Глава 2: Та в океане пустота
В круглосуточном магазине пахло пластиковыми упаковками, моющим средством и чем-то хлебным, слегка несвежим. Я неспешно брела между рядами, пока не собрала самое необходимое — пачку солёных чипсов, холодную газировку в синей банке и мятную жвачку. Всё — по минимуму, но будто спасение на ночь. Очереди, к счастью, не было. Просторный магазин казался пустым, как после закрытия, хотя свет продолжал яростно жечь — белый, стерильный, болезненный. Я накинула капюшон, стараясь скрыться под ним, как под одеялом. Серые штаны мешковато висели на бёдрах, и я чувствовала себя подростком, сбежавшим из дома. Возможно, так оно и было.
Глаза болели — не то от усталости, не то от резкого света, к которому я никак не могла привыкнуть. Мне казалось, будто я — чужая в этом мире люминесцентных ламп, чужая среди ярких упаковок, и даже в собственном теле.
Когда подошла моя очередь, я молча выложила покупки на стойку.
— Buonasera, (Добрый вечер) — тихо, но вежливо бросила я, встречаясь глазами с продавщицей.
Она взглянула на меня чуть внимательнее, чем нужно, будто пытаясь понять, сколько мне лет и почему я одна здесь, среди ночи. Видимо, я действительно выглядела как малолетка — слишком юная для одиночных походов в магазин после полуночи.
— Ciao, buonasera. Hai trovato tutto? (Привет, добрый вечер. Все нашла?) — с лёгкой улыбкой произнесла она, пробивая товар. Сканер издавал мягкий звук, раз за разом.
— Sì, grazie. Solo queste tre cose, (Да, спасибо. Только эти три.) — ответила я, улыбнувшись в ответ. Её лицо показалось мне приятным: короткие русые волосы, чуть вздёрнутый нос с небольшой горбинкой, открытый взгляд. Ей, наверное, около тридцати пяти. Возможно, у неё есть дети. Возможно, она в эту же ночь тоже будет готовить чай и перекладывать вещи в пакеты, в тишине, когда весь дом спит.
— Sono quattro euro, (С вас четыре евро.) — сказала она, и я полезла в карман за сложенными купюрами. Пальцы немного дрожали — от холода или от чего-то другого.
— Ecco a lei, (Вот, держите) — протянула я, ловко передавая деньги.
— Grazie. Vuoi lo scontrino? (Спасибо, чек нужен?)
Я покачала головой — нет, чек не нужен. Хотелось уйти. Вырваться из-под света ламп, из этого яркого, выжженного пространства, где всё слишком настоящее и слишком обыденное. Она протянула мне небольшой белый пакет, и я почти сразу вышла на улицу.
На крыльце я задержалась — дышать здесь было легче. Улица была безлюдной, даже машины почти не проезжали. Влажный воздух обволакивал, словно одеяло, и я на секунду замерла, вглядываясь в пустоту дороги, будто в ожидании кого-то. Но никого не было. И это, странным образом, успокаивало.
Я отошла чуть в сторону, к самому краю стены, достала из кармана мягкую пачку и вытащила одну сигарету. Подожгла. Огонёк вспыхнул коротко, ярко, и тут же потух, оставив только слабый дым и тёплый ягодный вкус. Я сделала глубокий вдох — и почувствовала, как сладость наполняет грудную клетку, а вместе с ней — ощущение чего-то опасного, как будто я впускаю в себя нечто запретное, но всё же своё.
Сигарета тлела в моей руке, медленно, будто лениво. В этот момент я чувствовала, что живу. Немного тише, немного больнее — но всё же живу.
Кладу зажигалку обратно в карман — и тут же слышу за спиной шаги. Медленные. Ритмичные. Я не оборачиваюсь, просто замираю на полсекунды, как кошка, уловившая движение. Где-то между страхом и инстинктом. Чувствую, как фигура приближается. Останавливается рядом. Близко. Настолько, что в затылок будто дышит тёплый воздух улицы.
Парень. Молодой. Светлые волосы чуть растрёпаны, как будто только что снял капюшон. Орлиный профиль, чёткие скулы, слегка оттопыренные уши — какой-то особенно человеческий, живой. И глаза — зелёные, с блеском, будто в них отражаются неоновые вывески, которых здесь нет.
— Ehi... ce l'hai una sigaretta? (Эй... у тебя есть сигаретка?) — его голос низкий, немного хрипловатый, с той самой бархатной хрипотцой, что проникает под кожу. В Итальянской ночи он выглядел особенно красиво, почти нарисованным.
— Sì, (Да.) — отвечаю просто. Не вижу смысла врать. Свои не предают. Хоть и осталось у меня этих сигарет — считанные штуки.
Он чуть склоняет голову, уголки губ изгибаются в едва заметной просьбе.
— Me ne dai una? (Дашь одну?)
Я поднимаю на него взгляд. Он высокий, выше меня сантиметров на двадцать, если не больше. Широкие плечи, пальцы — длинные, уверенные. Что-то в нём внушает лёгкое напряжение, но дым в моих лёгких помогает удерживать спокойствие.
— Tieni, (Держи.) — протягиваю одну из своей пачки. Вишнёвая обёртка блестит в темноте. Он не задаёт лишних вопросов, не заглядывает в пачку. Просто берёт. Спокойно. Как будто знал, что я всё равно дам.
— Grazie. Hai un accendino? (Спасибо. А зажигалка есть?) — спрашивает он, хотя и так видит, что у меня есть. Проклятая вежливость, даже в просьбах.
— Aspetta, (Подожди.) — пробормотала я, выуживая зажигалку снова. Пара щелчков, искра, вспышка. Он наклоняется ближе, слегка коснувшись моего плеча, и в этот момент всё вокруг будто становится тише. Только пламя и короткое "щёлк", когда он прикуривает.
Он делает глубокую затяжку, потом выдыхает дым в сторону, не глядя на меня.
— Sei gentile. (Ты добрая.)
— Ogni tanto, (Иногда.) — тихо отвечаю, наблюдая за облаками над нашими головами. Они тяжёлые, рваные, как будто небо вот-вот прорвётся дождём. Мы стоим рядом, не глядя друг на друга, делим тишину. — Он что, заигрывает со мной?.. — вырывается у меня вслух. Слишком тихо, чтобы кто-то обратил внимание. Но всё равно — вслух. Потому что на русском.
— А если и да — могу начать, — вдруг отчётливо звучит его голос, и уже не по-итальянски. По-русски. Чисто. Без акцента.
Сердце резко проваливается куда-то вниз. Я будто теряю равновесие, хоть стою на месте. Смотрю в сторону, делаю вид, что не услышала. Стыдно до дрожи в коленях. В голове одна мысль — "сука".
Приходится натянуть на лицо что-то между виноватой улыбкой и каменным безразличием. Выходит неуклюже.
— Дашь номерок? — он спокойно затягивается, как будто разговор идёт по сценарию.
— Когда-нибудь... в другой раз, — говорю я с лёгким смешком. В голове это звучало как изящный отказ. На деле — как дешёвая отмазка. Но сработает.
Я тушу сигарету о стену, нажимаю подошвой, оставляя на асфальте чёрное пятно. Он остаётся стоять. Я отворачиваюсь и ухожу, не оборачиваясь. Не потому что гордая. Просто боюсь, что увижу — он всё ещё смотрит мне вслед.
Я шла домой не торопясь, как будто откладывала момент возвращения. Сумка с чипсами и газировкой легонько ударялась о ногу при каждом шаге. Вокруг раскинулся ночной город, в котором каждое окно, каждый фонарь будто дышали отдельно. Машины проезжали мимо, и я провожала каждую взглядом, словно надеялась в одной из них узнать кого-то. Хоть кого-то, кто выдернет меня из этой реальности. На улице было удивительно тихо, и даже редкие звуки — щёлчки светофоров, шаги запоздалого прохожего, — казались важными, как если бы город шептал мне: «Не торопись».
А я и не торопилась. Потому что знала — дома может быть он.
Мысль о нём пронеслась в голове, будто резкий порыв холодного ветра. Я тут же оттолкнула её, как шутку, от которой не смешно. Не хочу думать. Не хочу видеть. Не хочу ощущать себя снова гостьей в собственном доме.
Я тихо повернула ключ, вошла, и закрыла за собой дверь так, чтобы не издать ни звука. Свет в коридоре не горел, как и в комнатах. Дом спал. Или мне так хотелось думать. Я уже сделала шаг в сторону своей комнаты, как вдруг — щёлк. Вспыхнул свет. Резкий. Безжалостный. И с ним — глаза. Мамины глаза.
Она стояла в дверях кухни, в домашнем хлопковом платье, волосы — её густые золотистые волосы — собраны в небрежный пучок. И даже в полусонном состоянии её взгляд был точным. Пронзающим. Таким, от которого невозможно уклониться.
— Где ты была?! — сказала она на русском.
На русском. Это насторожило. Обычно она говорила со мной на итальянском, почти всегда. Русский звучал из её уст редко — и только тогда, когда злилась. Когда была по-настоящему разочарована.
Я почувствовала, как волна вины подкатила к горлу. Час ночи. Я знала, что шестнадцатилетние девочки не должны шататься по улицам в такое время. Я понимала. Правда. Но упрямство пересиливало. Я слишком устала, чтобы извиняться.
— Гуляла, — бросила я уставшим голосом, не глядя в глаза.
— С кем? — всё так же строго, не повышая тон, но с той самой интонацией, от которой становилось неуютно.
— Одна, — я наклоняюсь, чтобы снять кроссовки, желая поскорее пройти вглубь дома. Не хочу ссор. Не сейчас. Не снова.
Но как только я шагнула вперёд, в коридоре появился он. Маттео.
Его фигура как всегда в идеальном порядке — домашняя рубашка, чуть приоткрытый ворот, дорогой запах. Он был, казалось, создан для рекламы какой-нибудь безупречной семьи. Высокий, с театральной вежливостью. Мужчина моей матери. И отец моей младшей сестры. Но не мой.
— Cara, cos'è successo? (Дорогая, что случилось?) — с мягкой озабоченностью спрашивает он, подходя ближе. Его интонация — как мёд, приторный и густой.
Я сжимаю пакет в руке. Не хочу слышать его голос. Не хочу видеть, как он прикасается к ней. Но он уже рядом — обнимает маму за плечи. Мягко. Убедительно. Театрально. Она вдыхает его присутствие, как будто оно — лекарство. И отвечает ему на итальянском, быстро, возбуждённо, жалуясь на моё поведение. Говорит так, будто я не стою рядом, а всего лишь упоминание в её рассказе.
Я стою перед ними, чувствуя себя маленькой и чужой. Они как картина: красивая женщина в объятиях «идеального» мужчины. А я — будто ошибка, случайная тень на холсте.
В этот момент в коридоре показалась Карла. Маленькая, с растрёпанными волосами, в ночной рубашке. Она потёрла глаза и подошла к маме, цепляясь за край платья. Сонная, но обеспокоенная.
— Mamma... vieni a dormire, (Мама, пошли спать.) — она тянет её к себе, не замечая напряжения в воздухе.
Маттео тут же подхватывает её на руки, с нежностью прижимает к себе, поправляя прилипшие к лбу волосы. И в его руках Карла словно растворяется — как младенец, как часть чего-то настоящего.
Они — семья. Настоящая. Настолько правильная, что на них, наверное, можно молиться.
А я?
Я просто стою с пакетом в руке, с пустотой внутри. У меня даже фамилия другая.
Глотая всё это, я прохожу мимо, не сказав ни слова. Закрываю дверь своей комнаты. Запираю. И только тогда позволяю слезам дотронуться до щёк. Беззвучно.
Я кинула пакет с едой на кровать, так, будто хотела оставить весь этот вечер позади, вместе с его запахами, голосами, пустыми объятиями. Сбросила с себя одежду, как усталость, и переоделась в мягкую, домашнюю — растянутую футболку и удобные штаны. Одновременно включила компьютер, и едва экран начал светиться — телефон завибрировал.
Тина.
«Заходь к нам, мы собираемся поиграть и пообщаться».
Я усмехнулась краем губ. Хоть где-то я нужна.
Села за свой рабочий стол, подтянула одну ногу к себе, положив подбородок на колено — моя любимая поза, будто в ней было больше покоя, чем во всей комнате. Пальцы быстро нашли Discord, знакомый сервер, и через несколько секунд я уже была внутри. На этот раз — никто не замолк, как бывало раньше. Напротив — голосовой чат гудел от шуток, смеха и типичного вечернего безумия.
Особенно громким был Тимур. Ему будто не нужно было вдыхать — только говорить.
— Да ты мне сейчас отсосёшь, — огрызается он, судя по тону, в сторону Нико.
— Сейчас прям. Расстёгивай ширинку, золотой, — спокойно отвечает Нико, даже не повысив голос.
Похоже, они снова играли — что-то командное, где все можно и всё дозволено. Атмосфера балагана, которая почему-то грела. Тимур вдруг затыкается и резко переключается на другой, гораздо мягче тембр:
— О, Авочка! Как ты, солнышко? — голос у него становится неожиданно тёплым, почти ласковым. — Как здоровье, моя золотая?
Я улыбнулась. Настолько по-доброму, что даже забыла, как совсем недавно сдерживала слёзы.
— Всё окей. Ты-то как, милый? — отвечаю я, устраиваясь поудобнее и открывая пачку чипсов. Хруст в наушниках разносится, как фон — родной, вечерний.
Сервер буквально взрывается от смеха. Сначала Нико, потом Тина, которая сидела с включённой вебкой — её лицо подсвечено лампой, за спиной полумрак комнаты.
— Тимурка, неужели она тебе так понравилась? — смеётся Тина.
— Да ну вас, — Нико вдруг делает паузу, потом со всей серьёзностью говорит: — Тимур сто процентов гей. Ну как у него вообще может вставать на девушек, а?
Тимур только цокает языком. Даже без камеры было ясно — он закатывает глаза так громко, что можно услышать это.
— Сука! Еблан, куда ты лезешь, очкошник! — вдруг взрывается Тимур, и я резко дёргаюсь: в ушах — словно гром. Наушники с трудом справляются с его воплем.
— Долба*ёб, потише будь! У меня кровь из ушей пошла, — подаёт голос Стас, глухо, почти лениво.
— Сладкий, тебе не нравиться?.. — сладко тянет Тимур, уже гораздо мягче, почти мурлыча.
— Ой, фу. Иди а, — раздражённо бурчит Стас, тут же выключая микрофон.
Все продолжают смеяться, балагурить. Атмосфера — хаотичная, тёплая. Почти домашняя. Я чувствую себя частью чего-то. Я здесь — не лишняя.
Я со всеми отлично ладила. С Нико — легко. С Тиной — вообще как с сестрой. Тимур — как вечно шумный, но добрый родственник, которого не выбираешь, но к которому привыкаешь. Но Стас...
С ним всё по-другому.
Скользкий. Отстранённый. Ни шутки, ни флирта. Он держит всех на расстоянии вытянутой руки. Не отвечает лишнего, не раскрывается. И всё же — его тянет разгадывать. Он был как старый замок без ключа. Холодный, но почему-то манящий. Я знала его всего второй день, но уже ловила себя на том, что жду его реплик. Пытаюсь понять, что за ним. Что прячет.