2-часть
Прошла неделя после моего дня рождения и той вечеринки в «Улье». Я старалась забыть тот вечер, особенно настойчивый взгляд парня в кепке — Тома. Но жизнь в берлинском колледже устроена так, что от некоторых людей просто не спрячешься.
В понедельник после пар я зашла в студенческое кафе «Волна» — уютное место с зелёными диванами, где обычно собирались ребята с нашего потока. Я ждала Алю, листая конспекты, когда дверь открылась и в кафе вошли они.
Четверо. Те самые.
Они шли молча, как единая команда, и в их движениях ощущалась привычная слаженность. Густав — коренастый, в простой чёрной футболке, карие глаза спокойно сканировали обстановку. Рядом шёл Георг — его голубые глаза были спокойны и внимательны, без привычной улыбки. За ними шли братья: Билл, с длинными волосами, почти скрывавшими лицо, руки глубоко в карманах чёрного пальто, и Том — с надвинутой кепкой, тень скрывала глаза, оставляя видимой лишь насмешливую линию губ.
Они заняли столик неподалёку, и вскоре воздух наполнился их разговорами, смехом, звоном кружек. Я старалась не смотреть в их сторону, но чувствовала, как мои щёки горят.
Через минут пятнадцать Аля всё ещё не приходила, а я уже собиралась уходить, когда рядом с моим столиком остановился Билл.
— Место свободно? — его спокойный голос заставил меня поднять глаза.
— Я... я уже ухожу, — пробормотала я, собирая вещи.
— Не из-за нас, надеюсь? — добавил он, и в его взгляде не было ни угрозы, ни насмешки.
В этот момент к нам подошёл Том. Он стоял, большие пальцы засунуты в карман мешковатых штанов, и смотрел на меня с лёгкой усмешкой.
— Билл, не пугай девушку, — сказал он, голосом, который сразу выделялся на фоне тихого тона брата. — Она что, совсем одна?
Билл лишь покачал головой, словно говоря «не знаю».
Том присел на край моего стола, игнорируя мой напряжённый взгляд.
— Так ты Анджелла, да? Как я знаю у тебя день рождение 6 ноября, что ж с прошедшим тебя — сказал он, замечая моё удивление. — Думаешь, твоя подруга Аля умеет хранить секреты?
— Том, — тихо предупредил Билл.
— Что? Я просто пытаюсь наладить контакт, — Том повернулся ко мне. — Кстати, насчёт твоей подруги... Не хочешь узнать, с кем она встречалась в прошлую субботу, пока ты сидела дома одна?
Я замерла. Аля действительно куда-то пропадала в ту субботу, сказав, что у неё семейные обстоятельства.
— Мне это не интересно, — сказала я, стараясь звучать твёрдо.
— Верно, — неожиданно согласился Том. — Все эти тайны, секреты... скучно. Люди как открытые книги — прочитал первую страницу и уже знаешь, чем всё закончится.
Он слез со стола и посмотрел на меня оценивающим взглядом.
— А вот ты... ты непонятная. Сидишь тут одна со своими книжками, смотришь на всех, словно мышь из норки. Интересно, что у тебя внутри.
Он развернулся и пошёл к своему столику, не попрощавшись. Билл на секунду задержался.
— Не обращай внимания, — тихо сказал он. — Он всегда так... знакомится.
Когда я вышла из кафе, у меня дрожали руки. Том был грубым, неприятным, но в его словах была горькая правда. Я действительно всегда наблюдала со стороны, боялась рисковать, пряталась в своём безопасном мирке.
А вечером Аля, наконец, ответила на мои сообщения. «Прости, была у стоматолога». Но я знала, что в понедельник стоматологи не работают до вечера.
И впервые за всю нашу дружбу я поняла — Том был прав. Даже самые близкие люди хранят секреты. Мой розовый мир, где всё просто и понятно, начал рушиться. И разрушать его начал он — Том Каулиц, с кепкой, циничной ухмылкой и неприятной способностью видеть правду.
****
С того дня в кафе прошло три дня. Три дня, в течение которых я старательно избегала любых мест, где могла столкнуться с Томом и его компанией. Я возвращалась из колледжа разными маршрутами, обедала в самой дальней столовой и даже перестала ходить в туалет на первом этаже — они часто собирались рядом, в холле.
Но Берлин — город, где твои тропинки рано или поздно пересекаются с чужими. В четверг у нас была практика в художественной мастерской. Я пришла пораньше, надеясь занять место у окна, подальше от всех. Воздух пах скипидаром, масляными красками и старыми деревянными подрамниками — этот запах всегда успокаивал меня.
Я уже готовила холст, когда дверь в мастерскую распахнулась. Вошли они. Все четверо. Оказалось, у них тоже была практика здесь, просто в другое время — наше расписание изменили накануне.
Густав и Георг сразу направились к мольбертам в дальний угол. Билл задержался у двери, его взгляд скользнул по моей фигуре, но я опустила глаза, делая вид, что не заметила. А Том... Том подошел прямо ко мне.
Он был в той же черной кепке, но сегодня на нем была темно-серая худи с капюшоном и рваные джинсы, испачканные краской. В руках он держал не привычный гитарный медиатор, набор углей и пару графитных карандашей.
— Свободно? — спросил он, кивая на свободный мольберт рядом с моим.
Я молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Преподаватель, пожилой мужчина с седой бородой, раздал задание — натюрморт с гипсовой головой и драпировками.
Я погрузилась в работу. Рисование всегда было моим спасением, миром, куда никто не мог войти без моего разрешения. Я выстраивала композицию, прорисовывала тени, забыв на время о Томе, сидящем в полуметре от меня.
Через час моя работа была почти готова. Я отошла на пару шагов, чтобы оценить ее со стороны, и случайно взглянула на холст Тома.
И замерла.
Он рисовал не гипсовую голову. Он рисовал меня.
Это был не просто портрет. Это было что-то большее. Он изобразил меня сидящей у окна, с кистью в руке, но на холсте я была... другой. В моих глазах, которые он выписал с пугающей точностью, была не привычная неуверенность, а глубокая, почти трагическая сосредоточенность. Он уловил то, что я сама в себе никогда не видела — внутреннюю силу, боль, одиночество. Он нарисовал не просто студентку, а личность. И это было страшнее любой насмешки.
— Нравится? — его голос прозвучал прямо у моего уха.
Я вздрогнула и отпрянула. Он стоял так близко, что я чувствовала тепло его тела.
— Зачем? — прошептала я.
— Интересно, — пожал он плечами, не отводя от меня своего пронзительного взгляда. — Все рисуют бездушный гипс. А я хотел нарисовать что-то... живое. Что-то настоящее.
Его слова обожгли меня. Он снова это сделал — нарушил мои границы, влез в мое пространство без спроса.
— Сотри, — сказала я тихо, но твердо.
Он усмехнулся.
— А что, страшно? Боишься увидеть себя такой, какая ты есть на самом деле? Неудобной. Сложной. Настоящей?
В этот момент к нам подошел Билл. Он бросил взгляд на портрет, и его лицо осталось невозмутимым, но в глазах я заметила легкое беспокойство.
— Том, не надо, — сказал он спокойно.
— Опять? — Том повернулся к брату. — Ты всегда заступаешься не за тех. Она сильнее, чем кажется. Посмотри на эти глаза. Это не взгляд испуганной мышки. Это взгляд человека, который может выдержать многое.
Он посмотрел на меня, и в его взгляде не было насмешки. Была... оценка. Как будто он рассматривал интересный экспонат.
— Знаешь, что самое главное в искусстве? — спросил он, не дожидаясь моего ответа. — Не техника. Не талант. А смелость. Смелость показать правду. Даже если она уродлива. Даже если она болит.
Он повернулся к своему холсту, взял тряпку и одним движением смахнул мое изображение. Краски растеклись грязным пятном.
— Жаль, — произнес он задумчиво. — Было бы интересно дописать.
Он развернулся и ушел к своим друзьям. Билл на секунду задержался.
— Он... видит людей, — тихо сказал он, прежде чем последовать за братом.
Я осталась стоять перед своим натюрмортом — идеальным, техничным, бездушным. И поняла, что Том был прав. Я пряталась за техникой, за правилами, за своим «умением не выделяться». А он одним портретом показал мне, кем я могла бы быть, если бы хватило смелости.
В тот вечер я не пошла на ужин с Алей. Я осталась в мастерской и начала новый рисунок. Я рисовала не гипсовую голову, а свое отражение в зеркале. И старалась увидеть в нем то, что увидел он — не просто тихую студентку, а человека. Со своей болью, своей силой, своей правдой.
И впервые за долгое время я чувствовала не страх, а странное, щемящее чувство — как будто кто-то наконец-то увидел меня. Настоящую. И это было одновременно страшно и... освобождающе.
----------
Надеюсь вам понравится!!🌞🌞
Как думаете что будет дальше?