Меч Лилиан, цепи Фенрира

Гарм

Медленно падал снег. Гарм сделал шаг вперёд и скинул капюшон, подставляя лицо кружащимся в воздухе снежинкам. Снег искрился на солнце. Свет разливался вокруг, его было много, по-настоящему много. Гарму приходилось щуриться: он не привык к настолько яркому солнцу. Гарм шёл по узкой улочке, между ветхих домов и многоэтажек с дурацкими граффити на стенах. В ушах мелодично пела человеческая певица из огромных красных наушников, раньше скрытых капюшоном. За каждым шагом Гарма тянулся след инея. Он досадливо поморщился, и его глаза сверкнули привычным ему алым блеском. Холодный металл узкого ошейника, холод зимы, окружавшей его, мороз, тянувшийся за ним надоевшим шлейфом. Иногда Гарму казалось, что лёд поселился в самом его сердце. И это весьма раздражало. Гарм ненавидел однообразие. Однотипность льда наскучила ему ещё века назад. Но он всё равно оставался самим собой: ледяным псом Хельхейма, сборщиком мёртвых душ. Гарм на секунду замер, пнул носком белых кед сугроб, образовавшийся у кромки дороги. По улице сновали люди, ездили машины, белела машина скорой помощи. Гарм чувствовал себя вполне спокойно, пока медленно шёл по улице. Он прекрасно понимал: никто из многочисленных людей его не увидит, даже если ему вздумается сплясать джигу посреди дороги, даже если он прыгнет на проезжающую машину и решит проехать на капоте улицу-другую. Потому что именно он так решил, в его воле оставаться незримым. Шутки ради Гарм сдвинул шапку идущей мимо девчонки - она мимоходом поправила её и даже не взглянула в его сторону. Гарм растянул губы в улыбке и быстрым шагом пересёк оставшийся путь до его цели. Гарм присел на корточки рядом с лежащей на асфальте девочкой. Идущий снег щедро присыпал её волосы. Чёрное, белое и красное - жутковатое сочетание. Короткие черные волосы, белый снег и бледная, слегка голубоватая от мороза, кожа - Гарм почти жалел её. Точно пожалел бы, если бы чужие лица давным-давно не слились бы в размытый хоровод, став единым цветным пятном. Гарм почти перестал обращать внимание на людей, когда ему сравнялась седьмая тысяча лет. Гарм равнодушно мазнул взглядом по сновавшим вокруг людям, по суете, созданной так быстро слишком частым случаем - всего лишь авария, а шуму? Гарм поморщился - почему они не могли разводить такую суету, чтобы предотвращать подобное, а не после, когда всё уже случилось? Гарм, стиснув зубы, наблюдал, как мужчина выражает свои сожаления насчёт возраста девочки. Он оскалился и протянул руку к её шее. Одним быстрым жестом Гарм поддел нить её судьбы, которая слабо светилась и пульсировала под его пальцами. Гарм усмехнулся, отпустил нить. «Жива» - понял он. Гарм приятно удивился, коротко рассмеялся. Он всё также сидел на корточках, и от его ног растекался прозрачный лёд. То, что пришло ему в голову, нельзя было назвать правильным поступком. Но Гарм никогда не отступал и сейчас не собирался. Лёд пополз дальше, прикоснулся к щиколоткам людей, на секунду отбелил сапоги, ботинки. Скоро никто на этой улочке не вспомнит про девочку. Лёд был всего лишь иллюзией, но он замораживал сознание всех вокруг, забирал осколки памяти и заставлял помнить именно то, что хотел Пёс. Гарм щёлкнул пальцами, замечая, как замирает ход времени. Только это он умел делать с секундами, минутами и прочим: замораживать, вынуждать замереть. Возможность путешествовать между тем, что было и что будет досталась его старшему брату. Какой-то мужчина застыл с приоткрытым ртом, в воздухе зависла ворона, не шевеля черными крыльями, а кровь перестала течь из раны девочки. Прекраснее всего выглядели снежинки, ажурным полотном, похожим на причудливую сетку, замершие в воздухе. Гарм махнул рукой, отодвинул их в сторону и взял девочку на руки. Она оказалась ещё легче, чем он предполагал. Девочка не шевелилась, и это позволяло проще разглядеть её. Короткие волосы, тёмные брови, шрам на левой щеке - почти незаметный, выглядевший просто как ещё одна деталь её внешности. Фигурка девочки вся будто состояла из углов: острые локти, острая линия подбородка, острые колени. Она была не просто стройной, а какой-то болезненно худощавой. Гарм осторожно, почти бережно, прижал её к себе. Потерянная, еле живая, одинокая, она до боли напоминала Гарму его самого в детстве. В тот день, когда Гарм был оторван от матери и старших братьев – в тот день, когда Один свершил самоуправный жестокий суд.

Они все когда-то были просто детьми.

Гарм шёл вперёд, раздвигая застывшую метель одной рукой. С каждым шагом вокруг становилось всё темнее. Золотистый блеск солнца истаял уже на десятом шагу. На пятнадцатом Гарм зажмурился - тени послушно схлестнулись вокруг него. Гарм, всё ещё обнимая девочку, ушёл под них, позволил себе утонуть в густом сумраке, как в воде. Он моргнул, привыкая к полумраку вечера осеннего дня. Девочка всё ещё не дышала и не шевелилась - время остановилось, позволило ей выжить там, где любой человек бы погиб.

Девочка должна была быть мёртва. Гарм приходит, только к умершим - иначе он даже из Хельхейма выйти не может. Но она жива. Этот парадокс завораживал. Пожалуй, даже разморозь он время, девочка бы выжила.

– Вот я и дома, – выдохнул Гарм, улыбаясь. Время всё ещё не отмерло, и Гарм с беспокойством посмотрел на девочку. Раз она уже оказалась здесь, будет глупо, если не получится завершить задумку. Гьёлль замерла под золотым мостом, а вдали виднелось мерцание призрачных ясеневых ветвей. Ему самому не было хода на родину из-за мерзких чар, искусно сплетённых Одином и его братьями. Но Гарм вполне мог привести кого угодно к самым вратам Йотунхейма. Гарм за несколько мгновений оказался возле границы. Ему оставалось только с тоской думать о том, что таится за ней. Он едва помнил место, где родился. В голове отпечатались только запах хвои да снежинки, падающие на нос, тёплые руки матери и терпкий аромат её колдовства. Ни слов, ни событий – он был слишком мал – только ощущения, смутные образы. Он мог по сто раз выпрашивать сказки у чародеев из Мидгарда или Свартальхейма, посетивших его мир в своих странствиях, но от этого ближе к дому не становился. Его не интересовали величественные пейзажи, да горы, верхушками будто проткнувшие небо – ему просто хотелось домой, и потому никакие рассказы не могли утолить его тоску. Гарм свистнул, и в его руке возник клочок бумаги, испещрённый мелким почерком. Он мириады раз проверял границу между мирами на крепость и потому знал, что он может сделать, а чего нет. Он знал, что спокойно может протянуть руку, почувствовать холодный воздух на своей ладони, но не может переступить границу. Гарм знал, что именно находится по ту сторону и знал, что если кто угодно перейдёт её, рядом тот час кто-нибудь да окажется. Гарм не понимал только одного: почему он делает нечто подобное только сейчас? Если подумать, он бы назвал тысячу и одну причину. Но все они казались Гарму мелочью. Гарм вложил бумажку в сжатый кулак подростка. Он осторожно перенёс девочку через границу, отпуская ход времён. Гарм не переступал грани между мирами, наблюдая, как пелена сверкнула ослепительным белым светом. Первый шаг сделан. Только время знает, к чему может привести подобный пустяк.

Лилиан

Лилиан помнила только холод. И всё ещё вокруг неё был только он. С трудом разлепив ресницы, девочка попыталась открыть глаза. Лилиан просто хотела понять, где именно находится. В сознании чужеродным миражом засело прикосновении чьих-то тёплых, даже горячих рук. Ощущения прорывались сквозь спасительную полудрему, защищающую тело от боли. Сквозь сон Лилиан ощутила странный, острый запах, который не могла охарактеризовать. А потом её опять понесли. Лилиан никак не могла полностью прийти в себя. Она помнила, как её несли, помнила, как её лица касались шершавые тёплые пальцы, помнила горький отвар, который её заставили выпить, когда она достаточно пришла в себя, и помнила, что находится на чем-то мягком, будто груда меховых шуб.

Лилиан впервые ощущала себя так спокойно. Почти уютно. Так словно она снова дома. Холод сменился домашним жаром, похожим на пуховое одеяло.

А потом она окончательно очнулась, тяжело дыша. Спасительная дрёма отступила, воспоминания вернулись. Они грозили смять её сознание одним точным ударом. Лилиан снова и снова ощущала удар, слышала визг тормозов, чувствовала, как капает по шее горячая, противно-липкая жидкость. Её кровь. Воспоминания заставили Лилиан коротко вскрикнуть, приподнявшись на кровати. Лилиан моргала, снова пыталась понять, что произошло. Она помнила аварию. Но не помнила, как попала туда, где находилась. Ещё больше её интересовало, почему она всё ещё спит. Потому что сознание отказывалось принимать ту реальность, которую видели её глаза. Лилиан полулежала на кровати, действительно укрытой сваленными в кучу звериными шкурами. Лилиан осторожно прикоснулась к короткому, приятному на ощупь меху. Лилиан мысленно сосчитала до десяти, как делала всегда, когда пыталась успокоиться. Зажмурилась. Но через мгновение вновь распахнула глаза, всё ещё чувствуя сильную растерянность. Потому что кровать находилась в округлой, по-домашнему обставленной пещере, со светильниками, прикреплёнными к свисающим откуда-то сверху каменным выступам. Шкафы вдоль стен, широкие кресла, длинная скамья - словно это был всего лишь причудливый дом без окон. Потолок пещеры терялся в высоте, куполом взмывая ввысь. А при входе в пещеру лежали двое волков, потрясающих Лилиан своими размерами. Но для статуй их шерсть, мягкая и длинная даже с виду, была слишком, слишком реалистичной. Их бока вздымались от дыхания, заставляли серо-черную шерсть шевелиться в такт ему. Лилиан в почти бессмысленном жесте сжала маленький ножик, лежавший у неё в кармане. Лилиан надеялась, что гигантские волки - это всего лишь статуи. Украшения в странном доме. Нечто, поддающееся нормальному объяснению. Нечто, менее опасное. Но Лилиан боялась, что всё происходит не на самом деле. «Спятившая» - дразнили её мальчики в приюте.

Волки шевельнулись, отвлекая её от размышлений. Рядом с фантастическими, сказочными зверями она казалась самой себе чудовищно маленькой. Лилиан сжалась, следя за каждым шагом гигантских зверей, бывших значительно выше её. Выше любого знакомого ей человека. Лилиан считала шаги, пока волки приближались к ней. Что им вообще нужно? Лилиан не могла понять это, равно как и ничего из происходящего вообще. Наконец, один из них оказался практически вплотную к ней. Лилиан уставилась в немигающие глаза, похожие на чаши, переполненные расплавленным золотом. Почувствовала осторожное прикосновение прохладного носа к своему носу. Лилиан невольно зажмурилась вновь, аккуратно отодвинулась от волка. А затем услышала тихий женский смех. По спине Лилиан поползли мурашки от этого незамысловатого звука. Лилиан не слышала никаких шагов. Волки не смеются. Лилиан заставила себя распахнуть глаза и уставилась на молодую женщину в странном, старинном платье, богато украшенном сложной вышивкой. Черные волосы ниспадали на плечи, слишком короткие, не сочетающиеся со старинным нарядом, черты лица молодой женщины были слишком острыми, глаза – слишком яркими. В ней всё было слишком. Женщина стояла в точности там, где находился волк. Лилиан потёрла нос, чувствуя, что от женщины пахнет мокрой собачьей шерстью, мёдом и специями. Хотелось чихнуть. «Не собачьей – волчьей» – поняла Лилиан. Лилиан поёжилась, понимая, что именно произошло, пока она сидела и жмурилась, как дурочка. Волк стал этой женщиной. Нереально, невозможно, но Лилиан не могла не доверять собственным глазам - она и так не доверяла никому, кроме себя. Кажется, ей снова придётся поверить в такое, какое нормальным людям верить нельзя.

– Очнулась, малышка. Госпожа будет рада, – довольным голосом сообщила ей незнакомка. Лилиан стало неуютно от простого обращения. Малышка. Когда её звали так в последний раз? Обращение заставило её вспомнить лица родителей, уже поддернувшиеся непрозрачной пеленой. Лилиан не могла сказать, что хорошо помнит их. Не могла вспомнить точно, как они выглядели, какими были и что именно делали вместе с ней. У Лилиан были только ощущения, неосязаемые обломки памяти, которые она бережно хранила в своём сознании. Единственные осколки неодиночества. Запах духов с персиками. Почти ощутимые прикосновения. Цветы, всегда стоящие на столе. То, как она держала в пальцах кольцо с прохладными гранями яркого солнечного цвета. И простое обращение «малышка».

– Кто вы такая? – резко спросила Лилиан, всё ещё сжимая нож. Она старалась выглядеть как можно более агрессивной – потому что помнила, что тех, кто выглядит слабыми, бьют. По крайней мере, так было в приюте. Женщина взмахнула рукой – Лилиан с сильным удивлением заметила, как отрастают когти, становясь более длинными и явно звериными, чтобы через несколько мгновений превратиться в обычные женские ногти.
Лилиан знала одно: она совершенно точно всё ещё спит. Эта мысль позволила ей немного расслабиться, перестать ждать подвоха каждую секунду. Во сне может случиться что угодно. Абсолютно. Оборотни во сне? Что тут странного. Это ведь даже не кот, разговаривающий, от которого остаётся одна улыбка. Лилиан с вызовом посмотрела на женщину.

– Меня зовут Гёрд, маленький волчонок из Мидгарда, – произнесла женщина. От произнесённого слова на Лилиан опять пахнуло прошлым: запахом пожелтевших страниц, тяжестью старой книги в руках и голосом матери, читающей странные стихи. Лилиан не помнила ни слова, но помнила, что Мидгард как-то связан с этими стихами и этой книгой. Или не Мидгард, но другое, странное слово, которое раньше приятно перекатывалось на языке. Новое обращение уже не смутило Лилиан. – Я служу госпоже Ангрободе. А она приняла тебя.

– П-приняла меня? Что это значит? – немного ломким от удивления голосом спросила Лилиан.

– Приняла – значит, приняла в семью. Кто я такая, чтобы пренебрегать просьбой сына, с которым оказалась разлучена слишком давно? – Лилиан даже не заметила, как к ней подошла ещё одна женщина. Высокая, статная, с копной рыжих волос, свободно спускающихся по её плечам. Она улыбалась уголками губ, но Лилиан не могла не видеть усталость в её глазах, почти будничную деталь облика женщины. Ангробода. Очень странное имя. Лилиан ни разу не слышала ничего подобного, но ведь во сне может происходить что угодно? В этом странном сне её называли волчонком, и последние мысли о том, что происходящее может быть явью, растаяла. Наяву никто бы не принял бы её в семью. Люди не бывают добрыми просто так. Даже в своём возрасте Лилиан знала это. Они могут притворяться, использовать в своих целях, или делать что-то по долгу своей профессии – но никогда не по собственному желанию. Но вместо того, чтобы сказать о своих мыслях или возмутиться, Лилиан просто уточнила:

– Где мы находимся? Что это за место?

– Добро пожаловать в Железный Лес Ярнвид, волчонок, – Ангробода потрепала её по щеке. Легкое касание. Никаких резких движений. Но Лилиан напряглась, ощущая – всего несколько секунд - чужое прикосновение на своей щеке. Чужие руки возвращали её в приют, заставляли снова переживать то, из-за чего Лилиан, обычно бывшая рассудительной, особенно для своего возраста, решилась сбежать в неизвестность. Лилиан сжала руку в кулак, до боли врезавшись ногтями в ладонь. – Люди обычно не знают, что это место существует в реальности. Никто не знает. Но людям знать это вовсе необязательно. Правда, волчонок из Мидгарда? Мидгардом мы зовём ваш, привычный тебе, мир. Человеческий мир.

– Хотите сказать, что миров больше, чем один? Это звучит, как сказка, а я в них уже не верю.
Лилиан могла припомнить много того, во что не верила. Раньше – год или два назад, она и сама уже плохо помнила – Лилиан доверяла своему чутью. Говорила то, что думала. Говорила то, что видела. За что была прозвана старшими ребятами из приюта чудачкой и чокнутой. Никто в приюте не обращал внимания на детей достаточно, чтобы разбираться в причине возникающих у неё синяков. Для таких мест, может, это не было нормой, но для того, в котором воспитывалась она, было. Лилиан запомнила: своим глазам верить нельзя. И хотя она понимала: во сне действуют иные правила, а женщина перед ней, Гёрд, недавно была волчицей, вызубренную дрессировку из головы оказалось не так просто выбросить. Ей не было и четырнадцати, но Лилиан оказалась неплохо обучаема. Правила поведения и осторожность составляли её жизненное кредо не слишком уж и долго, но успели въесться под кожу. Ангробода прикоснулась к её подбородку двумя пальцами, заставив посмотреть Лилиан прямо в её глаза. Мягкое золото легко расплылось по светлым глазам Ангрободы, но это не пугало Лилиан. Никакие метаморфозы не могли её напугать. Лилиан, глядя в волчьи глаза на женском лице, ощутила жжение, давно знакомое, в своих собственных. Она и правда была маленьким волчонком из Мидгарда. Это прозвище удивило её меньше всего во сне. Лилиан, подчиняясь инстинктам, стряхнула руку Ангрободы и зарычала, правда, совсем тихо. Зверь смотрел из неё таким же немигающим взглядом, как волчица, сидящая в Ангрободе. Они все тут были волками - вольными зверями, запертыми в клетках из человеческих тел. Лилиан знала, как выглядит со стороны. Но она имела право быть собой хотя бы в своём собственном сне. Она вцепилась отросшими когтями в шкуры, лежащие на кровати, и с вызовом посмотрела по сторонам. Но вместо осуждения её вызывающего поведения Лилиан с удивлением наткнулась на усмешку Ангрободы. Волчицы у входа разразились лающим звуком, похожим на смех.

– В следующий раз ври немного более убедительно, волчонок. Меня раздражает ложь, малышка Лилиан, – произнесла Ангробода гораздо более резким голосом, чем до этого. – Твой мир остался позади. И сейчас тебе лучше запомнить, что меня раздражает, волчонок.

Ангробода помогла ей подняться с кровати и подвела к большому зеркалу, всё ещё стоя позади неё и положив ладони на плечи Лилиан. Лилиан посмотрела на шерстяное платье на себе, на растрёпанные после сна волосы, и на лицо, которое показывало то, что она скрывала слишком долго. Оборотень. Расплавленное золото волчьего взгляда напоминало Лилиан о первом обороте. О жарком августе, о рано вставшей луне. Перед её глазами всплывает маленький магазинчик. Полки с продуктами. Острая боль. Смех подростков, шум и гам, чей-то испуганный вскрик. Её лапы, мелькнувшие перед глазами. Непонимание. Разбитая бутылка. Собственный скулёж. Побег из того города. Новый приют и вечные попытки держать себя в узде.

– Вы правы. Я не могу говорить о том, что не верю в сказки, – тихо произнесла Лилиан, расправляя плечи.

– Я сделаю всё, чтобы мой дом стал и твоим, верь мне, - неожиданно произнесла Ангробода и механическим жестом погладила Лилиан по голове. Они были почти незнакомы. И Лилиан почти верила ей, понимая, что эта доброта предназначается не ей. Лилиан пару раз попадала в приёмные семьи. В семьи, где люди стремились получить собственного ребёнка, но здоровье мешало им. И она помнила это выражение лица у взрослых. Странная тоска. Тоска даже не по нерождённым детям, а по несбывшимся мечтаниям. Когда чего-то нет, так легко представлять, каким чудесным оно было бы, так легко обвинять злую судьбу, когда будущее всё равно никогда не подарит исполнение этого желания. Лилиан уже знала, как приятно бывает мечтать, и как жестоки исполнившиеся мечты. Лилиан мечтала о семье, а получая её, не имела того, о чем пишут в детских сказках, и чего желают все приютские дети. Ни тепла, ни всего прочего. И даже со своим малым опытом, даже если допустить реальность происходящего, она понимала, кому бы хотела сказать это Ангробода. Женщина обмолвилась о детях, с которыми её разлучили уже очень давно. О чем ещё думать? Но Лилиан не хотела и не могла отказываться и от этого шанса. Она могла сбежать, но куда? Чтобы решить, оставаться или нет, ей нужно больше времени. Больше информации. Подтверждение, что она не лежит сейчас в коме и не видит странный сон.

На тысячи миль от неё располагался неизведанный мир, о котором она не знает ничего.