным. Кожа пошла мурашками. Воздух вдруг стал плотнее, будто сгустился. Шаги вдалеке звучали слишком ровно. Слишком уверенно.

Она обернулась — и он стоял в нескольких десятках шагов. Всё такой же: в тени, в простом чёрном наряде, лицо почти скрыто. Но глаза... эти глаза.

Они смотрели прямо на неё.

Юй Линь не помнила, как сорвалась с места. Не помнила, как пронеслась между лотками, сбила чьё-то ведро с соевыми бобами, врезалась в ослика с поклажей. Она слышала только собственное дыхание — хриплое, резкое — и биение сердца в ушах, как барабан воина перед битвой.

Горячая, пульсирующая боль заполнила грудь. Он преследовал её. Не спеша. Не торопясь. Он знал: город для неё — лабиринт, но для него — карта.

Переулок. Каменная арка. Узкий проход между заборами. Прыжок через ров. На мгновение показалось, что оторвалась. Но она обернулась — и он снова был там. Не бегом. Просто шёл. Как ночь. Как смерть.

Улица вывернулась зигзагом. Она свернула, зацепилась за ящик, упала, ударилась плечом об камень. Сквозь рваную ткань пошла кровь. Поднялась. Побежала дальше. И тогда — резкий удар. Неизвестно откуда, как вспышка. Боль пронзила плечо — кинжал.

Она вскрикнула, инстинктивно рванулась в сторону, кинувшись вглубь какой-то задней улицы. Она не осознавала, что случилось, пока не почувствовала тяжесть, тянущую её назад. Тело реагировало инстинктивно, но боль... Боль шла следом, не давая ей передышки.

Бежала. С раной. С кровью, струящейся по спине, по боку. Сцепив зубы. Не смея обернуться.

Она добежала до окраины. Там, где город распадался на трущобы, и за валунами начинались заброшенные постройки. Дошла до старой сторожки — перекошенной, покинутой, уже знакомой. За ней — погреб. Тёмный. Сырой. Как раз то, что нужно, чтобы исчезнуть.

Ввалившись внутрь, она задвинула за собой гнилую дверь, завалила её досками. Упала на пол. Трясло. Грудь поднималась и опадала рывками. Плечо горело. Кровь пропитывала одежду. Тело её было будто чужим, это не было нормальным состоянием.

Она пыталась собрать мысли, но оно с каждым вздохом уходило всё дальше. Тени двигались вокруг, но она не могла сосредоточиться. Всё было слишком тихо. Слишком туманно.

Кинжал остался внутри.

Пальцы обхватили рукоять. Потрескавшиеся губы прошептали: — Чёрт... — и она резко дёрнула.

Металл вышел из плоти с хлюпающим звуком. В горле встал крик, но она не дала ему вырваться. Лишь выдох — длинный, хриплый. В глазах потемнело. На несколько мгновений исчезло всё.

Когда сознание вернулось, она лежала на боку, кинжал рядом, в крови. Рана сочилась, пульсировала, как живая. В голове билась одна мысль: нужно остановить кровь. Иначе она просто истечёт насмерть.

Она посмотрела на нож. На чёрную рукоять, облезлую от времени. На лезвие — с зазубринами, с её кровью. Всё это казалось чуждым, но... теперь это было её реальностью. Кровь, кинжал, жар от боли — все эти моменты стали частью её.

Рядом — щепа, остатки ящиков. Пыль. Старое тряпьё. В углу — обломок глиняного горшка. Пусто. Но... в другом углу — остатки дров. И — под ними — ржавая, искривлённая жаровня.

Судорожно вскочив, она собрала всё, что могла. Подожгла щепки. Выдохнула на тлеющее дерево. Долго не получалось. Потом — пламя. Маленькое, дрожащие язычки. Она сидела перед ним, трясясь, прикрыв плечо тряпкой, и смотрела на огонь, как на последнюю надежду.

Когда пламя стало устойчивым, она взяла кинжал. Тот самый. Свою боль. Свою смерть. И медленно поднесла его к огню. Лезвие запеклось сначала синим, потом жёлтым, потом покраснело, как расплавленное золото. Жар ожигал руку, но она держала.

Рана на плече — открытая, зияющая, пульсирующая. Кожа вокруг — липкая, испачканная, багровая. Запах крови смешивался с дымом.

Она знала, что будет дальше.

Юй Линь обнажила плечо, прижала зубами тряпку и, не давая себе думать, резко прижала раскалённое лезвие к ране.

Всё внутри неё взорвалось. Тело выгнулось, будто под током. Губы разошлись в беззвучном крике. Боль — не просто боль. Это было... как если бы весь мир сжался до одной точки — огненной, жгучей, ужасной. Плоть зашипела. Кожа съёжилась. Кровь мгновенно свернулась.

Слёзы брызнули из глаз. Она упала на бок, выбив воздух. Задыхалась. Пыталась схватить воздух, которого не было. Огонь... он всё ещё жёг. Даже когда кинжал уже лежал на земле.

Она не знала, сколько прошло времени. Минута. Десять. Вечность. Но когда боль отступила, осталась только дрожь. В теле. В пальцах. В голосе.

Плечо дымилось. Кожа — обугленная, чернеющая. Но кровь остановилась.

Она лежала, прижавшись лбом к каменному полу, и всё, что могла прошептать, было:

— Я жива.

И это — значило всё.

Юй Линь сидела в заброшенном погребе, где всё ещё пахло плесенью, гнилым деревом и мокрой землёй. Сквозь щели между досками проникал тусклый свет, роняя на стены полосы, похожие на тюремные решётки. Но здесь было не так холодно, как могло бы быть. Погреб был тёплым, тянуло от тлеющего пламени, которое она недавно разожгла, чтобы прижечь рану. Тепло огня всё ещё наполняло пространство, и Юй Линь чувствовала, как это тепло проникает в её тело, давая какое-то ощущение безопасности, хоть и временное.

Её рана на плече пульсировала, но боль теперь была другой, она была не такой резкой, как раньше, но настойчивой. Кожа вокруг запеклась и стала твёрдой, а кровь больше не текла, она застыла, словно сама жизнь замерла в этом месте. Но каждый вдох отзывался в теле дрожью, как напоминание о том, что, несмотря на всё, её тело всё ещё помнит, что было сделано.

В этом спокойствии, в этом почти болезненном облегчении, вдруг всплыло воспоминание. Юй Линь вспомнила, как в детстве однажды поранилась, играя в саду. Тогда она случайно порезала руку ножом, когда её пальцы скользнули по острию, пытаясь поймать что-то. Ранение не было сильным, но оно удивило её, выбив из привычного равновесия. В тот момент она не испытывала боли. Боль пришла позже, а в первый момент был только ужас от того, что она могла сделать что-то неправильное.

Мать тогда наклонилась, обняла её и сказала: "Смелость не в том, чтобы не чувствовать боль, а в том, чтобы жить с ней и продолжать идти вперёд." Юй Линь вновь почувствовала те же тёплые слова, что тогда согрели её, и они прозвучали в её голове теперь, когда она снова столкнулась с настоящей болью.

Она посмотрела на свою рану. Всё ещё чувствовала боль, но теперь это была не просто боль. Это была часть её жизни, её выживания. Она понимала: боль — это цена за то, чтобы выжить в этом мире.

Думала ли она когда-нибудь, что окажется здесь? В этом тёмном погребе, с раной, оставшейся после удара ножа? Думала ли она, что её жизнь превратится в бегство от тени, что будет бороться за каждое мгновение, за право быть живой?

Когда-то ей казалось, что она родилась для чего-то большего. Для жизни, полной света, любви и достижений. Когда всё было связано с роскошью, церемониями, беспечными разговорами о музыке и поэзии. Она не представляла, как можно терять, как можно чувствовать смерть на своём пороге. Она думала, что все плохие события обходят стороной таких, как она. Но, как оказалось, этот мир был безжалостен. И вместо того, чтобы быть защищённой, она стала неотъемлемой частью этой жизни.

Но с каждым днём, с каждым шагом в этой новой жизни, она всё больше понимала, что это было неизбежно. Она менялась. Она училась. Она умирала, но каждое её выживание рождало её заново.

"Я не могу быть той, кем была," — эта мысль не покидала её. Раньше она думала, что всё это — просто кошмар. Что вот-вот проснётся, и всё будет как прежде.Но теперь, когда её жизнь поглотила жестокость, она осознала, что другого пути не существует. Тот мир, тот её "я", который жил среди вуалей дворцов и смеха, умер.

Она сидела в тёмной комнате, где каждый её вдох отзывался эхом в пустоте. И осознавала, что не может вернуть себя. Она больше не может вернуться в ту беззаботную жизнь, потому что стала частью этого мира, частью жестокости и боли, частью того, что не имеет смысла без борьбы. Каждый её шаг в этой новой реальности был шагом в сторону её настоящей силы, но и в сторону её потери.

"Что, если я больше не могу стать прежней?" — думала она, и эта мысль казалась странной, оторванной от её старого "я". В конце концов, что значат все эти воспоминания о прошлом, если они ведут только к боли и утратам? Она не могла вернуться. Но что было дальше? Что ждало её за этой темной дверью, в которой она заперта?

Юй Линь пыталась принять это. Она пыталась понять, что оставаться живой — это уже победа. Но в глубине души она всё равно чувствовала холод, пустоту, которую оставил тот человек, которым она когда-то была. И вопрос, как она продолжит жить дальше, снова и снова тосковал в её сердце.

Линь снова оказалась среди людей. В этой толпе, где все были одинаковыми и чуждыми, она пряталась, будто её не существовало. Каждый шаг среди рыночной суеты был маской, каждый взгляд — игрой. Она научилась исчезать на виду: переодетая, с заплетёнными тугими косами и простой полотняной сумкой через плечо, в одежде, которая не имела ни цвета, ни характера. Она шла сквозь толпу, как ветер сквозь камыш — тихо, невидимо.

Она слушала. Не только уши — всё её существо стало слухом. Она прислушивалась к шёпотам и разговорам, к тембрам голосов, к тому, как кто-то замолкал не вовремя, как слова обрывались. Она училась ловить то, что не произносилось вслух.

И вот уже не раз, скрывая свою личность, прячась за чужими именами, она натыкалась на имя, которое вызывало в ней дрожь. Имя, что стало её привидением. Имя, которое без усталости повторяли виночерпии, нищие, жрецы и охранники.

Фэн Жуй.

Говорили, что он стал одиночкой. Что теперь ходит по грани — между светом и тенью. Что больше не служит ни храму, ни дворцу, ни совету. Что не даёт клятв и не носит знаков. Одни утверждали, что он убивает за золото. Другие — что ищет кого-то, будто затерянного духа. А кто-то шептал, что он и сам уже тень — миф, отголосок войны, которая давно закончилась. Но Юй Линь знала: он жив. Он рядом. Она чувствовала это так же точно, как боль в выжженной ране на плече.

Первый раз она увидела его снова на рынке. Стоял, прислонившись к стене в тени лавки со специями. Воздух был густ от дыма, пряностей, человеческого пота и горелых углей. Он говорил с кем-то, полубоком, но она узнала — по осанке, по линии плеч, по тому, как он чуть наклоняет голову, когда слушает. Она не осмелилась подойти. Просто ушла, затаив дыхание. Но он заметил. Она это почувствовала — в затылке, в спине, в дрожи под лопатками. Его взгляд, неотвратимый, как осенний ветер.

В следующий раз она пришла сама. На пристань, в сером тумане вечернего города, где доски промокали от пыли и солёной влаги. Он стоял, как будто знал, что она придёт. Молчал. Смотрел на воду.

— Простите... вы, кажется, ошиблись. Я не та, за кого вы меня приняли, — прошептала она, не поднимая глаз, будто каждое слово отдавалось плетью по горлу.

Он повернулся. Медленно. В его взгляде не было удивления. Лишь узнавание. Тихое, безмолвное.

— Тогда скажите, почему ваше лицо снится мне по ночам? — его голос был мягким, почти грустным. — Если вы не Юй Линь... тогда почему я вижу в вас те же глаза?

Она смотрела на воду. Видела своё отражение — и не видела. Потому что себя там не было. Лишь силуэт.

— Я — Лань, — сказала она. — Просто Лань. И у меня нет прошлого.

Он не настаивал. Не спорил. И это было страшнее всего. Он просто остался рядом.

И с того дня началась их тишина.

Пять недель. Пять долгих, хрупких, почти призрачных недель — как сон наяву. Пять недель, вырезанных из её разбитой судьбы и вложенных в другую жизнь. Жизнь, в которую она не верила, но в которой постепенно училась дышать. Каждый день был не обещанием, а подарком, о котором не смели говорить вслух. Они не договаривались о встречах, не назначали мест. Просто появлялись — в одних и тех же точках тишины, будто что-то внутри вело их по одинаковой карте.

Время текло не как раньше — не как у беглой, не как у той, кто прячется. Оно становилось медленным, текучим, как мёд. Улицы, по которым она раньше бежала в панике, теперь стали тёплыми уголками, где пахло жареной лапшой, мокрыми камнями, сброженным рисом и тёплым соевым соусом.

Там, где дети брызгались водой из чанов, а старики сидели у стен, грея руки. Там, где никто не спрашивал имени, и все были просто частью общей пыли.

Он появлялся неожиданно — с бумажной обёрткой в руке, где лежали горячие варёные бобы, присыпанные солью и травами. Она принимала их, не глядя в глаза, но пальцы её слегка задевали его ладонь — мельком, мимоходом, но с дрожью. Он никогда не спрашивал, ела ли она сегодня. Просто приносил.

Иногда они сидели вдвоём под деревянным навесом старой прачечной, где бельё сушилось на верёвках и ветер звенел в подвязках. Часами молчали. Слушали, как вдалеке кричат торговки, как поёт флейта, как смеются дети у лавки с леденцами. Он смотрел вперёд. Она — в землю. И в этой тишине рождалось нечто большее, чем слова. Она начинала слышать своё дыхание. А он — её молчание.

Бывали дни, когда он говорил. Несколько фраз. Шепотом. О том, как кто-то исчез. Как храм уволил советника. Как улицы теперь делят новые люди. А она отвечала — кивком. Или взглядом. Или тишиной, в которой уже был ответ.

Иногда он приносил ей лоскут ткани, найденный на базаре, со словами:
— Не могу объяснить... просто подумал, что тебе подойдёт.
Иногда — тёплую плошку риса.
Иногда — просто руку, положенную рядом, не касаясь.

Он знал, как обойти патрули. Знал, какие дворы тихие ночью. Знал, где спрятаться от дождя, и где можно достать чистую воду, если весь город пересох. Он стал её тенью. Но не той, от которой прячутся — а той, что следует рядом, не дав исчезнуть.

Бывали редкие минуты, когда она ловила себя на мысли: "а если бы..." — но тут же гнала это прочь. Всё, что было, — не её. Она — Лань. Она не может мечтать.

Однажды она улыбнулась — впервые за долгое время. Он сказал:
— Теперь я знаю, что ты жива.
И она отвела взгляд, потому что в этом моменте ей захотелось остаться.

Она спрашивала о городе, о новостях, о дворце. Никогда прямо. Никогда — "расскажи про отца". Но он понимал.

— Юй Чжэн... всё ещё в совете. Слабее. Осторожнее. Его боятся — и это держит его на плаву.

— А Юй Сяо?

Он помолчал. Сказал тихо:

— Она стала тише. Чаще ходит в храм. Несёт подношения. Смотрит на всех, будто кого-то ждёт. Иногда — по вечерам — долго стоит у ворот. Одна.

Юй Линь не отвечала. Но ночью, переодетая, с повязанным платком, она шла к старому кварталу. Пряталась за деревом, за покосившейся телегой. И просто смотрела на дом. На свет в окнах. На отца, стоящего в тени. На сестру.

Один раз Юй Сяо стояла у фонтана. И тогда Юй Линь сжала в ладони край своего плаща, не в силах пошевелиться, потому что сердце било так сильно, что казалось — услышит весь город.

А потом — поцелуй. В шелковом павильоне, где воздух был наполнен ароматом розового чая, где занавеси качались от ветра, и всё было зыбким, как сон. Их губы встретились молча. Он не спросил, кто она. Она не сказала, что боится. Только шагнула ближе. Потому что в тот момент она была просто жива.

На следующее утро его не было.

Она ждала. Искала. Спрашивала — не словами, а взглядами. Но всё было пусто.

На четвёртый день она нашла его.
Мёртвого.

В узком переулке, за заброшенной лавкой, среди мусора и пыли. Его лицо было спокойным. Как будто он уснул. Под рукой — записка.

До встречи, Юй Линь.

Она смотрела на эти слова, и что-то в ней оборвалось. Нет — не боль. Она уже знала, каково это — терять. Не страх. Он давно стал фоном. Не отчаяние.

Это была пустота.

Та, что поглощает всё.
Та, в которой исчезает свет.
Та, где больше нет доверия. Ни к себе. Ни к другим. Ни к миру.

Она не плакала. Лишь смотрела. Долго. Потом встала. И ушла.

С этого момента её сердце стало другим. То, что он был рядом, то, что она позволила себе чувствовать, позволила себе надеяться — теперь это обращалось в сталь. В ярость. В ледяную решимость.

И в тот момент, когда она отвернулась от его тела, в её сердце не было больше сомнений.

Любовь ушла вместе с ним.
Доверие — умерло.
Осталась только цель.

Тишина тянулась, как вязкий туман. Она сидела на корточках в переулке, спиной прижавшись к холодной стене, между брошенными корзинами и закопчённым кувшином. Прохожих не было. Только капли с крыши, звук далёких шагов.

И её дыхание. Медленное, ровное.
Только оно выдавало, что в ней ещё теплилась жизнь.

А потом — мысль.
Без слов. Без формы. Как вспышка из глубины.
Убить Юй Линь.

Она не испугалась. Не содрогнулась. Эта идея будто пришла извне — чья-то чужая, но вдруг ставшая единственной.
В ней не было истерики. Только ледяная, выверенная логика.
И чем дальше она бродила по чёрным, спящим улочкам, чем ближе была к своему укрытию, тем отчётливее понимала:
возврата нет.

Она — свидетель.
Она — цель.
Имя Юй Линь теперь звучит как приговор.

Мысль росла в ней, как шип. Прямая и ясная. Если убить Юй Линь, никто больше не будет её искать.
Убить себя.

Когда она, наконец, добралась до забытого богом погреба, шаги её были тяжёлыми, почти машинальными. Она задвинула дверь, оперлась о гнилую стену и замерла.

Перед глазами — семья.
Мать — тревожная, напряжённая, всегда вглядывалась в неё, если та возвращалась позже обычного.
Сестра — что смеялась и танцевала с ней перед зеркалом.
Отец — строгий, но мягкий, когда вручал новый свиток со стихами.
Брат — ехидный, но тёплый. Он всегда прикрывал её. Всегда.

Теперь каждый из них — в опасности. Пока она жива, пока она — Юй Линь, опасность не отступит.

Она стояла долго. Глаза — сухие. Грудь — каменная.
Всё внутри неё сжималось, как узел.
Но мысль уже укоренилась. И казалась единственным выходом.