В туфлях по стеклу

Рабочий день, как ни странно, не спешил заканчиваться, а тянулся, будто застрял между часами и табличкой «Перерыв». В офисе стояла та особая вечерняя атмосфера: приглушённая напряжённо-ленивая, нервно-ожидающая. Будто все сотрудники одновременно поняли, что хотели бы уже выйти из здания, но интуитивно чувствовали — что-то ещё случится. И скорее всего — не из приятного.

Открытые ноутбуки мигали вкладками. Кто-то проверял почту, кто-то переписывался в корпоративном чате, у кофемашины раз за разом щёлкал рычаг, разнося по этажу лёгкий запах бодрящего эспрессо. Катька за соседним столом с удвоенной старательностью шуршала бумагами, как будто особенно громкие движения могли приблизить конец рабочего дня.

Рената сидела за своим столом, закинув ногу на ногу, аккуратно водила пальцем по тачпаду и пыталась заполнить отчёт, который до этого никто не объяснил. Её лоб был чуть нахмурен — не от усталости, а от подозрения: папка с заданиями, выданная Еленой, не пополнялась за весь день. Ни новых писем, ни комментариев, ни выволочек. И в этом молчании был не покой, а нездоровое затишье.

Она бросила взгляд в сторону кабинета сестры, где свет через матовое стекло играл бликами. Внутри кто-то шевелился — может, сама Лена, может, ее стажёр. Рената покачала ногой, сделала пару ленивых кликов и тихо пробормотала:

— Мёртвая зона, честное слово...

И тут — она.

Оксана Валерьевна, быстрая, решительная, как всегда, в туфлях на невысоком каблуке, появилась словно ниоткуда, будто взялась из воздуха, насыщенного амбициями и духами.

— Рената! Собирайся, — её голос не терпел всяких возражений. — Нам на совещание.

— На какое?.. — блондинка подняла глаза с таким выражением, будто ей предложили перепрыгнуть через здание.

— Стратегическое. Руководство всех блоков. Надо. Скажем, что ты моя аналитическая группа. В миниатюре, — добавила женщина, уже обернувшись.

— Вы серьёзно?

— Абсолютно, — бросила Оксана, не оборачиваясь. — Хватай блокнот.

Рената, прижав к груди планшет и документы, почти бегом нагнала её и пошла рядом, пытаясь выглядеть так, словно всегда участвует в стратегических совещаниях. У лифта она мельком заметила, как Олег и Катя переглянулись с еле скрытой ухмылкой, но никто ничего не сказал.

Всех в переговорную был как проход на сцену.

Длинный стол, папки, графики, шёпоты.

И — старшая сестра.

Она сидела уже внутри, с идеально выровненной спиной, волосы собраны в тугой хвост, планшет в руках, взгляд прямой и скользящий, как лезвие. Когда Рената вошла, сопровождаемая Оксаной Валерьевной, Елена медленно подняла глаза и без малейшей улыбки произнесла:

— Прямо-таки хвостиком за ней уже ходишь, да? Или ты теперь в замах?

Голос был холодным, но не громким — сухим, с тонкой примесью язвительности, как будто это реплика, а не укол.

Рената на автомате усмехнулась уголком губ.

Оксана Валерьевна же, не обратив ни малейшего внимания, только процедила:

— Умная девочка рядом — всегда полезнее, чем молчаливые глаза в потолок. Проходите, пожалуйста.

И в этот момент в помещение вошёл он.

Константин Орловский.

Мужчина вошёл в переговорную без лишнего шума, но с тем молчаливым весом, который тянул за собой всю атмосферу — как будто вместе с открывшейся дверью в помещение вкатилось давление, сосредоточенность и холодная энергия, от которой у некоторых перехватывало дыхание. Ни его шаг, ни взгляд, ни выражение лица не сигнализировали ни спешки, ни усталости, но тем, кто был с ним давно, хватало одного взгляда, чтобы понять: он не в духе.

Костюм — тёмно-серый, почти угольный, в тонкую итальянскую полоску, идеально сидел по фигуре, подчёркивая широкие плечи и прямую посадку. Рубашка — свежая, с едва заметной фактурой, ворот чуть расстёгнут, но даже эта неформальная деталька не снижала строгости его вида. Он был без галстука — и не выглядел менее собранным из-за этого.

В руке — папка, тонкая, жёсткая, с закладками и подписями. Он положил её на стол не громко, но и не беззвучно — глухой хлопок, как выстрел старта перед забегом.

Константин опустился в кресло, не торопясь, контролируя движение от и до, как человек, который всегда всё делает на своих условиях. Его взгляд скользнул по залу — не быстро, но осмысленно, как будто он не смотрел на лица, а сканировал обстановку. Никто не дерзнул заговорить первым. Даже Астахова старшая, уверенно сидевшая по правую руку к нему, лишь молча, с лёгким кивком, приняла его присутствие.

Воздух стал плотнее. Кондиционер по-прежнему работал, но ощущение лёгкой прохлады исчезло — словно внутренняя температура пространства изменилась вместе с его появлением.

Он откинулся на спинку, сцепил пальцы перед собой, и произнёс — тихо, но так, что слова прозвучали в каждом углу комнаты:

— У нас проблема.

Его голос был низкий, ровный, без колебаний. Тот голос, который не спрашивает — он сообщает. И не нуждается в том, чтобы быть услышанным — потому что его уже слушают.

— По проекту Речной 2Б остановлены поставки железобетонных блоков. Подрядчик требует стопроцентную предоплату. Мы не можем подписать договор на таких условиях — ни финансово, ни юридически. У нас нет утверждённого бюджета на третий квартал, а резерв по текущему заложен в проект Южного сектора. Это — большой риск.

Он сделал короткую паузу. Не для эффекта. Для того, чтобы все поняли, что времени больше нет.

— Ваши предложения?

В комнате будто глухо стукнуло. Несколько человек переглянулись. Блок-аналитик из логического сектора заёрзал, взглянул в свои бумаги, но не заговорил. Только Елена, выждав ровно три секунды — не слишком быстро, но и не медленно, — заговорила. Её голос был уверенным, чуть мягче, чем обычно, но наполненным технической чёткостью:

— Мы можем перераспределить остатки с юга, не по контракту, а как внутреннюю прокладку. По документам это всё ещё возможно. Я готова обсудить временное соглашение с подрядчиком по прямой линии, если получу одобрение. Три недели мы вытащим, не выходя за лимит.

Она говорила легко, как будто читала заранее составленный текст. Уверенность струилось в каждой интонации, как в ленте новостей без лишней драмы.

Орловский выслушал её, не перебивая, не двигаясь. Только в самом конце медленно, почти неуловимо покачал головой.

— Нет. Южный не трогаем.

Он не повысил голоса. Но в его «нет» было то, что отрезало — и спорить стало бессмысленно. Ощущение твёрдого металла сквозь вежливость. Елена чуть напряглась. Совсем незаметно — только глаза на секунду ушли в сторону, словно она перепроверяла внутри себя, не переборщила ли.

А потом он добавил — уже резче:

— Его уже проверяют аудиторы. Один шаг — и у нас вся структура посыплется, как карточный дом. Что ещё?

И снова — молчание.

Шёпот в конце стола. Кто-то вскинулся с идеей о внешнем финансировании. Кто-то неуверенно предложил заморозку на четырнадцать дней. Всё — отклонено. Слишком рискованно. Слишком поздно. Слишком бессмысленно.

И вот тогда, почти как случайная вспышка, которая на самом деле уже давно накапливалось — Оксана Валерьевна резко повернулась к Ренате. Её голос не был громким, но прозвучал в этот момент особенно ясно.

— Ну что, наша молодая гвардия. Вдруг у тебя есть идея?

Зал словно задержал дыхание.

Где-то в конце стола кто-то криво усмехнулся, прикрываясь рукой, кто-то прятал иронию за поднятым стаканом воды, а кто-то просто не верил, что Рената Астахова может сказать нечто, имеющее отношение к делу. Это был не сарказм — это было общее, коллективное неверие. Даже Елена, сохранив контроль, позволила себе поднять взгляд с лёгкой, но остро очерченной насмешкой, словно говорила без слов: «Ну-ну. Удиви нас, циркачка.»

Но Рената не дрогнула.

Она уже не была той девчонкой, которая с утра путала корпоративные термины. Не была растерянной девицей на каблуках, которой выдали папку и забыли. Она отложила ручку, сдвинула плечи, будто выпрямилась не только физически, но и внутренне, и, проведя ладонью по виску, плавно и уверенно поправила выбившуюся прядь, давая себе ровно столько времени, сколько нужно, чтобы осознанно перехватить инициативу.

Когда она заговорила, голос её прозвучал спокойно и чётко, как будто она давала комментарий на архитектурном форуме, а не выступала перед топ-менеджментом строительной империи.

— Почему бы не вынести часть трат на логистику в отдельный пул, — начала она, медленно, с нарочитой ясностью, — и предложить подрядчику софинансирование с условием, что в третьем квартале мы предоставим им доступ к инфраструктуре, которую они же и построят? По сути, они покупают себе участие в следующем этапе. Это и мотивация, и экономия. У нас — гибкость, у них — стимул.

Никто не перебил: даже те, кто пару минут назад едва сдерживали смешки, теперь смотрели на неё иначе — сдержанно, но внимательнее.

Это не прозвучало как сенсация, но и блефом это уже никто не мог назвать — предложение звучало здраво, пусть и неожиданно.

И именно эта короткая пауза, тишина, повисшая после её слов, стала самой громкой и однозначной похвалой.

Оксана Валерьевна прищурилась, слегка склонив голову вбок, словно удивлённая тем, что идея действительно оказалась не просто эффектной, но вполне рабочей; однако Рената зная её, сразу поняла — за этой маской происходил стремительный, напряжённый расчёт.

Елена едва заметно дёрнулась — не телом, нет, у неё всё было отточено до миллиметра, — но глаза её выдали реакцию. В них промелькнул миг сбоя, короткий, едва заметный, но достаточно ярких для тех, кто смотрел внимательно.

И именно в этот момент Орловский — тот, кто весь вечер сохранял безупречно невозмутимое выражение — медленно повернул голову, задержав на ней взгляд.

Он смотрел долго, словно впервые её видел — не просто как фигуру, появившуюся из фона, а как объект, подлежащий вдумчивому анализу.

Не с восхищением. Не с удивлением. А с тем особым вниманием, в котором сплетается всё: и аналитика, и подозрение, и интерес, и — главное —проверка на прочность.

— Не самое худшее, что я слышал за последние полчаса, — проговорил он наконец.

Голос не изменился, не потеплел. Но — он не прозвучал резко.

А потом, без лишних драм и пауз, он повернулся к Оксане:

— Пересчитайте с учётом этого варианта.

И тут — удар.

Не физический, но ощутимый.

Равновесие нарушено.

Он перевёл взгляд на Елену и, уже без прикрас, жёстко, но предельно ясно произнёс:

— Елена Алексеевна, отложите свой план. Южный мы не трогаем.

На несколько секунд в зале будто стало прохладнее — не от слов, а от того, как они прозвучали.

Всё застывшее от приличия внимание начало размораживаться в удивление. Несколько человек переглянулись. Кто-то опустил глаза.

Лицо старшей сестры побледнело, но не из страха — от глухого, прожигающего раздражения. Она кивнула. Резко. Механически. Но пальцы на коленях сжались с такой силой, что побелели костяшки.

Константин, не задерживаясь, посмотрел в документы, словно вопрос уже решён.

— Остальные свободны. Рената — остаться.

И тут же — началось движение.

Сотрудники, переглянувшись, начали поспешно поднимать папки, закрывать ноутбуки, шаркать стульями. Кто-то сделал вид, что ищет ручку, кто-то ссутулился, как будто хотел стать невидимым. Несколько человек бросили на Ренату откровенно удивлённые взгляды, а один из финансистов даже слегка приподнял брови, будто собирался что-то сказать — но передумал.

Оксана Валерьевна встала последней из старших, бросила своей подопечной быстрый, почти уважительный взгляд и, не говоря ни слова, шагнула к выходу.

Но первая, кто покинула зал переговоров, была Елена.

Планшет в руке, голова поднята чуть выше обычного, подбородок выстроен, как на подиуме. Она не сказала ни слова, не взглянула на Константина, тем более на сестру, но в её походке, в том, как каблуки отстукивали гнев по полу, читалось всё, что она не сказала.

Она вылетела из переговорной как ураган, у которого нет названия, но все знают: он опасен.

Дверь захлопнулась за её спиной, оставив Ренату одну в пространстве, наполненном остаточным теплом от чужих эмоций.

Она сидела, не шевелясь. Как будто боялась даже вдохнуть, чтобы не нарушить хрупкую стену между «ещё ничего не произошло» и «сейчас рухнет небо».

Орловский не спешил говорить. Он стоял у большого экрана, всё так же неподвижно, словно последние минуты — с её репликой, с реакцией Оксаны Валерьевны, с неожиданным поворотом — вовсе не имели к нему отношения. Казался абсолютно спокойным. Чересчур спокойным. Будто это не он только что устроил ей персональное землетрясение, легко и небрежно как будто не он только что устроил ей персональный землетрясение, легко и небрежно сдвинул систему координат, в которой Рената привыкла существовать.

Мужчина смотрел на экран, на наложенные графики, в которые уходили стрелки, цифры и процентные кривые, но блондинка чувствовала кожей — он думает о ней. Не о таблицах, не о планах. О ней. Не глядя, не двигаясь, он словно прощупывал её изнутри, дотошно и хладнокровно, оценивая новую фигуру в уравнении.

Каждый нерв в её теле это чувствовал.

И вот он обернулся. Взгляд — по-прежнему сосредоточенный, без вызова, но цепкий. Сделал несколько шагов в её сторону. Не спеша, не угрожающе, но и не отстранённо. Движения были выверенные, по-деловому собранные, и в этом спокойствии, в этой контролируемой, деловой манере — чувствовалась особая, интимная форма напряжения. Потому что остались только они. Потому что именно деловитость, лишённая чужих глаз и показных эффектов, обнажала суть.

— Иногда, Рената, у тебя действительно проскальзывают здравые мысли, — произнёс он, с тем самым лёгким акцентом на слове «иногда», словно специально подчёркивая: исключения не отменяют общего правила, и он по-прежнему оставляет за собой право сомневаться в ней.

Рената медленно подняла на него глаза. Ни благодарности, ни облегчения она не ждала. Не от него. И, в общем, ни от кого.

Поэтому ответ прозвучал сухо, почти хлестко — голос сдержанный, даже с лёгкой колючей интонацией:

— А вы думали, я только мимикой владею и блеском для губ?

Она знала, что сказала это слишком резко, с вызовом, но сдерживаться в его присутствии было почти физически невозможно.

Он не ответил. Ни слова. Ни ухмылки. Не приподнял бровь, не позволил себе даже намёка на снисходительность или иронию.

Молчал с секундную паузу, почти оценивающе, как будто намеренно позволял тишине растянуться между ними, согреть воздух напряжением, от которого становилось душно — но не от жары, а от невыносимо близкого ощущения, что сейчас случится что-то важное.

Потом сказал ровно, спокойно, без нажима, но так, что каждое слово словно входило в кожу:

— Завтра ты пересядешь.

Рената чуть наклонилась вперёд, брови взметнулись.

— Простите?.. — голос выдал растерянность, но в нём, вопреки ожиданиям, не прозвучало возмущения. Скорее, что-то между шоком и попыткой понять — не ослышалась ли.

— Я перевожу тебя. С завтрашнего дня ты будешь работать рядом со мной. На месте моей помощницы.

Секунда. Молчание.

А потом она вдруг резко откинулась на спинку кресла, сложив руки на груди. Не то чтобы вызов, но нечто очень похожее. Брови медленно поползли вверх, уголок губ чуть дрогнул — не от удовольствия, а от напряжённого недоверия. Она, конечно, любила сюрпризы, но те, где она сама была режиссёром, а не марионеткой.

— Какая неожиданная кадровая перестановка, — произнесла она с ледяной вежливостью. — Уверена, в отделе HR это вызовет восторг.

— Я не обсуждаю решения, — спокойно ответил мужчина, даже не пытаясь спорить или оправдываться. — Я их принимаю. Мне нужен человек, который умеет смотреть в суть. Не только в цифры, не в шаблоны — в процессы. В людей. Ты можешь это делать. Даже если ещё не поняла.

На секунду ей стало неуютно. Не от слов, а оттого, как он их сказал. Будто он увидел в ней нечто большее, чем она сама готова была себе признать. И это злило. Смущало. Заставляло чувствовать, что её ловят на горячем, хотя она и не играла.

— А как же... ваша нынешняя? — голос прозвучал чуть с нажимом на «ваша», и в нём промелькнуло нечто, отдалённо напоминающее саркастическую ревность. Только без чувств — с оттенком вызова. — Или вы всегда так легко избавляетесь от... технического персонала?

— Секретарь остается на месте. Она — администратор. А мне нужна фигура рядом. Та, что умеет говорить вслух то, о чём другие только шепчутся. Сегодня ты доказала, что не боишься.

Вот тут её и накрыло.

Не паникой. Не страхом. А тем особым внутренним треском, когда что-то с грохотом сдвигается внутри привычной системы координат.

«Помощница Константина Орловского. В его кабинете. Рядом. Всё время рядом. Лицом к лицу. Спиной к спине. Или, что вероятнее, — спиной к стеклу, лицом к нему. Слушать его голос каждое утро. Видеть этот взгляд. Эти пальцы, когда он печатает. Эти чёртовы костюмы.»

Сердце бухнуло в грудную клетку так, что у неё заложило уши. И именно в тот момент, когда разум пытался построить хоть какую-то логическую линию обороны, он вдруг...

Улыбнулся.

Не театрально. Не корпоративно. Почти искренне. Уголки губ дрогнули едва-едва, взгляд стал мягче, теплее. Почти человечным. И этот мельчайший излом на его строгом лице выбил у неё почву под ногами гораздо эффективнее, чем любой приказ.

Рената на секунду застыла, будто что-то хрустнуло в пространстве между ними. Она даже забыла, что собиралась сказать — если вообще собиралась. Внутри разлился жар, как от хорошего вина, выпитого залпом.

«Вот только не улыбайся так. Не делай из этого игру. Или я серьёзно не выдержу и начну вести себя, как полная идиотка. С выражением лица 'подпишите, пожалуйста, отказ от моего здравого смысла'.»

Но всё было уже поздно — он уже улыбнулся.

И это была не дежурная улыбка для совещаний. Не снисходительная ухмылка делового хищника. Это было настоящее — тёплое, едва заметное движение губ, но она его уловила, распознала, приняла как сигнал. И сердце её, кажется, хлопнуло ладошами от восторга.

«Ага! Улыбнулся. Есть контакт. Начало положено, Орловский. Смотри не пожалей. Я ещё покажу тебе, кто тут ассистент, а кто гроза всех мужиков этой галактики...»

Она чуть прикусила губу, быстро — будто возвращаясь в себя, но тут же мысленно врезалась в новую стену:

«И вообще, с каких это пор его присутствие — вот этого контрол-фрика на максималках, ледяного кукловода с голосом, от которого хочется или выть, или... — вызывает у меня какие-то реакции?! Эй, мозг, ты где? Хватит за меня решать, кто нам нравится!»

Резко поднявшись, она почти сбросила с себя это напряжение. Почти.

Он не остановил. Только кивнул, точно знал, что момент окончен.

— До завтра, Рената.

Она не ответила. Просто развернулась, направилась к выходу и выскользнула из кабинета так быстро, будто от этого зависела её жизнь.

Если Лена уходила с гневом, словно по раскалённому асфальту — то Рената сейчас шла с огнём под кожей. С внутренним взрывом. С яростью, адреналином и чертовски странным предвкушением. Потому что она уже знала — завтра всё изменится. И, похоже, придётся выживать не в коллективе. А в эпицентре. Там, где сидит Орловский.

И улыбается.