6.Козырь
1 октября, вторник
Watch Me Burn — Michele Morrone
В кабинете директора с утра оживлённо, даже чересчур:
— ...Она умудрилась поджечь в маленьком замкнутом помещении инсектицидную дымовую шашку! Вздумала отравить наших детей!
— ... Я требую перевести эту социопатку в другой класс! Или вообще в другую школу!
— ... Мы будем жаловаться в Управление образования!
Подпирая спиной стену у дверей кабинета, я даже не пытаюсь стереть с лица довольное выражение. Мысленно насвистываю «в траве сидел кузнечик». Шашка оказалась просто находкой — теперь перевести меня просит не мама, а родители всех остальных ашек. Ну не чудо ли? Просто какая-то магия вне Хогвартса!
С мамой я, правда, так и не объяснилась. Вчера, когда уходила спать, она всё еще негромко и серьёзно разговаривала с кем-то по телефону, а сегодня с утра умчалась на работу до моего пробуждения. В любом случае новости о моих подвигах успели достигнуть её ушей, и я уверена, что как только мама будет посвободнее, тут же прибежит к директору писать заявление о моём переводе.
— Ты ненормальная, Романова, — лениво комментирует Лис.
Он, и ещё три человека, подпирают стены рядом со мной. Если Князев остался цел благодаря своей политике невмешательства, то остальные — те, кто искренне не горел желанием со мной поквитаться: ладья с цветными прядями в косах, парень-пешка с нашивками футбольных команд на рюкзаке и девочка-фанатка корейского кей-попа, судя по картинке на белом худи.
Остальные сегодня в школе отсутствуют, но вчера я успела узнать, что ботаники тоже умеют материться в три этажа, пока лицезрела их ошалелые от дыма физиономии. У них слезились глаза, покраснела кожа, а кого-то даже вырвало. Все живы-здоровы, но сегодня остались дома. Зато вместо учеников в школу примчались их родители, объединившие усилия под эгидой единой цели: перевести Романову обратно в «в» класс. А я что? Я разве против? Я очень даже за.
— Не ненормальная, а справедливая, — отзываюсь с усмешкой. — Не люблю нечестные драки. Вот если бы Полуянова явилась выяснять отношения со мной один на один, как Пушкин с Дантесом на дуэли, всё было бы иначе. А так — каждый получил что хотел: я — возможность вернуться туда, откуда пришла, а твои одноклассники — хороший жизненный урок и подарок от меня на прощание.
Елисей отворачивается. Кажется, в произошедшем он винит себя: сделал неправильный выбор, не проконтролировал ситуацию, недооценил противника. Моя эффектная выходка бросила тень на его репутацию лидера, но мне-то до этого что?
Пока Лис молчит, в разговор вступает Катя — та самая ладья с цветными прядями:
— И тебе их не жалко?
— А им меня? Что-то я сомневаюсь, что, окажись я после вчерашнего в больнице с синяками и переломами, хоть кто-то примчался бы туда меня жалеть.
Катя пожимает плечами, подтверждая, что из них точно никто бы не примчался, но я это и так знала.
— Не было бы ни синяков, ни переломов, — с мрачной досадой признаётся Лис, подтверждая если, не своё одобрение вчерашнего, то как минимум молчаливое согласие.
Ашки просто хотели меня запугать, сломать, отомстить, а Князев предоставил им такую возможность, не подумав о том, что страх и отчаяние — слишком мощные мотиваторы. Они заставляют людей делать то, на что те никогда не решились бы сами. Они стирают границы дозволенного, открывают ворота жестокости, которую в приличном обществе принято держать под замком.
Тем временем атмосфера в директорском кабинете накаляется: Пётр Сергеевич, имеющий за куцый хвостик на голове прозвище Чиполлино, с трудом отражает атаки разъярённых родителей. Каждая его реплика тише и короче предыдущей.
Судя по визгливому голосу, больше всех старается мать Полуяновой. Это и немудрено: кажется, именно в Ксенькины руки я вчера швырнула шашку, она ведь ближе всех к двери стояла — молотила по ней кулаками, считая, что загнала меня в ловушку. Но именно в ловушке рождается стратегия. Там где кажется, что выхода нет, открываются новые пути к победе. Мне давно об этом известно.
Теперь Ксенькина мать считает, что загнала в ловушку несчастного Чиполлино. Что же, у осинки не родятся апельсинки. И отчего-то мне кажется, что у директора тоже имеется козырь в рукаве. Не дымовая шашка, конечно, но тоже нечто серьёзное. Вопрос только, в чью этот козырь пользу?
— ...Ей вообще место в тюрьме, а не за школьной партой! Мы напишем петицию! Поднимем такой общественный резонанс, что всей школе не поздоровится!
После подобного фантазия уже рисует мне триумфальное возвращение в родной «В» класс. Я вернусь как победительница, как настоящая героиня, побывавшая среди врагов и поставившая их на место. Нужно потренироваться скрывать счастливую улыбку, чтобы выглядело так, будто в моей победе нет совсем ничего выдающегося. Выглядеть невозмутимо, пока одноклассники будут аплодировать мне, словно кинозвезде, получающей Оскар.
Что-то мама долго не появляется, а следовало бы. Иначе вопли Полуяновской мамаши приведут меня не в «В» класс, а в отдел полиции. Но мама, оказывается, даже сети в последний раз была в шесть утра, судя по мессенджерам. Хмурюсь, понимая, что ей в очередной раз не до меня, а козырь в рукаве Петра Степановича может не понравиться не только моим врагам, но и мне само́й.
Действительно, иногда интуиция работает слишком хорошо, но сейчас меня это не радует. Козырь Петра Степановича я узнаю́ по звуку чётких и уверенных шагов, когда он поднимается по лестнице. Свет из высокого окна падает на идущего со спины, а мне слепит глаза, но недовольное лицо мужчины я могу представить себе и так.
Как ни странно, он выглядит спокойным. На нём чёрный деловой костюм и рубашка с галстуком. Идущий к нам человек почти такой же монохромный, как и я. Да и помимо монохрома мы похожи настолько, что я кажусь его уменьшенной копией в женском варианте. Когда-то я страшно гордилась нашей схожестью, но со времён развода это обстоятельство стало страшно раздражать.
У кабинета отец коротко кивает мне и замершим в недоумении одноклассникам. Дёрнув на себя дверную ручку, входит в директорское логово без стука.
Напряжённо замираю, и вся превращаюсь в слух. Судя по повисшей в коридоре тишине — не я одна. Лис тоже хмурит брови, а свободная от стопки учебников рука сжата в кулак.
— Здравствуйте, Александр Викторович! — Чиполлино радуется появлению моего отца, словно тот — Дмитрий Донской, пришедший на Куликовскую битву, чтобы положить конец татаро-монгольскому игу.
Представление о том, как сильно ошарашено иго засевших в кабинете мамаш немного поднимает мне настроение, но не настолько, чтобы ослаб напряжённый узел, в который по ощущениям стянуло внутренности.
— Надеюсь, причина, по которой я должен был в срочном порядке отложить судебное заседание достаточно серьёзна? — без приветствий холодно бросает Александр Романов.
Он умеет делать подобные заявления максимально устрашающе, даже когда на нём нет чёрной мантии и носимого поверх неё белого воротника. Так вышло, что мой отец ещё и председатель городского суда. Тем, кто сейчас притих в директорском кабинете, об этом прекрасно известно, как минимум, матери Полуяновой. Тем не менее она, кажется, ошарашена его внезапным появлением не меньше остальных. Но и я сама не представляю, зачем отец явился сюда, и чем чревато для меня его вмешательство.
— Дело в том, Александр Викторович, что родители учеников требуют перевести вашу дочь в другой класс или другую школу, — спокойно объясняет директор, а в его голосе проскальзывают самодовольные нотки: он счастлив, ведь только что переложил проблему с больной головы на здоровую.
Эта его фраза отчего-то служит сигналом к старту коллективного ябедничества: голос подают сразу несколько мамаш:
— ...Аниса плохо влияет на наших детей! У них теперь плохие оценки по алгебре!
— Она вносит раздор! А выпускной класс — самый важный! Им к поступлению готовиться надо, а не разборки устраивать!
— Вчера она отравила одноклассников дымовой шашкой!
Все эти жалобы звучат одновременно, мамы и отцы ботаников перебивают друг друга. Каждый намерен донести свою точку зрения до нового участника развернувшейся за дверью драмы.
— Мне об этом известно, — он отвечает спокойно, но голос хорошо слышен сквозь гомон.
Удовлетворённо хмыкаю. Ещё бы ему не было известно. Наверняка Ксенька в красках рассказала о том, как сильно ей не понравилась дымовая шашка. Тем не менее за прошедшее после развода время отец едва ли перемолвился со мной парой слов, и в школе ни разу не появлялся. Так из-за кого он явился теперь: из-за Ксеньки? Её мамаши? Моей матери? Меня?
— И ты считаешь, что это нормально?! — тут же вскидывается Полуянова—старшая, недальновидно вынося семейную ссору на всеобщее обозрение. — Что, если в следующий раз Ксюшу увезут в больницу из-за очередной эскапады твоей дочери? Аниса должна учиться в другом...
Она не успевает закончить предложение, потому что папа раздражённо, но веско перебивает:
— Аниса будет учиться в «А» классе. — Каждое слово звучит, словно удар тяжёлого молотка. Наверное, он таким тоном на работе приговоры зачитывает, отправляя людей в колонии или тюрьмы. — Это моё решение, и что бы вы все ни думали об этом, и куда бы ни жаловались, оно не изменится.
Прикрываю веки. Я слишком хорошо понимаю, что это значит. То, что сказанное — точка. Теперь хоть взорви я школу, хоть сожги её дотла, хоть обрей Полуянову наголо — это ничего не изменит.
— Но из-за её выходок наши дети... — начинает кто-то, знающий Александра Романова не так хорошо, как я.
Он обрывает говорящего коротким и твёрдым:
— Выходок больше не будет.
Блин-малин. На его месте я не была бы в этом так уверена. Даже если учиться я буду с ашками, точно знаю, что сумею обеспечить им при этом максимальный дискомфорт.
Тем не менее для остальных присутствующих папино заявление звучит убедительно. Лис рядом сотрясается от беззвучного смеха. Не верит. А возможно тоже только что осознал, что всё оставшееся до конца учебного года время я проведу в его классе, и теперь в его смехе мне мерещится что-то истерическое.
Отвлёкшись на Князева, пропускаю окончание митинга в директорском кабинете и возвращаюсь в действительность лишь тогда, когда передо мной снова возникает отец.
— Идём, Ниса, — заявляет он безапелляционно и проходит мимо так, словно я дрессированная собака, которая обязательно за ним последует.
Кажется, за то время, что мы не общались, папа забыл, с кем имеет дело. Но я буду не я, если не напомню. Дерзко фыркаю:
— У меня уроки.
— Нет у тебя сегодня уроков. — Он оборачивается, смотрит пристально прикидывает, чего от меня можно ожидать. — Вы пятеро выживших на сегодня освобождены и можете быть свободны.
— Значит, у тебя судебные заседания. — Я пожимаю плечами.
Сама не понимаю, хочется мне с ним идти куда-то и разговаривать, или нет. Имей я определённое мнение на этот счёт: сбежала бы. Но я стою, смотрю, взвешиваю необходимость разговора после долгого перерыва.
— С ними я как-нибудь сам разберусь, — он усмехается, и эта усмешка помогает желанию поговорить перевесить стремление умчаться отсюда так быстро, чтобы он только подошвы моих ботинок видел.
Поэтому я всё же плетусь следом за отцом, почти волоча за собой сумку по полу. Послушно сажусь на заднее сиденье блестящего чёрного джипа. Молчу, отворачиваясь к окну. Оказавшись за рулём, отец делает несколько звонков, суть которых сводится к тому, что в ближайшие пару часов он на работе не появится. Он не спрашивает — ставит в известность, предоставив помощнику разбираться с теми, чьи дела были назначены на это время.
Я мысленно прокручиваю то, что услышала у директорского кабинета, снова и снова, пытаясь понять, что же из сказанного отцом сильнее всего меня зацепило. Наконец, догадавшись, интересуюсь:
— Решение о моём переводе в «А» класс было изначально твоим?
— Да, Ниса, — негромко отвечает он.
От его ответа внутри разливается злость — густая, чёрная и липкая как смола. Это он решил. Вот так просто: взять и одним махом испортить мне жизнь. Дважды. В машине спокойно. Негромко урчит мотор. Радио выключено. Звуки с улицы не проникают внутрь благодаря хорошей шумоизоляции.
Внешне я тоже остаюсь невозмутимой:
— Почему?
Вместо того чтобы ответить, отец останавливает машину у кафе-кондитерской и предлагает:
— Пойдём, выпьем чаю.
Не то чтобы он спрашивал, или моё мнение в этом вопросе что-то решало. Он привык к тому, что его слушают безоговорочно, поэтому глушит мотор и выходит на улицу. Открывает передо мной дверцу машины.
Если не вдаваться в нюансы, есть сладости вместо того, чтобы сидеть на уроках — мечта любого ребёнка. Но в моём случае не вдаваться в нюансы не получается:
— Надеешься заткнуть мне рот пирожными, чтобы перестала задавать неудобные вопросы?
— Я задолжал тебе объяснения, Ниса, — одними губами усмехается отец. — Пирожные, если подумать, тоже.
___________________________
Конец ознакомительного фрагмента
История участвует в конкурсе "Магия слов" на платформе Литнет и до окончания конкурса полностью будет доступна только там (бесплатно). После окончания конкурса книга с большой долей вероятности появится и на Ваттпад тоже.