Le Conte №13
Вначале был страх и ошеломление, потом — оцепенение, а в конце — паника. Паника, которая захватила каждого, даже тех, кто никаким образом не относится к ситуации. Сейлан тоже поддалась бы панике, если бы не была вдовствующей королевой, обязанная показывать пример и выдержку, что бы ни происходило. Жаль, что это не всегда работает. Она видела, как Селеста с Оливией увели потрясенную Эйлин, как только усилием воли Селестина осталась в королевской столовой. Вдовствующей королеве пришлось опустошить бокал вина залпом, чтобы хоть немного прийти в себя, расслабить тело и разум, хотя обычно она не утоляет все свои эмоции в вине. Но этот день и убийство Роланда Маутнера исключение. Сейлан подходит ко всем оставшимся в помещении гостям, стараясь их успокоить и убедить, что им лучше удалиться в свои покои и отдохнуть. Многие не сопротивлялись, кивали, говорили что-то невпопад, но уходили. Однако не ожидала, что не только гости, но и члены королевской семьи будут растеряны и быть на грани с истерикой. Они стояли по углам, смотрели на королевские столы, всхлипывая и бубня что-то под нос. Успокаивать их Сейлан попросила Селестину, пока сама вдовствующая королева приводила в чувства Дениз. У Дениз молча текли слезы, и она крепко сжимала руки своих детей, отчего их пальцы побелели. Но Эльза с Генрихом терпели и мужественно стояли рядом с горюющей матерью и недавно умершим отцом. Ричард находился рядом с Леонардо, Энрике, Вильямом и лекарем, проводящим первичный осмотр тела Роланда Маутнера.
— Ваше Величество, Леонардо Кастильо...
— Давайте без формальностей! Сейчас не до светских бесед, — перебивает Леонардо Ричарда.
— Леонардо, что сейчас будет? Это убийство! Мы должны поймать преступника! — в сердцах выпаливает герцог Маутнер.
— Сын, я слышал, что на Роланда несколько раз уже покушались, — спокойно говорит Энрике, кладя руку на плечо отшагивающего, будто переминающегося с ноги на ногу, Леонардо. Он не говорит до тех пор, пока лекарь не заканчивает и не оповещает, что монарх Королевства Делиджентиа был отравлен аконитом, но время отправления и блюдо, содержащего яд, сказать не может. Лекарь уходит, а Леонардо отворачивается от уносимого гвардейцами тела и от членов королевских семей, король устало потирает лицо, смотря на вдовствующую королеву, Селестину и семью Эйлин, продолжающая держаться за руки и сидеть на своих местах.
— Убийство монарха — это серьезное преступление, которое не должно остаться нераскрытым. Правосудие должно произойти. Но вот сможем ли мы найти настоящего преступника или нет — другой вопрос, — устало произносит Леонардо, наливая вино в бокал. — У меня нет представления, кто может стоять за этим. Факты о покушениях не были подтверждены, — у него вырывается тяжелый вздох. — Все было представлено как несчастный случай. Их было... как минимум... пять. Но касательно этой ситуации ясно, что кто-то очень сильно желал его смерти. Пока лекарь не вынесет окончательный вердикт, мы ничего не сможем сделать. Тем более, ночь на дворе, — Леонардо поднимает взгляд на каждого присутствующего, вглядывается каждому в лицо, будто ищет убийцу. — Завтра будет экстренное собрание всех монархов четырёх Королевств, иных представителей Королевств и всех высокопоставленных людей, в частности, тех, кто присутствовал на обеде и ужине. А теперь, — устало потирает глаза, — прошу всех вернуться в свои покои. А вас, вдовствующая королева Сейлан, прошу: проводите особых гостей в их покои и обеспечьте им безопасность. Генрих, сопроводи Дениз Маутнер и Эльзу к себе.
— Сынок, я...
— Матушка, идите отдыхать, — слегка строгим тоном говорит Леонардо своей матери — Стефани, следя, как каждый человек покидает королевскую столовую.
Вдовствующая королева позволяет себе покинуть помещение одной из последних среди Селетины и семьи Эйлин. Они небольшой толпой проходят по пустым коридорам, где на каждом повороте стоят гвардейцы — без приказа поняли, что к чему. Ронан с Линеттой хранят молчание, держа за руки младших дочерей — Ареллу и Мёфи. Еще несколько коридоров, которые были отведены королевской семьи клана Гласиалис и представителям клана Лингум, и Сейлан лично проверяет, чтобы младшие дети удобно расположились и им обеспечили полную безопасность в связи с такими событиями. Остальных же — морских королей, их жен и двух сыновей она с Селестиной уводит в другой конец замка, туда, где Сейлан сможет обсудить с ними события вечера и выработать хоть какую-нибудь стратегию. В чем сомневается. Всю дорогу каждый продолжает молчать, думая о минувшем и будущем, которое начнется вершиться уже утром. Только никто не знает, каким оно будет, из чего состоять, кто будет вершителем правосудия, какое оружие выберет, и что за это придется заплатить. Сейлан чувствует, что скоро что-то изменится, и ничего не будет как прежде. А главное — она не может предугадать будущее Эйлин. Она уверена, что консумация[1] будет проведена в любом случае, несмотря на желание или нежелание сирены. Первая брачная ночь слишком сильно важна для безопасности Эйлин, раз открыто посягнули на короля. Вдовствующая королева не знает, что будет с Дениз, как вынесет горе, как справится с потерей, и какое будущее ждет Делиджентиа. Уже ни в чем нет уверенности.
Дверь в башню открывается с глухим стуком, пропуская посетителей в темное и холодное помещение из-за незажженных свеч и открытых окон. Сейлан исправляет это, пока Ронан, Линетта, Даллас и Лилиан садятся на диванчики, Селестина за свой стол, Блейр с Дуффом остаются стоять, облокачиваясь о столы. Вдовствующая королева присаживается за свое рабочее место, устало потирая глаза.
— Сестра, насколько все плохо? И каковы последствия для твоего Королевства, для Эйлин Кин и нашего мира? — первой начинает говорить Лилиан.
Сейлан пересказывает значения события вечера, свои опасения и мысли. По ее окончании никто не говорит ни слова — каждый обдумывает текущий момент и скорое будущее.
— Кем был тот человек, который подошел к моей дочери после венчания? — спрашивает Линетта, озабоченно глядя на вдовствующую королеву, все еще пребывая в замешательстве от изменения родственных связей. Неужели такую легенду придумал Леонардо для ее дочери?
— Король Менсиса Вильям Стюарт. Не очень приятный человек, он не должен знать о подводном мире.
— Насколько наша сестра в безопасности? — спрашивает Дуфф, больше беспокоясь об Эйлин, чем о судьбе двух миров.
— Не знаю, — качает головой Сейлан. — Человеческий мир непредсказуем, я не могу сказать, что будет завтра. Как вы слышали, все будет решено завтра еще до обеда. Но до собрания я собираюсь поговорить со своей дочерью и узнать, что она планирует.
— То есть у нас нет способа вернуть Эйлин в море? — с некой надеждой в голосе говорит Ронан, потирая уставшее лицо.
— Боюсь, что нет, — качает головой Сейлан. — Только срок в три года, во время которых она не забеременеет. Но меня беспокоит другой вопрос, — невольно у вдовствующей королевы вырывается тяжелый вздох. — Я нашла записи о сиренах-королевах. В них говорится, что у них кумар-энайд была либо сирена, либо русалка. А выплеск силы сопровождался спасением этой сирены или русалки. И все это происходило за несколько лет до совершеннолетия. Однако у Эйлин кумар-энайд оказался Леонардо. Но силы у нее появились раньше, когда ей было четырнадцать. Вы знаете, что именно тогда произошло?
— В каком смысле у наших королев кумар-энайд были не тритоны? — искренне удивляется Блейр. — Это же невозможно! Почему же тогда легенды об этом умалчивают?
— Об этом явлении многие знают, но частота появления королев слишком мала, чтобы обращать внимание на это. Больше имеет значение существование королев-сирен, чем то, кто их родственные души, — спокойно отвечает ему Даллас. — Я тоже не знал, пока не женился на Лилиан, хотя слышал о многих королев.
— Русалка Гвен сейчас собирает все легенды о нашем мире и морских королевах. Я надеюсь, что она смогла найти что-то, — задумчиво произносит Сейлан. — Ронан, Линетта, вы знаете, что тогда произошло с Эйлин? Может, мы сможем найти ее настоящего кумар-энайд?
— До нас весть о битве, точнее, о бойне, дошла слишком поздно, когда все уже закончилось, — качает головой отец Эйлин. — Мы прибыли слишком поздно. Было очень много погибших, а тех, кто стоял на границе с Никсом, мы так и не нашли. Мы приплыли, когда остатки бойни убрали, а погибших похоронили. Те, кто подчищал территорию, говорили, что Эйлин не уплывала до последнего, она что-то говорила про потерю, кого-то или что-то искала. Линетта ее увела, успокоила, а потом попросила Морскую ведьму стереть ей память. Чуть позже до нас дошли слухи, что у происшествия был свидетель — русалка, которая была единственной выжившей, помимо Эйлин. Но мы не знаем, кто она, откуда, как зовут. Говорят, что она из другого клана.
— А из какого? — спрашивает вдовствующая королева.
— Слухи разнятся, мало чему можно верить, — проговаривает Линетта. — Нам остается только ждать. Ты же защитишь ее?
— Я постараюсь, но она отказалась от моей помощи. Обещаю, я буду бороться за сохранение ее жизни и чести в замке, — растягивает губы в улыбке Сейлан. — Проводишь их? — обращается к дочери.
Селестина кивает и сопровождает гостей башни в их покои, оставляя мать наедине со своими мыслями.
***
Холодный воздух развевает подол платья цвета золота с красными нитями в виде витиеватых узоров, шум ударов морских волн о камни доносится предельно четко в ночной тишине, а запах соли проникает в самые легкие, что хочется дышать им вечно. Селестина проводила морскую королевскую чету и поднялась на переход между башнями, чтобы побыть одной, без слуг, на свободе. И со своими мыслями. У Селестины такое чувство, будто она уже видела похожую смерть, словно отпечаток убийцы ей знаком, но она не может понять или разобрать его. Ей бы подумать о своем умершем муже и поместье, которым заправляет мать Жозефа, но тот не был отравлен аконитом. Он просто умер и все. Перестал дышать спустя неделю свадьбы, и Селестина осталась одна в мире, где без влиятельной семьи или мужа женщинам крайне сложно. Даже если находятся те, кто идет против системы. И хоть она королевский отпрыск, ее влияние крайне ничтожно по сравнению с сестрами — Стефани Кастильо и Дениз Маутнер, и матери. А авторитет Селестины держится только благодаря вдовствующей королеве. Вернулась бы в поместье, но мысль об одиночестве, кружащее там, несмотря на живописные виды и большую территорию, за которой нужно ухаживать, сразу приводит ее в апатию. Еще не настолько сильно пала в своих глазах, чтобы уезжать в изгнание, когда ее место здесь, в замке, рядом с матерью и морем.
Думает об Эйлин, но не находит в душе жалости к ней. Та попала сюда по воле судьбе, упорной учебой завоевала сердца некоторых дворян. Селестина беседовала со многими благородными дамами, которые вначале высказывали свое отвращение к сирене, а после королевской проверки смягчились и говорили, что при таких темпах с дикаркой можно будет обсудить изысканные сплетни или коварные политические новости. Графиня Сокаль только мило улыбалась и кивала, понимая, что Эйлин вряд ли выберется из замка так просто, а Леонардо сможет придумать, как изменить оговорку в три года в свою пользу. Селестина не завидует, не ненавидит сирену: не может так относиться к принцессе подводного клана. Не из-за ее прошлого титула, не из-за нынешнего титула, не из-за матери даже, Селестина понимает, какого быть там, где вечно темно и холодно, где покои не можешь назвать домом, а вокруг люди, которые могут в любой момент осквернить тебя словом или поступком. И сразу не узнаешь. Селестина живет в замке по привычке, должна, потому что. Но она не хочет уезжать туда, где из отличий только отсутствие знатных людей и необходимость вести себя как благородная дама голубых кровей. И даже море не так важно, ведь, несмотря на близость к нему, графиня никогда не спускалась к нему, не трогала его воды, а созерцала только из окон, переходов между башнями или с самих башен.
Она тяжело вздыхает, ощущая, как с наступлением Лунасы лето начинает прощаться, завершает свои последние аккорды, уступая место осени и сбору урожая. Селестина распустила бы волосы, но шпильки, которые самостоятельно не вытащить, убивают мысль на корню. Не слышит, как сзади кто-то идет, а потом останавливается, не нарушая тишины и наслаждаясь еще несколько долгих мгновений прохладой и запахом моря.
— У нас на севере море пахнет по-другому. Интересно, как оно пахнет в резиденции короля Энрике Кастильо на юге? — говорит подошедший человек, от чьего голоса графиня пугается, но не поворачивается, продолжая смотреть в темноту и прекрасно зная, кто позади — Вильям Стюарт.
— Оно пахнет знойностью и фруктами. У него замок тоже построен близко к морю, только к Калидус[2], а не к Кэрулум[3], как у нас.
— Надо бы заключить с Энрике договор, чтобы одним из пунктов было посещение его замка, — смеется Вильям. — Кстати, а что Ваше Сиятельство делает здесь так поздно? Вы не боитесь, что я могу оказаться убийцей и столкнуть вас?
— Если вы меня убьете, то Леонардо быстрее войну развяжет, чем заделает наследника, — искренне смеется Селестина, разнося на округу глухой смех. — Зачем вы пришли?
— Хотел сказать, как мне жаль, что вдовствующая королева Сейлан отказала моему дяде в нашей свадьбе. Сейчас вы бы были не графиней, а королевой.
— Что случилось, то случилось. Я не жалею о прошлом, — пожимает плечами Селестина в ночной тишине, прерываемой дуновением ветра.
— А жаль, потому что я готов предложить вам повторное предложение, пока Менсис с Ноли находится в нейтральных отношениях.
— Вы думаете, что они могут испортиться? — все-таки Селестина поворачивается к Вильяму, но ничего кроме полуулыбки, полуусмешки и горящих глаз не видит.
— Кто знает, как сложатся отношения завтра к обеду. Я не предлагаю свое сердце, я предлагаю политический союз.
— И какая мне выгода от этого? — усмехается графиня, глядя на короля северного государства с нескрываемым скептицизмом и недоверием.
— Я этого еще не придумал. Но если вы, Селестина Морен, решите рассмотреть мое предложение более подробно, то я смогу найти, что вам предложить. Или вы предложите свою цену, какой она бы не была, — улыбается.
— Я приму ваше предложение к сведению. Я подумаю, но никаких гарантий не даю. А теперь, Ваше Величество, Вильям Стюарт, прошу вас, оставьте меня одну.
— Как вы того желаете.
Вильям целует ее руку на прощание и удаляется, оставляя графину с немного спутанными мыслями, в легком недоумении и больших сомнениях. Селестина помнит, как много лет назад, когда еще ее отец — Франсуа Морен — был жив, а она оставалась последней принцессой, не вышедшей замуж, шли разговоры о ее замужестве. Ведь ее возраст уже был около двадцати. Но ей было все равно на мужа, знала, что это будет политический брак, и ни о какой любви и речи не идет. Только вот несколько лет шли переговоры с единственным Королевством в регионе, куда ни одна принцесса Ноли не отправилась в качестве невесты для наследного принца — с Королевством Менсис. Тогда у власти стоял покойный дядя Вильяма Стюарта, чье имя Селестина уже и не вспомнит, потому что не особо интересовалась политикой. Но мать настояла и убедила отца не выдавать Селестину замуж и не отсылать в северные земли. Графиня Сокаль, как сейчас помнит: матушка позвала ее в тронный зал и сообщила эту новость тогда, как ее отец — Франсуа явно был не доволен. Селестину эта новость не расстроила, означало лишь то, что поиски супруга продолжают идти.
Три года заняло это, правда. Мужем третьей принцессы Морен стал сын одного из самого старого и влиятельного графа, который не раз оправдывал военные, политические и экономические ожидания короля Франсуа Морена. Селестина не помнит, что тогда произошло, почему все те годы Жозеф Сокаль не был претендентом на ее руку, но графиня уверена — что-то явно произошло. Помнит, как многие знатные дамы переговаривались в замке, а ее мать была взволнована. После того, как тот инцидент исчерпал себя, Франсуа объявил об их помолвке, а потом — о свадьбе. Будучи еще принцессой Морен, она не сопротивлялась, понимала — это ее предназначение. Только вот прошло уже одиннадцать лет, а она так и не выяснила, что за инцидент тот был. Пару раз спрашивала у матери, но та не отвечала, отмахивалась, будто ничего серьезного. Но Селестина даже сейчас прекрасно понимает: все было серьезнее, раз даже те знатные дамы умалчивают и только нервно перебирают носовые платки или кромки платьев.
Графиня выныривает из собственных воспоминаний, тяжело вздыхает, поднимая голову к темным и усыпанным звездами небу и смотря в его глубину, пытается убедить себя, что прошлое привело ее к лучшему, а не к мрачному замку в северных и холодных землях, а предложение Вильяма о политическом союзе — тайные цели короля и его жестокие амбиции. Знает, у Сейлан были причины в отказе их свадьбы четырнадцать лет назад. Но также понимает, что сейчас Селестина сама может решать свою судьбу.
Она передергивает плечом из-за холодного ветра и отворачивается от моря, намереваясь вернуться в свои покои и выпить пару бокалов вина, чтобы уснуть покрепче и надолго. Все равно не будет приглашена на собрание по поводу смерти Роланда Маутнера и дальнейшей судьбы Королевства Делиджентиа.
***
Эйлин не помнит, что ей снилось, если снилось вообще хоть что-нибудь. Сирена плохо помнит, как уснула: для нее существовала всепоглощающая боль под ребрами, разъедающая сердце и легкие. Только мягкие, теплые и родные объятия Оливии помогли ей провалиться в небытие. Жаль, оно длилось не так долго, как ей хотелось бы. Хотя, по сути, возможно, оно длилось и дольше. Ведь когда Эйлин открывает глаза, в покоях уже светло, а пение птиц проникает сквозь слегка приоткрытое окно. Но спящая служанка у двери говорит, что еще раннее утро, а многие обитатели замка продолжают спать после насыщенного вечера.
Стоит Эйлин вспомнить о минувших событиях, как противный узел в животе начинает скручиваться, а желудок сжиматься, желая избавиться от всего содержимого, которого и так немного. Смотрит на натянутую ткань балдахин, вспоминая консумацию брака, что слезы невольно начинают неприятно щипать глаза, а горло сжимается в спазме, и Эйлин приходится зажать край одеяла зубами, чтобы не застонать в голос от этого всепроникающего чувства омерзения: к себе, к Леонардо и к своему телу, которое, начиная со вчерашнего дня, уже не принадлежит ей. Она не знает, как ей быть, что делать, как вести себя. У нее нет желания вставать с постели: хочется лишь закрыть глаза и не просыпаться больше, не вставать и не существовать. Думала, что живет, пока учится, познает неизведанный человеческий мир, но все изменилось: у нее отпало желание делать хоть что-то. Ее разрезали, вынули все внутренности, перепутали их и обратно засунули, зашив кровоточащие раны.
Оливия лежит рядом и мирно посапывает, не заботясь ни об Эйлин, ни о минувшем вечере, и кажется, будто сирена одна в этом замке, кто не находит себе места. Но это не так! Дениз Маутнер, Эльза Маутнер и Генрих Маутнер как минимум тоже не находят себе места, ведь член их семьи умер. Эйлин глубоко и медленно вдыхает и выдыхает, пытаясь вернуться в реальность и не думать о прошедшем. Она смотрит на светло-русые слегка вьющиеся волосы Оливии, прикрывающие по-детски красивое лицо, смотря на которое невольно забываешь обо всех проблемах. Сирене вновь хочется окунуться в те приятные и теплые объятия фрейлины, что она вновь ложится, пристраиваясь рядом и прижимаясь к чужому боку, обнимая. Эйлин закрывает глаза, старается не думать обо все еще болезненных ощущениях, о внутренностях, которые так и норовят сжаться до самых маленьких размеров и остаться в таком положении надолго. Ей бы уснуть и не проснуться, но в реальности, увы, все не так. Она теперь королева, хоть и консорт, которая не может сбежать от своих обязанностей, все время проводить в покоях и спать. Однако Эйлин не хочет ничего, чего хотела еще несколько дней назад. У нее уже нет целей и амбиций, нет желания плести дворцовые интриги и хоть как-то продвигать свои интересы через придворных дам, их мужей и своих фрейлин.
Эйлин растоптали, унизили, что встречаться с родителями и семьей больше не хотелось. Она просто не может показаться перед ними такой разбитой и вызывающей жалость к себе. Еще не настолько низко пала. У нее остается только это утро, только эти часы до подъема, обеда, чтобы поспать еще немного, побыть в своей боли прежде, чем и принять ее, и закопать в самом дальнем уголке сердца и подняться с кровати уже королевой. Жаль, что и на это сил нет. Эйлин не знает, как сможет сделать это, как не сломается раньше, чем на нее наденут тугой корсет с тесным платьем. Не знает, как будет мило улыбаться Леонардо и разыгрывать перед придворными счастье молодой жены. Эйлин не понимает ничего, а слезы больше не держатся и медленно скатываются тяжелыми каплями сначала по носу, щеке, а потом падают на волосы и подушку. Сирена тихо всхлипывает, но не утирает их, стараясь насладиться этой тупой и ноющей болью сполна, чтобы запомнить ее навсегда и хранить воспоминание: люди — те еще твари, которые ради собственных амбиций и власти готовы растоптать тебя, превратить твою жизнь в существование, а существование — в ничто.
Ей больно, но она не сдастся. Ей больно, но она не остановится. Ей больно, но сирена будет стоять на своем: проживет три года, не родит наследника Королевству и вернется в море. Чего бы ей это ни стоило.
В следующий раз Эйлин открывает глаза, когда чувствует, как кто-то ее трогает за плечи. Она открывает глаза и видит над собой взволнованное лицо Лив, которая помогает сирене подняться.
— Вы меня испугали, — лепечет фрейлина, пока служанки подносят им кувшины с водой, тазики и полотенца. — Вы спали слишком тихо. И я подумала, что вы умерли от разбитого сердца.
— От разбитого сердца не умирают. Не мой народ, по крайней мере, — усмехается Эйлин, спуская ноги на холодный пол и позволяя служанкам расчесать и собрать ее волосы. Нельзя выдать Оливию. — Я не раз думала о смерти. Но я не могу сдаться просто так.
— Вы все больше и больше поражает меня, Ваше Величество, — улыбается Оливия и переходит на галльский язык: — Я рада, что вы взяли себя в руки.
— Я не взяла себя в руки. Я просто не могу позволить Леонарду победить, — на том же языке проговаривает сирена.
Их начинают одевать в привычные одеяния, словно статус Эйлин не поменялся за ночь, словно она осталась на том же социальном уровне, а не поднялась до «королевы». Но ей все равно, потому что забота о внешнем виде — самое последнее, что ее волнует. И хоть служанки, которые накладывали макияж, немного возмущались из-за опухших глаз, щек и покусанных губ, Эйлин не обращала на них внимания. Она бы и не взглянула в зеркало, если бы не заметила красные отметины на шее, которые могли быть только от одного человека — от Леонардо Кастильо.
— Который сейчас час? — спрашивает ледяным тоном.
— Время приближается к полудню, Ваше Величество, — отвечает одна из девушек.
— Где сейчас находится Его Величество?
— Из-за вчерашнего инцидента король Леонардо Кастильо собрал срочное собрание в зале совещаний несколько часов назад, и никто до сих пор не выходил оттуда, — говорит все та же девушка.
— Хорошо, Вита, сходи и передай Его Величеству: я не выйду из покоев, пока он не исправит то, что натворил, — Эйлин специально медленно проводит пальчиками по красным отметинам, приобретающие оттенок синевы, и смотрит на побледневшую служанку. — Дословно передай. И желательно лично. А теперь ступай.
Девушка приседает в книксен, трясясь, и выходит из помещения, пока остальные служанки молча и в тяжелой атмосфере продолжают приводить королеву-консорт и виконтессу в порядок. Оливия ничего не говорит, понимая, что если Эйлин выйдет на всеобщее обозрение придворных, то только о ней и о первой брачной ночи монархов буду говорить несколько дней, а то и недель. Об этом, конечно, и так уже разговоры ведутся, виконтесса Адан не сомневается, но они могут приобрести негативный оттенок, а в дальнейшем повлияять на репутацию королевы. А Эйлин это не нужно.
Хоть Оливия и из подводного мира, она прекрасно понимает, как устроены некоторые процессы.
***
Первые солнечные лучи проскальзывают сквозь незакрытое окно, падая прямиком на лицо женщины, которая полночи провела в раздумьях и только из-за усталости уснула, облокотившись о мягкий стул. Вдовствующая королева приоткрывает глаза, ёжась от холода, и оглядывает помещение, удивляясь в первые секунды, что находится не в своих покоях. Но потом воспоминания о прошлом вечере и ночи наплывают на нее тяжелым серо-синим облаком, неспособный развеяться утренним солнечным светом. Сейлан устало поднимается, разминает затекшую шею, проходит по комнате в башне, ища кувшина с вином. Она редко начинает утро с алкоголя, но в этот холодный и напряженный момент ей нужно что-то, что согреет и поможет стереть пелену дымчатого облака. Особенно, когда после вчерашнего дня осталась горечь на языке, опухшие глаза и ноющая боль в груди. Сейлан делает несколько больших глотков и, не смотрясь в зеркало и не оставляя бокала, выходит из башни, проходя мимо стоя спавших гвардейцев и идя в покои дочери, ставшей такой же вдовой, как и она сама. Ее не волнует, что о ней подумают в это раннее утро, ведь многие еще спят. А в ближайшие несколько часов в коридорах, кроме слуг и гвардейцев, никого больше и не встретишь.
Она доходит до покоев, стучится и, не дожидаясь, пока ответят или что-то скажут спавшие гвардейцы, проходит внутрь, устремляет взгляд прямиком на кровать, где лежит хрупкая одинокая фигура. Сейлан садится на край и осторожно проводит пальцами по распущенным волосам Дениз, которая моментально открывает покрасневшие глаза с синяками под глазами.
— Тебе было также больно? — спрашивает безжизненным и хриплым голосом.
— Больнее, — отвечает Сейлан почти шепотом, и едва заметная печальная улыбка трогает ее губы. Она подсаживается ближе и обнимает дочь, позволяя ей положить голову на свои колени. — Со временем тебе станет легче.
— Знаю. Сколько сейчас времени?
— Шесть или семь утра.
Повисает тяжелое молчание, где одна женщина упивается болью, будучи пораженной смертью мужа и короля, а вторая — вспоминает мужа, который уже давно не с ней. Каждая из них понимает утрату друг друга, и лишних слов не надо. Они на лицах друг друга написаны. Дениз тяжело вздыхает, понимает, что ее мать мало чем сможет ей помочь, а поэтому сама должна взять ситуацию в свои руки. Но как это сделать, когда не имеешь понятия, что делать дальше; когда не можешь определить лучший исход для твоего Королевства; когда не следишь за реальным положением дел в государстве; когда ни разу не подпускалась к руководству страной? Дениз прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться мыслями на своих детях, думая, как будет лучше для них и их безопасности. Она уверена только в одном: не хочет подвергать их опасности. Не тогда, когда ситуация напряженная, и в любой момент может вспыхнуть война. Всегда знала, что у нее нет политической хватки, как у матери, как у отца и покойного мужа. Для нее было важно семейное благополучие, безопасность детей и их желания. Знает, что Ричард Маутнер больше погружен в жизнь на политических аренах, чем она сама. Дениз открывает глаза, поднимается, берет из рук Сейлан наполовину пустой бокал вина и выпивает его полностью.
— Я буду присутствовать на собрании от имени Королевства Делиджентиа. Но хочу, чтобы Ричард также присутствовал. Ты же знаешь, мне не нужна королевская власть, я хочу от нее отказаться и от статуса «королевы».
— Ты уверена в этом? — спокойно спрашивает Сейлан, прекрасно понимая мотивы дочери. — Может, тебе власть и не нужна, но может, она нужна твоим детям? Генрих — прямой наследник Роланда. Ты можешь стать регентом, либо попросить Ричарда стать им. Я не настаиваю на изменении твоего решения, но поговори с детьми.
Дениз кивает, устало поднимаясь и собираясь привести себя в порядок. Не время горевать. На это была целая ночь, а сейчас ей нужно затолкать боль и горечь как можно глубже и выйти из покоев вдовствующей королевой, а не просто вдовой, поглощенная горем. У нее нет времени на это. Хотя несколько раз слезы едва не полились, пока служанки собирали ее волосы, наносили макияж и одевали. Она должна выстоять этот день. Не ради себя, а ради детей. Дениз смотрит на мать прежде, чем выйти из покоев, и пытается натянуть ободряющую улыбку, получающуюся, скорее вымученной, чем поддерживающей. Вдовствующая королева провожает дочь слегка печальным взглядом, продолжая вспомнить прекрасные мгновения с Франсуа, пока они были детьми и играли на одновременно песчаном и каменистом пляже, когда до обряда кумар-энайд было далеко, а их чувства друг к другу только начинали зарождаться.
Эти воспоминания на нее наплывают крайне редко: только в самые тяжелые периоды жизни. Жаль, что этот день, четвертое августа, как раз такой. Она помнит удивление, шок с легким страхом, когда встретила наследного принца Королевства Ноли, как тот смотрел на нее с изумлением и восторгом, как ему нравилось слушать ее истории о подводном мире, а Сейлан — о человеческом. Она никогда не скрывала, что ее тянет наверх, к людям, ведь среди подводных жителей для нее будто не было места. Хоть сейчас она так яростно и так настойчиво стремится защищать всех ее сородичей, в том числе и русалок, которых с каждым новым поколением становится все меньше. Сейлан верит: может, в воде она была не на своем месте, но для других русалок подводный мир — самый настоящий дом. Несмотря на то, как сильно Сейлан желает вернуться в родной дом — туда, где когда-то жили ее почившие родители и уплывшие в разные части Лингума старшие сестры, отказавшиеся от трона клана в пользу их самой младшей сестры — Лилиан Мур, Сейлан чувствует ответственность перед всем подводным миром. Вспоминает, как смерть ее отца, Эйдана Мур, потрясла все подводное царство, и Сейлан пришлось вернуться в море, когда Селестина, будучи четырехлетним ребенком, болела лихорадкой и была на грани жизни и смерти. Свою матушку Сейлан плохо помнит — та умерла, когда ей было от силы лет пять, а что говорить про Лилиан — той был год.
Вдовствующая королева грустно усмехается, вспоминая свое детство, прошлое, тот далекий день с обрядом родственных душ, когда думала, что вот оно ее счастье: любимый человек оказался спутником по жизни, ее отец подписал Соглашение с отцом Франсуа. Казалось бы, вот она счастливая жизнь, но в реальности — литры слез, многочисленные порванные платья от соперниц, желающие выйти замуж за наследного принца и стать королевой. Сейлан даже не вспомнит их имена — многие из них уехали после свадьбы, а сейчас вряд ли еще живы, ведь здесь, на суше, дольше пятидесяти — шестидесяти не живут. Но слезы и платья не главное, Сейлан пришлось не просто повзрослеть морально, русалке пришлось стать достойной королевой для Королевства. А королевский титул — не то же самое, что прожитый опыт. Ей пришлось брать ответственность за многие процессы, происходящие в государстве, стойко переносить невзгоды, голод, засуху и быть моральной поддержкой народа тогда, как Франсуа — был физической опорой. Иногда доходило до того, что Сейлан могли запереть в башне, а потом, через несколько дней, освобождали. Усмехается обилию воспоминаний, поднимается и выходит из гостевых королевских покоев.
***
Дениз не приходится далеко идти — комната ее детей находится в соседнем коридоре. Она специально попросила, чтобы Генриху и Эльзе выделили одни покои на двоих. Не хотелось, чтобы в этом большом и холодном замке ее дети были порознь вместе с незнакомыми слугами. Останавливается около проснувшихся гвардейцев, которые потирают лицо, спрашивает об Их Высочествах и проходит внутрь, наблюдая, как сонных и растрепанных детей, служанки пытаются одеть хотя бы во второй слой одежды и причесать. Если Эльза, не переставая зевать, с трудом пытается сохранять невозмутимость, то Генрих возмущается, что еще слишком рано и нет смысла показываться свету в траурное утро.
— Ваше Высочество, — молит служанка, — прошу вас. Вы же знаете этикет и распорядок дня в замке.
— Но я не хочу его соблюдать, когда мой отец умер! Многим нет до нас дела! — Генрих запрыгивает на кровать, скрещивая руки на груди и зло смотря своими разноцветными глазами.
— Генрих, — мягко улыбается Дениз и обращается к служанкам: — вы свободны!
Она проходит в комнату и присаживается рядом с сыном, который моментально прижимается к ней, пряча нахлынувшие слезы в дорогой парче. Эльза спокойно же выходит из-за ширмы, накидывая на плечи халат, прикрывая корсет со стеганной юбкой. Дениз второй рукой обнимает за талию дочь, не проронив ни слова и не намереваясь прерывать тишину. Ей хочется побыть некоторое время с детьми, разделить совместное горе. Может, она и не любила Роланда. Может, она вышла замуж по политической выгоде. Но Дениз его уважала, он хорошо к ней относился, шел на уступки и заботился о детях в силу своего королевского статуса.
— Матушка, что-то произошло? — спрашивает Эльза.
— Пока нет, — тяжело вздыхает Дениз, собираясь с мыслями. — Как вы слышали, сегодня состоится собрание, на котором будут решать вопрос нашего Королевства. В том числе вопрос о передачи трона. Это не просто престолонаследие. Это — поле боя. На нем обязательно кто-нибудь захочет захватить власть или посадить на трон удобного человека с регентом или без. Я, конечно же, приглашена, как официальный представитель Делиджентиа. Однако прежде чем выступать, мне интересно узнать ваше мнение.
— Что ты хочешь знать? — серьезно говорит Эльза, поворачивая к матери фиолетовые глаза, похожие на два цветка фиалки.
— Эльза, ты знаешь системы престолонаследия. Согласно им, ты не можешь претендовать на трон. А вот Генрих вполне может и имеет право.
— Матушка, ты хочешь знать, хочу ли я занять место отца? — поднимает на мать светловолосую голову Генрих.
— Да.
— Я... я не уверен... — начинает заикаться мальчик, слегка отстраняясь и смотря на стены покоев.
Дениз видит только его профиль, но по нему понимает: Генрих не думал в столь раннем возрасте о троне, несмотря на то, что является наследным принцем. Ее сын не думал, что отец умрет так скоро, и Генриху придется занять королевское место. Он хватается пальцами за корни светлых волос и тяжело вздыхает, надеясь, что матушке и сестре не видны вновь скопившиеся слезы в уголках глаз. Генрих не готов. Не готов к войне, которую даже он ощущает. Не готов, что кто-то захочет его убрать с трона самым грязным и мерзким образом. Как отца — Роланда Маутнера. Не готов вечно быть одному и отвечать в тринадцать лет за все Королевство, даже если у него будет регент.
— Я могу отказаться? — спрашивает с надеждой Генрих, не убирая руки от головы и чувствуя мягкие руки матери на своих плечах.
— Можешь, — улыбается Дениз, тепло улыбнувшись, когда сын поднимает голову с дорожками слез. — Ричард тоже претендент на трон. Ваш статус изменится, и вы перестанете быть претендентами на трон.
— Мы скоро вернемся домой? — спрашивает Эльза. Ее ясные глаза смотрят со стойким спокойствием, будто минувший диалог и события никак не повлияли на нее. Дениз едва хмурится, не совсем понимая, какой подтекст вкладывает дочь, но отвечает:
— Да. Завтра.
— Хорошо, — кивает Эльза и поднимается, идя обратно за ширму и начиная самостоятельно надевать и зашнуровывать нижнее платье серебряного цвета. — Я рада, что мы вернемся домой. Мне неважно, что мой статус изменится.
— Ты разве не хотела успешно выйти замуж? — поднимается следом Дениз.
— Я готова была выйти замуж из-за своего статуса. А теперь все будет зависеть от того, на какой диапазон он изменится и нужна ли мне будет поддержка и власть в обществе, — продолжается одеваться Эльза, закалывая стомак[4] к корсету маленькими иголками.
— Иногда я тебя не понимаю, — вздыхает Дениз.
— Просто я живу по правилам этого мира, но мне он чужой.
***
Напряжение так и сгущается с каждым новым вошедшим в зал совещания, и Леонардо с трудом сохраняет спокойствие, уверенность и ясность ума, потому что продолжает думать о брачной ночи, своем ужасном поступке и о неизвестности, накаляющаяся с каждым вошедшим знатным человеком и королем. Он не спал долго, не мог уснуть. Уже с раннего утра был на ногах и говорил с лекарем. У Леонардо нет уверенности даже, кто мог желать смерти Роланду Маутнеру. Единственное, к чему он хоть каким-то образом склоняется — продолжение политики определенного человека. Когда входит последний приглашенный, король Леонардо поднимается, приветствует и излагает суть совещания. Его отец, Вильям, Дениз с Ричардом, Эдмонд и Сейлан сидят предельно близко к нему, как бы показывая свое высокое и значимое положение. Леонардо заглядывает каждому в глаза, не останавливаясь дольше положенного даже на особо приближенных лицах. У них все равно идеально выработанная выдержка за годы практики, потому что. Только Ричард выделяется на их фоне: он зло и с подозревающем прищуром смотрит на каждого, как бы говоря, что если ты убийца моего брата, то заплатишь сполна. Но остальные держатся согласно королевскому статусу.
— Как вы все знаете, Королевство Делиджентиа является самостоятельным государством, как все остальные в регионе. Однако у него тесные связи по разным вопросам как с Королевством Ноли, так и с Королевством Аурум, — продолжает Леонардо. — И в столь трагичные обстоятельства, в первую очередь нужно решить, не то, как мы найдем преступника, посягнувшего на власть, а кто займет трон и на каких основаниях.
— Но поиск преступника — очень важная задача! — восклицает Ричард, вставая и смотря злым волком, отчего вена на шее вздувается. Даже ажурный платок не скрывает ее. — Возможно, он где-то в замке, а, может, и среди нас!
— Успокойтесь, Ваша Светлость, — строго, но со спокойствием произносит Леонардо. — Мы будем заниматься поисками преступниками и найдем его. Но скажите: когда мы его найдет, кто будет судить его? Кто будет осуществлять законодательный уровень исполнения наказания? Я? Энрике Кастильо? Или вдовствующая королева Сейлан Морен? Нет, — его речь четка, холодна. Леонардо должен показать, что выбирает нейтралитет и беспристрастность. — Преступник вашего Королевства, и он должен быть осужден по вашим законам. Но кто издаст закон, если власть никто не будет осуществлять?
— А вдруг вы преследуете собственную выгоду, чтобы посадить на наш трон своего удобного человека? — герцог Маутнер взбешен, видно, что он держал злость в себе всю ночь и все утро, но король Ноли продолжает сохранять хладнокровие. Леонардо не позволит себе потерять самобладание, как бы не хотелось. Ведь только с Эйлин может так сорваться.
— Не скрываю, что у меня есть собственные мотивы. Однако хочу вас заверить, герцог Ричард Маутнер, — Леонардо специально делает паузу и проходит взглядом по каждому представителю королевских семей, — мои интересы не влияют на вашу независимость и вашу правоспособность.
— Тогда... — усмиряет свой гнев Ричард присаживаясь.
— Моя цель и цель этого совещания: скоординировать ваши действия и не допустить начала войны из-за неспособности договориться и выяснения отношений между друг другом, — Леонардо выдерживает длительную паузу, давая каждому подумать и взвесить все, а после продолжает: — Как я и сказал, первая и важная задача на повестке — определить, кто займет трон в Королевстве Делиджентиа. Я знаю, что покойный король Роланд Маутнер не подписывал указ о престолонаследии. Однако согласно закону о престолонаследии, который действует на территории вашего Королевства, королевский трон должен занять Генрих Маутнер, которого представляет сегодня Дениз Маутнер — его мать и ныне вдовствующая королева Королевства Делиджентиа.
Та грациозно поднимается со своего места, некоторое время молчит, а потом начинает уверенно говорить, будто не она меньше суток назад потеряла мужа:
— Я присутствую на совещании не только как законный представитель Генриха Маутнера, но и как вдовствующая королева Королевства, будучи законным представителем. Не могу не отметить, что я — Дениз Маутнер — не желаю занимать руководящее положение в обход закона о престолонаследии, но и не желаю становиться регентом, пока Генрих Маутнер не станет совершеннолетним[5]. Кроме того, сегодня утром у меня состоялся разговор с наследным принцем. Генрих не намерен занимать трон своего отца. И эту волю наследного принца я сегодня и исполняю, как его законный представитель.
— Иными словами, вы отказываетесь от передачи трона Королевства по вашей мужской линии? — уточняет Леонардо хмурясь. Не такого он ожидал.
— Да, — кивает Дениз.
— Тогда что дальше вы предлагаете? — Леонардо пригубивает вино, что только пару капель попадает в рот.
— Я предлагаю, чтобы трон занял герцог Ричард Маутнер, являющийся младшим братом Роланда Маутнера и получивший за последние несколько лет лично получил военные заслуги. Помимо этого, я отрекаюсь от своего статуса «вдовствующей королевы» и меняю его на «вдовствующую принцессу Королевства Ноли», а Генрих Маутнер и Эльза Маутнер меняют свои статусы на «принца и принцессу Королевства Делиджентиа» в качестве того, что они являются непосредственными членами королевской семьи. И я с ними возвращаюсь в Королевство Делиджентиа.
— Если герцог Маутнер согласен, и ни у кого нет вопросов и возражений, то продолжим? — Леонардо соглашается, понимая, что спорить с тетей и дочерью Сейлан нет смысла, в них будто заложен дар убеждения. Да и ему не хочется. Он и не против. Хотя бы есть надежда на то, что аристократы не начнут так быстро и яростно захватывать ум молодого правителя.
Все дальнейшее обсуждение было не менее яростное, даже короли Вильям и Энрике не раз спорили как с Леонардо, так и с остальными знатными людьми четырех Королевств. Леонардо полностью потерял счет времени, он контролировал перепалки, старался направить их на решение проблем, существующих в регионе, старался ликвидировать не только вопрос о престолонаследии и убийства короля, но и другие существующие. Леонардо не сразу заметил, как Джон нетерпеливо и нервно стоит рядом с ним. Говорит о перерыве, во время которого отходит к окну и разрешает личному слуге доложить новости. Но стоит услышать о переданных словах Эйлин через служанку, как злость его пронзает. Даже не столько из-за нее, а сколько из-за того, что не понимает, какую еще ошибку совершил. Он уже готов закончить совещание и пойти к Эйлин, но здравый рассудок и чувство ответственности останавливают. Леонардо — король и должен быть королем. С усилием возвращается и продолжает совещание, заканчивающееся подписанием большого документа, закрепляющего все положения и решения, к которым пришли. Все присутствующие ставят подписи и забирают копии соглашения на личное хранение.
Леонардо лично дожидается, когда зал опустеет, и только после этого выходит, закрывая его и направляясь в покои жены. Он ожидал злости, негодования, обзывательств, которыми Эйлин любит награждать его, но, войдя в покои, встречает только тишину, прерываемую скрипом пера о бумагу, перелистывания книг Селесты и Оливии. Король проходит, разглядывая заправленную кровать со сменным бельем, чистый пол, на котором нет следов бурной ночи, спокойную сирену, сидящую за столом в излюбленном бежевом платье с распущенными волосами. Король останавливается рядом с ней, не замечая, как фрейлины приветствуют его. Старается понять, что происходит, и уже хочет задать вопрос, как Эйлин поправляет волосы, открывая вид на свою шею, на которой видны синяки всех оттенков: от красного до фиолетового, и Леонардо понимает. Понимает, что совершил еще одну большую ошибку.
— Я знаю, что извинений будет мало, и ты их не услышишь, — начинает говорить, пока Эйлин безмятежно продолжает писать. — Я признаю свою ошибку. Знаю, что повел себя как мразь, но я король, который защищает свою королеву. Даже таким грязным и мерзким способом. Ты можешь продолжать злиться и ненавидеть меня. Но не показывай это вне наших покоев, иначе...
— Иначе ты вновь меня изнасилуешь? — наконец Эйлин поднимает голову и смотрит колкими глазами, источая лютую ненависть, которую Леонардо когда-либо видел.
— Иначе найдутся те, кто захочет меня убить, распознав мою слабину, а потом и тебя, когда получат желаемое после моей смерти, — Леонардо наклоняется к ней и шепчет, чтобы его слышала только Эйлин. В его взгляде она улавливает что-то необъяснимое — нечто похожее на панику, но это не она: — Запомни: наши отношения с тобой не должны повлиять на Ноли. Вне общественности и посторонних глаз: я — Леонардо Кастильо, а ты — Эйлин Кин. Вне покоев: я — король Леонардо Александр Кастильо, а ты — королева-консорт Эйлин Изабелла Кастильо.
— Ты хоть понимаешь, что я не могу выйти из покоев?! — зло шепчет, показывая пальцем на следы. Эйлин распирает злость и ненависть, Леонардо чувствует это даже кончиками волос, но не может никак помочь. Пока. Он заносит руку над головой сирены, улавливая, как та сжимается невольно, и рука опускается обратно.
— Я исправлю это, — с толикой сожаления в голосе шепчет Леонардо и выходит, оставляя трясущуюся от страха и ненависти Эйлин. Ей было невыносимо тяжело подавлять свои эмоции. Она боялась, что Леонардо вновь будет бить ее и унижать, а потом вновь изнасилует при фрейлинах, позволяя им увидеть ничтожное положение королевы-консорт.
Эйлин поднимается со стула и, едва не падая, подходит к Оливии, протягивая к ней руки. Фрейлина притягивает ее к себе, гладит по голове, шепча успокаивающие слова, пока Селеста смотрит на их дуэт, пытаясь понять, не задумала ли виконтесса какой-то план, чтобы разрушить Эйлин и выслужиться перед королем. Но Оливия уже как сутки отбросила эти мысли: всю свою жизнь в качестве человека она думала, что одна, что никто ее не понимает. И даже когда стала фрейлиной, не представляла, насколько Эйлин тяжело. Эта ночь все изменила: Оливия Адан наконец поняла, что ее собственная судьба не так трагична, как судьба сирены; не такая болезненная, хоть и жизнь Оливии наполнена своими страхами, и болью. Но у принцессы клана Гласиалис их больше. Русалка прижимает дрожащее тело сирены ближе к себе, делясь своим спокойствием и теплом.
Ближе к вечеру же в покои Эйлин стучится Джон, который передает для королевы-консорт «подарок от Его Величества» и травы от лекаря. Сирена сомневается и открывает старую на вид шкатулку с резьбой, узорами, раскрашенными в разные цвета, и серебряным теснением. В ней лежит странное украшение, состоящее из легкой тонкой светлой кружевной ткани в верхней части и черной плотной ткани — в нижней. Две противоположности — светлое и темное — соединяются в центре драгоценными перламутровыми бусинами. Эйлин касается пальцами глубоко синего камня в позолоченном ободке. Он спускается от черной материи и переливается морем в свете камина и свеч.
Эйлин рассматривает необычное украшение, сзади которого сложная застежка. Она уже хочет отвернуться к зеркалу и примерить ожерелье, как замечает в шкатулке сложенный листок бумаги: «Я должен заботиться о твоей репутации. Хоть это и не извинения за ночь, я прошу прощения за оставленные синяки». Сирена усмехается, подавляя клокочущее чувство в груди, и просит Селесту застегнуть ожерелье. Оно идеально ложится на ее шею, не сдавливает, но прикрывает синяки, чему Эйлин рада. Правда, даже в ее улыбке грусть не скрыть. Ей собирают волосы, подправляют макияж, и она в сопровождении фрейлин спускается в сад, где прогуливаются многочисленные знатные дамы и мужчины, с интересом разглядывая королеву-консорт после целого дня затворничества и с новым ожерельем. Но Эйлин все равно, о чем те шепчутся, и, с помощью Леонардо, получив возможность выходить из покоев, она вновь теряется в своих мыслях.
Сноски:
[1] Консумация ‒ термин, употребляемый иногда для одной из составляющих брака, а именно первого осуществления брачных отношений (полового акта).
[2] Море Калидус — море, прилегающее к территории Королевства Аурум.
[3] Море Кэрулум — море, прилегающее к территории Королевства Ноли.
[4] Стомак (англ. stomach — «живот») — декоративная вставка для корсажа, часть европейского женского платья преимущественно XVII—XVIII веков.
[5] «...пока Генрих Маутнер не станет совершеннолетним» — в Средних веках не было такого понятия как «совершеннолетие», но из-за сеттинга совершеннолетие среди людей наступает в 18 лет, среди подводных жителей в 20 лет.