Дети света и дня

И схватил Михаэля за провинности господин его, и повелел бросить в темницу герцогскую, вместе с прочими узниками. И молился Михаэль Создателю денно и нощно, прося явить ему милость Его. И услышал Михаэля Создатель, и обрел тот благоволение во взгляде начальника темницы.

Книга Даниэля, глава двадцать шестая) [1]

Multae insidiae sunt bonis [2]

Лето 804 года от явления Даниэля Великого. Имперское герцогство Вирбельт, город Кремменбург

1

Вальдемар Циглер всей душой ненавидел дожди и туманы. Два десятка лет из своих двадцати четырех он прожил в теплом и солнечном Функене, где лучи света касались земли едва ли не две сотни дней в году. Поэтому дождливый и ветреный климат Вирбельта вызывал у него лишь одно желание — бежать, немедленно бежать отсюда и больше никогда не возвращаться.

Увы, но бежать юноша не мог не только из герцогства, но даже и из тюремной камеры, где он сидел вот уже третью неделю. Со дня на день его должны были отвести на виселицу за то, что он обесчестил внучку главы Монетного двора. Нет, конечно, лишить ее девства мечтали многие жители Кремменбурга — да вот только он-то, Вальдемар, помышлял совсем об ином!..

По правде сказать, Ирма Хольстен с Башенной улицы могла, при должном на то старании, свести с ума кого угодно. Статная белокурая девица с болотно-зелеными глазами лишила сна и аппетита не один десяток юношей, населявших Кремменбург. И Вальдемар, которого отец отправил из родного Зуггенталя своим торговым представителем при дворе его светлости Флориана, не стал исключением.

Два месяца фрау Хольстен пускала в ход любые известные дочерям Евы уловки, чтобы молодой человек позабыл обо всем, кроме ее улыбки и взгляда. И вот наконец одной прекрасной ночью, на исходе мая, юный Циглер узнал, что любовь состоит не только из прогулок и чтения сочинений миннезингеров. После того, как молодые люди наконец сумели оторваться друг от друга, в голове Вальдемара серебряным колокольчиком билась только одна мысль: «Женюсь... видит Даниэль, завтра же пойду к старшему Хольстену и буду просить руки Ирмы!..».

Добраться до главы Монетного двора оказалось не суждено, однако судьба его все же необратимо изменилась. Уже под утро, буквально через три колокольных звона [3] после того, как счастливый молодой человек добрался до дома, который  на улице Кожевников, в его дверь принялись настойчиво молотить: то ли кулаками, то ли ногами, то ли посохами — а может, и всем этим сразу.

Когда, с трудом разлепивши веки, которые он только-только смежил после бессонной ночи, Вальдемар добрался до двери и распахнул ее - тут же стало ясно, что о свадьбе придется забыть. На пороге, едва ли не пританцовывая от радостного возбуждения, стоял Эвальд Шмид — городской фогт и по совместительству личный секретарь его светлости Флориана, высокородного и могущественного владетеля этих мест.

А за его спиной, с головным платком в руках и заплаканными болотно-зелеными глазами, стояла не кто иная, как Ирма Хольстен. Та самая Ирма, что добрую половину прошлой ночи обещала любовь до последнего вздоха, при этом даря все новые и новые объятия и поцелуи - каждый слаще прежнего.

Из путаных, что твои рыбачьи сети, объяснений Эвальда молодой человек сумел понять лишь три вещи. Первое: он обманом и силой подверг несчастную вышепомянутую Ирму бесчестью, коему та изо всех сил сопротивлялась (при этих словах фогта изумленный Вальдемар аж рот открыл). Второе: она, как оказалось, уже давно была обещана замуж какому-то хлыщу из Эммендингена по имени Кристиан фон Бём. Этот дворянчик, помимо прочего, был еще и троюродным племянником его светлости. И само собой, герцог Вирбельта не очень-то оказался рад тому, что какой-то торгаш серебром расстроил свадьбу его родича, на которой Флориан должен был быть не только главным гостем, но и посажённым отцом невесты.

Из этих двух обстоятельств неумолимо вытекало и третье: Вальдемару Циглеру вместо новых свиданий с будущей женой грозило теперь одно-единственное — с хорошо просмоленной веревкой. О чем, собственно, юношу недвусмысленно и предупредил сопровождавший Шмида кремменбургский капеллан.

«И заповедал Даниэль: если кто встретит девицу нетронутую, но обрученную - и схватив ее, ляжет с ней в постель, то надлежит того предать смерти чрез повешение. И буде мужчина тот начнет кричать о своей невиновности, то не нужно слушать его - ведь когда девица обрученная кричала в его руках, то ее также никто не желал услышать, чтобы спасти!» [4], — подпрыгивая, процитировал он Книгу Даниэля (круглое и лоснящееся, что твой окорок, лицо святого отца при этом выражало крайнюю степень благоусердия).

Пришедшие со Шмидом и капелланом стражники споро повязали Вальдемара и отвели его в городскую тюрьму, едва дав собрать с собой сменное белье, переплетенный в кожу шрайка том о технике добычи серебра да акварельный рисунок родной семьи, который молодой человек взял с собой три года назад при отъезде из Зуггенталя.

2

Лотар Циглер, отец Вальдемара, почти всю свою жизнь проработал на зуггентальских серебряных рудниках. Начинал он простым добытчиком на одной из «дудок» [5], но за четверть века смог пройти большой путь от того, кто лишь увеличивал благосостояние правивших Функеном герцогов Зайнсхаймов, до владельца собственного торгового дома — «Циглер и сыновья». Этих самых сыновей у Лотара выросло в итоге двое — Вальдемар и 12-летний Якоб. Кроме них, его жена Ютта подарила супругу двоих близняшек-дочерей, Софию и Лизелотту, которым нынешней весной исполнилось по восемь лет.

Серебро вот уже четыре сотни лет составляло основную статью дохода не только всего Зуггенталя, но и соседних Вальдкирха, Кастельбурга и Шиммера. Поэтому перспективы торгового дома рисовались Лотару весьма радужными, и он небезосновательно рассчитывал, что «солнечный мальчик», как из-за огненно-рыжей шевелюры ласково называла Вальдемара мать, станет ему надежным и первейшим помощником в делах.

Ютта Циглер часто шутила, что рыжий и веснушчатый Вальдемар — плоть от плоти земли Функена, почти круглый год согретой солнцем и теплом. Она и сама относилась к своему первенцу гораздо теплее, чем к последующим детям. А когда между многочисленными заботами о детях и доме оставалось время поразмыслить о причинах такой разницы, она раз за разом понимала, что, глядя на Вальдемара, постоянно вспоминает о том счастливом для нее времени, когда им с мужем было всего по двадцать два года.

В те дни Лотар еще не возвращался почти каждый вечер мрачным, как туча, по дороге налегая в трактире на грюйт и копченую ветчину с чесноком, перцем и можжевельником. А главное — совсем не поднимал на жену рук, которые постоянно были в серебряной пыли. Все было совсем наоборот: он приходил домой усталым, но довольным, брал на руки полугодовалого сына и, весело смеясь, подбрасывал его в воздух. А после принимался самозабвенно и горячо целовать жену. Словом, все дни были солнечны, все ночи горячи, и будущее представлялось ей безоблачным и счастливым.

Теперь им обоим было уже под пятьдесят, и характер Лотара необратимо изменился в худшую сторону — не в последнюю очередь из-за того, что в доме стали водиться большие деньги. С тех пор, как открылись «Циглер и сыновья», Ютта все чаще видела мужа обозленным, сердитым.. и словно бы испуганным из-за того, что его богатству могут позавидовать. Особенно он негодовал на своих же бывших дружков по артели. Ему почти постоянно казалось, что вот-вот, еще немного, и они нагрянут в контору едва ли не с ножами и дубинками, в поисках набитых серебром сундуков и кошелей.

И ныне ладони Лотара (испачканные уже не в серебряной пыли, но в чернилах и воске), все чаще не гладили жену, а сжимались в кулаки. Он был твердо и непоколебимо убежден, что, раз он кормит и одевает семью, то может поступать как ему заблагорассудится — «на том простом основании, что я мужчина». Все чаще теперь, стоило Ютте ввечеру сказать мужу хоть пару слов поперек, как к утру лицо ее начинало отливать всеми цветами радуги.

Младшие Циглеры в таких случаях предпочитали разбегаться по соседским домам, пережидая, пока отцовский пьяный гнев сойдет на нет. А ее любимый солнечный мальчик, защитить маму уже не мог — потому как три года не жил под кровлей родного дома. В немногочисленных же и коротких письмах в Кремменбург, что Ютта с оказией отправляла сыну, она боялась жаловаться на Лотара. Узнай он об этом, ей бы точно не поздоровилось — а денег на лекаря, кроме мужа, просить было все равно не у кого...

3

Ничего не знавший о материнских проблемах Вальдемар томился в тюрьме на улице Свободы (подобная ирония магистрата, давшего разрешение на строительство, служила неисчерпаемым источником анекдотов как от стражи, так и от арестантов) еще со дня святого Иоахима. А сегодня, если верить доносившимся до него из караулки разговорам тюремщиков, на календаре уже была святая Агнесса [6]. И это означало, что через три дня Вальдемару должно было исполниться двадцать пять лет. Если, конечно, его не вздернут раньше.

Пока что его спасло то, что его светлость Флориан последние две недели был в отъезде, посещая столицу Империи — величественный и прекрасный Шаумбург. Единственный город во всем Хостланде, насчитывавший тысячу тысяч жителей (а по слухам тех, кто регулярно колесил по дорогам королевства Эдельштейн, едва ли не вдвое больше).

Но вот уже четыре дня, как герцог вернулся в родовые земли Вирбельта. И вот уж теперь-то, казалось бы, Вальдемару не избежать ни скорого суда, ни заранее известного приговора. Но тут Судьба в очередной раз сделала извилистый крюк, подарив юноше шанс на свободу, о котором сам он даже не подозревал.

Все дело было, собственно говоря, в императорском письме. Флориан, хоть и был полновластным и непререкаемым хозяином этих мест, но юридически являлся вассалом Его Величества Зигфрида III цу Шаумбург, двадцать седьмого императора Хостланда, владыки Самоцветов, Монет и Жезлов. Того, кого и друзья, и враги чаще называли не именем, а прозвищем, известным всем соседям Империи от Баскингтона на западе до Греары на востоке, и от Торнада на севере до Фейхдоррана на юге. Проще говоря — Зимнего Льва.

Вот уже скоро пять лет как император с переменным успехом сражался с королем Балинтом за немалый кусок приграничных земель, которые отобрал у Греары еще его отец, Теобальд цу Шаумбург. Эта война занимала Зигфрида настолько сильно, что следить за событиями в собственных вассальных территориях у него ни было ни сил, ни времени. Но пару недель назад владыка Хостланда прислал Флориану срочное повеление явиться в столицу.

К своему огромному удивлению, самого Зимнего Льва герцог в Шаумбурге не застал. Согласно уверениям Первого Канцлера [7], вначале Его Величество ожидал сбора трех новых легионов, которые должны были отправиться на восточную границу, а затем по какой-то причине срочно уехал на переговоры в Торнад с северным таном Йормундом — перед этим, впрочем, оставив Флориану личное послание. Именно его хозяин Вирбельта и решил по возвращении домой обсудить со своими ближайшими советниками.

4

Окна в гостиной на первом этаже кремменбургского замка были распахнуты настежь. Сквозь них до людей, сидящих на обитых кожей стульях с высокими спинками, доносился аромат цветущих в саду мальвы, календулы и лилейника. Лето неудержимо стремилось к своей вершине, заставляя жителей Кремменбурга, Троссингена, Геленау и прочих городов и селений герцогства все чаще глядеть в небо в ожидании дождя. Однако последний раз капли влаги падали с небес на землю еще на святого Ульма [8].

— Снова ни облачка... хоть бы одна тучка набежала! Иначе Вирбельт рискует в этом году недосчитаться зерна. Конечно, крестьянам не привыкать — они из рода в род передают секрет того, как выпекать хлеб из всего, что попадется под руку. Когда при Бертольде Браме, что правил этой землей три с лишним века назад, ее накрыл великий голод, то местные жители брали белую глину или песок, смешивали его с отрубями или травой и выпекали из этого булки, пытаясь набить свои животы. Впрочем, им это не сильно-то помогло. Ибо голод, что бушевал в них, они утолить так и не смогли — зато у них раздулись брюха, натянулась кожа, а голоса стали похожи на предсмертный птичий писк [9].

Произнеся эту тираду, его светлость Флориан, четвертый герцог Вирбельта из династии Кверфуртов, искренне почитавший себя властителем и богом всех этих земель, сделал очередной большой глоток темно-рубинового франкенталя (на стол его светлости каждый день попадало не меньше двух-трех бутылок напитка, что делался в личных герцогских виноградниках). После этого он в упор устремил на своих собеседников тяжелый взгляд.

Дворня хозяина Кремменбурга втайне от Флориана давным-давно прозвала его Василиском. И действительно, немигающий взгляд черных глаз герцога, казалось, мог обратить в камень любого просмотревшего в них дольше минуты.

Однако в жилах как минимум одного из его визави, похоже, текла отнюдь не человеческая, а горностаева кровь — ведь по легендам, что до сих пор забивают собой полки древних монастырей, лишь горностай, держащий во рту листья раута, может выдержать взгляд чудовища лицом к лицу.

Надо заметить, что и внешностью своей рыцарь Конрад фон Нюрнберг, прим-капитан гвардии герцогства и лучший мечник во всем Вирбельте, весьма напоминал этого зверька. Высоченный, шести с половиной футов росту по имперскому счету[10], и при этом довольно коротконогий, широкоскулый, с маленьким, выдвинутым вперед подбородком и глубоко посаженными глазами-бусинками — Конрад, казалось, всегда был кинуться в битву до последнего вздоха против всяческого зла и человеческой несправедливости.

Cпокойно выдержав взгляд хозяина Кремменбурга, фон Нюрнберг сдержанно заметил:

— Как говорили наши предки, жившие когда-то на землях Хостланда, utilissimus cimus homini simplex est, что значит «самая полезная для человека еда – это простая».. Но это, конечно, не значит, что жители Вирбельта должны питаться мучной пылью и сеном. Я обязательно помолюсь во время сегодняшней вечерни о том, чтобы Создатель исполнил желания всех алчущих и вознес смиренных к обители Своей...

— Перестаньте казаться благочестивее, нежели вы есть, Конрад!.. — раздраженно заметил сидевший рядом с ним круглолицый низенький человечек, на лице которого читалась явная принадлежность к духовному сословию. Об этом же свидетельствовал и вышитый на правом плече символ Церкви Империи — лиловый крест, в навершии которого пламенел солнечный диск, а по бокам и снизу располагались буквы A, D и S соответственно [11].

Клеменс Ветцель, архиепископ Кремменбургский и Вирбельтский, давно и безуспешно соперничал с прим-капитаном во влиянии на Флориана, поэтому их отношения были в лучшем случае холодно-нейтральными. Но иногда, как сегодня, эмоции первого из священников герцогства все же прорывались наружу. Если фон Нюрнберг был благородным горностаем, готовым защищать родную землю и ее жителей от всякого зла, то айнспатер [12] Ветцель скорее напоминал сурового кабана, грозящего поднять на клыки любого еретика, оспаривающего догматы Книги Даниэля.

— Ваше преосвященство, — фон Нюрнберг примирительно улыбнулся, но яд в его голосе мог, казалось, отравить половину вод Эрдвайна вместе с прилегающими землями и всеми их жителями, — с вашим благочестием мое не выдержит никакого сравнения, в этом я не сомневаюсь. Однако, сдается мне, его светлость позвал нас не для того, чтобы мы состязались в том, в ком из нас больше святости и меньше грехов...

— Вы правы, Конрад. Я собрал вас действительно не для того, чтобы понять, кто из вас лучше знает  Канон святой Адельгейды, или помнит день рождения Габриэлы-Матери... Во время поездки в Шаумбург Первый Канцлер передал мне письмо Его Величества, в котором сообщается нечто столь важное, что решение по этому поводу, не посоветовавшись с вами, не могу принять даже я. Но предупреждаю сразу: с момента, как только это решение будет принято, всякие споры относительно него и его обоснованности будут запрещены под угрозой неповиновения владыкам герцогства и Империи. Надеюсь, это понятно вам обоим?..

Тихий, но веский тон фон Кверфурта не оставлял никаких сомнений в том, кто на самом деле был хозяином не только этого кабинета, но и всех земель на шестнадцать тысяч имперских миль [13] окрест.

Дождавшись, пока архиепископ и прим-капитан согласно и синхронно кивнут, Флориан дотянулся до нижнего ящика своего рабочего стола и достал оттуда тонкий желтый конверт.

Фон Нюрнберг, сидевший к герцогу ближе, первым сумел опознать алевшую на конверте сломанную императорскую печать в виде увенчанной тремя самоцветами короны, под которой находились три перекрещенных жезла в окружении восьми имперских талеров. Жезлы символизировали ленные владения Зигфрида III — королевство Эдельштейн, маркграфство Мюнцен и баронство Штаббен, в то время как талеры указывали на восемь остальных земель Хостланда.

Герцог тем временем сделал еще глоток франкенталя и, откашлявшись, начал читать послание Зимнего Льва.

5

«Его Величество Зигфрид III цу Шаумбург, милостью Создателя и именем Даниэля Великого двадцать седьмой император Хостланда, наследный князь-кесарь Эдельштейна, шестой маркграф Мюнцена, третий барон Штаббена, владыка Самоцветов, Монет и Жезлов — герцогу Вирбельта Флориану фон Кверфурту, лично в руки.

Дорогой Флориан!

Как вам, должно быть, сообщил Первый Канцлер, я отбыл на север, в Торнад. Сейчас Империи жизненно необходим союз с одними язычниками против других, и дикари Йормунда представляются мне для этих целей вполне подходящими.

Говоря о тех, других язычниках, я имею в виду варваров, которые живут на наших границах аккурат между Торнадом и Греарой — в диких лесах Пелкрука, средь болот и туманов. И если они сумеют сговориться с этим старым пройдохой Балинтом (который и так обхаживает их, что твоя портовая шлюха моряков) и ударят нам в спину, то Империя потеряет почти пятую часть своих земель, а вы — своего властелина. Ибо я предпочту погибнуть на поле сражения, чем с позором принести в Шаумбург известие о том, что Зигфрид III бездарно просрал то, что с честью и кровью добыл его августейший отец, император Теобальд.

Но дело не только в фамильной чести. Есть и куда более важное обстоятельство, которое заставляет нас обратить внимание на этих Левиафановых детей.

Два года назад Его Высокопреосвященство Руфус II выпустил буллу Venatores animarum amissarum  [14], в которой призвал служителей святой Церкви Империи и проповедовать могущество Создателя и мудрость Даниэля Великого среди диких племен на востоке и юге Хостланда. В ней он подробно описал, что надлежит крестить тех язычников, которые захотят восприять Книгу Даниэля, улавливать души заблудших во мраке древних легенд и сказаний, строить для них храмы и проводить мессы, крестить их детей, благословлять молодоженов и отпевать умерших.

При этом той же самой буллой примас Хостланда отдельно провозгласил право императорской Гвардии идти вслед за священниками, применяя силу там, где мирным словом не обойтись. Для этого он заранее отпустил нашим воинам все их грехи скопом, сказав, что «хотя Создатель и посылает их жать то, что они не сеяли – но жнущий, как и сеющий, должен непременно получить себе награду за сбор плодов ради вечной жизни» [15].

Но вот о чем «Цернбургский Ястреб» умолчал, так это о том, что третий пункт данной буллы давал нашим дорогим пройдохам в рясах право беспошлинно торговать в землях Пелкрука и за его пределами. Должно быть, старик достоверно знал, что на самом деле скрывают в себе леса и болота тех мест, населенных бройсами, ягернами, земгами и еще добрым десятком племен, названий которых я и не упомню.

Впрочем, не буду ходить вокруг да около. Как мне рассказали мои агенты при дворе Руфуса, еще около пяти лет тому (то бишь как раз когда мы с Балинтом начали «войну Трех Рек») в руки примаса попал торговый отчет, написанный каким-то из фейхдорранских купцов. Они, как известно, каждый год снаряжают десятки караванов, которые добираются до Империи и ее соседей через Пелкрук, Венлавию и прочие языческие земли. Так вот, там сообщалось, что среди товаров, которые эти дикари предлагали на продажу, кроме рыбы, мехов и соли все чаще стал попадаться камень, который прежние обитатели Империи звали харпаксом [16].

Наши умники из Кентниссена уже проели мне весь мозг теми возможностями, которые открывает для имперской казны обладание запасами «горючего камня» на нашей территории — в том случае, разумеется, если она будет нашей. Именно поэтому я сейчас и отправляюсь сулить Йормунду несметные дары. Тридцать тысяч берсерков способны сокрушить почти любого противника, если речь идет не о регулярной армии, — и в итоге Пелкрук будет нашим. А деньги, которые мы получим от продажи камня, позволят нам сломать хребет армиям Балинтом и, как минимум, ослабить Греару на ближайший десяток лет. А как максимум... кто знает.

Но это будет еще не сейчас. А сейчас наша задача — получить под контроль шахты харпакса. И эту задачу я поручаю вам и вашим людям, Флориан. Пусть кто-то из них возьмет под командование пять-шесть когорт из трех легионов, собранных мною в Шаумбурге для похода на восток, и отправится в Пелкрук для этих целей.

Но главное не в этом. Сам камень должен добываться руками тех, кого нам не жалко. Понятно, что самих язычников мы делать это не заставим — для этого я должен посылать не пять когорт, а пять легионов. Значит, воспользуемся теми, кто всегда под рукой, и кому нечего терять. В наших тюрьмах хватает смертников, осужденных за преступления перед другими, и я не вижу ничего дурного в том, что они погибнут не просто так, а во благо Хостланда. Более того, я нахожу это весьма благочестивым и созвучным наставлениям наших святош. Ибо в Книге Даниэля сказано прямо: «И если обращается человек от беззакония своего и злодеяний своих , какие он делал, и творит суд и правду, то к жизни он возвратит душу свою. Все преступления его, какие делал он, не припомнятся ему, и будет он жив, не умрет» [17]. А что может быть правдивей блага Империи?..

Одним словом, дорогой Флориан, я поручаю вам дело, которое может принести богатство и славу всему Хостланду. И очень надеюсь, что вам удастся решить его ad maiorem Creator et Imperia gloriam. Более того, в случае успеха вас, например, может вполне ждать должность Третьего или Четвертого Канцлера — ибо услуг, оказанных ему лично, Зигфрид Теобальд цу Шаумбург не забывает никогда.

Да пребудет с вами милость Создателя нашего, мудрость Даниэля Великого и благодать всех святых наших, и ныне, и присно, и доколе стоит Империя. Писано в Шаумбурге в 804 год от явления Даниэля, в день святого императора Конрада Первого [18]».

6

Закончив чтение, его светлость выжидающе посмотрел на собеседников, чуть дольше задержав взгляд на прим-капитане. Фон Нюрнберг уже открыл рот, чтобы сказать о своей готовности отправиться в дикие пелкрукские леса, но герцог остановил его повелительным жестом:

— Вы нужны мне здесь, Конрад, и это не обсуждается. От нас не так уж далеко до западных границ Империи, и у меня вовсе нет желания, чтобы если наш сосед, король Гарольд IV, решит воспользоваться отсутствием Зимнего Льва, герцогство Вирбельт встретило неприятеля без своего лучшего воина!.. Но мне нужен ваш совет по поводу того, кого я могу отправить командующим когортами, которые поручил собрать император.

— Терц-капитан Леон Бродбек, ваша светлость, — без колебаний произнес Конрад. — Бастард фон Бродбека, владетеля Ирберсдорфа, дабы получить вожделенное им дворянство, положит и свою жизнь, и еще полсотни других, не меньше. Но при этом Леон — отменный мечник и обладатель кристально холодной головы, если речь не идет о горячке военных действий. Дисциплину он в войсках поставит надлежащим образом, будьте уверены!..

Фон Кверфурт кивнул, взял из чернильницы перо и размашистым почерком записал имя терц-капитана прямо на императорском конверте. После этого он обратился к айнспатеру:

— А вы что скажете, ваше преосвященство?.. В таком деле без святой Церкви Империи никак не обойтись...

— Харпакс... горючий камень.. — тихо и раздумчиво произнес Ветцель. — Здесь его можно найти только у заезжих купцов из Хольцхайма и Калкара, да и то за бешеные деньги.

— Вот именно, что за бешеные, — перебил его Флориан, многозначительно подняв указательный палец, — а в пелкрукских землях, как следует из бумаг наследников Тарифа [19], его можно грести прямо из моря, ру-ка-ми!.. Причем руки эти будут не наши с вами, а тех самых убийц и насильников, которых мы здесь наберем в ближайшие дни среди прочего сброда.. В конце концов, для такого прибыльного дела нам сгодятся и разбойники. А коли пропадут, то туда им и дорога!.. Девяти Небес им все равно не видать, так что головы членов Капитула болеть по ним не будут.

— Тогда, ваша светлость, я осмелился бы попросить вас дать поручение вашему секретарю.. Эвальду, верно же?.. Пусть он в ближайшие дни составит списки всех сидящих в наших тюрьмах мужчин старше двадцати, физически крепких, верующих в Создателя и не боящихся при случае как самим сложить голову, так и лишить ее какого-нибудь бройса или земга.

— И желательно бы наказать оному Эвальду не трепать об этом языком, — жестко добавил Конрад фон Нюрнберг, — иначе ему, равно как и почти никому из нас, окромя его светлости (тут он уважительно склонил голову перед герцогом), можно не сносить собственной головы. Ибо здесь, помимо святого и богоугодного дела борьбы с варварами, дело идет о прибыли... поистине фантастической прибыли!..

— Что ж, господа, я рад, что мы столь быстро пришли к соглашению, — улыбнулся Флориан. — А теперь, рыцарь Конрад и отец Клеменс, я прошу вас оказать мне честь и пообедать со мною. На кухне сегодня подают превосходный суп из каплунов и отварной горох с тильдрехтскими колбасками и белым соусом!..

И трое благородных мужчин, смеясь и перемигиваясь, отправились в столовую, по дороге обсуждая все на свете: от последних слухов о том, что происходит в Безанмонте при дворе графа Хьюго, до свежих цен на оленину и мед.
________
[1] Быт. 39:20-21 (переиначенная цитата)
[2] Много опасностей подстерегает добрых людей (лат.)
[3] По заведенной в Кремменбурге традиции колокольный звон раздается на главной городской башне каждые полчаса.
[4] Втор. 22:25 (переиначенная цитата)
[5] Дудка — небольшой вертикальный шурф круглой или овальной формы, который устраивают при геологоразведке и/или добыче полезных ископаемых.
[6] Согласно имперскому календарю (который, впрочем, точно так же используют жители Баскингтона, Торнада и Греары), св. Иоахим отмечается 29 мая, а св. Агнесса — 18 июня.
[7] Власть в Империи безраздельно принадлежит Шаумбургской династии, представитель которой сидит на троне вот уже практически восемь веков. Однако император, каким бы военным, политическим или финансовым гением он ни был, в одиночку неспособен управиться со всеми делами крупнейшей державы континента. Поэтому ежедневными делами, согласно многовековой традиции, управляют пятеро канцлеров. Первый из них ведает всеми придворными делами и дипломатическими сношениями. В ведении Второго Канцлера находятся армия, флот, имперская гвардия, судьи и городская стража по всей Империи. Третий отвечает за финансы, торговлю и добычу руд и металлов. Четвертый Канцлер курирует всех ученых, механиков и инженеров Хостланда. И, наконец, только очередному взошедшему на престол цу Шаумбургу во время представления канцлеров становится известно и лицо, и род занятий Пятого Канцлера — более о последнем в Империи не знает никто и ничего...
[8] По календарю Империи — 14 июня.
[9] Практически дословная цитата средневекового бургундского хрониста Рауля (Радульфа) Глабера, автора «Истории своего времени в пяти книгах»
[10] Один имперский фут — ровно 30 сантиметров; таким образом, рост рыцаря фон Нюрнберга достигал 195 см.
[11] Отсылка к латинской версии девиза Тевтонского ордена: «Adiuvare — Sanare — Defendere» (Помогать — Исцелять — Защищать)
[12] «Первый из отцов» (нем.) — титул высшего священника той или иной земли Хостланда.
[13] 1200 километров (одна имперская миля составляет ровно пятьдесят имперских футов, или 15 метров)
[14] «О ловцах заблудших душ» (лат.)
[15] Ин. 4:36, 38 (переиначенная цитата)
[16] Харпакс — янтарь (древнегреч.); «горючий камень» — название янтаря в древненемецких и саксонских хрониках.
[17] Иез. 18:22, 27-28 (переиначенная цитата)
[18] По имперскому календарю — 2 июня.
[19] Тариф бин Омар аль-Шахир — основатель династии, правящей в Фейхдорране вот уже более десяти столетий.