IV
- Девочка, ну иди сюда! Чего одна сидишь, а?
Спокойная былая обстановка вдруг изменилась. К тем двум присоединились ещё трое с улицы, и теперь они, как дикие животные, готовы были на любые, самые мерзкие и непристойные поступки, без угрызения совести повинуясь бесконтрольным рефлексам. Кто-то из них подошёл к тихо сидевшей девушке и схватил её за плечо.
- Слышь, паскуда, руки убрал.
Когда я подошёл к нему, он убрал свою большую, грязную, мозолистую лапу с хрупкого женского плеча, наклонившегося под давлением в сторону этого хмыря, и приблизился ко мне, изрядно дыхнув перегаром.
- А тебе чё надо? Героем показаться хочешь? Нас много, ты один… - его дружки притихли и, кажется, напряглись, готовые в любую секунду сорваться и вдарить мне по рёбрам или голове. – Иди лучше, пока здоров.
Я растерялся, прикидывая, как лучше поступить в этот момент. Просто так уйти и, ничего не предприняв, оставить девушку один на один с этими ублюдками не позволяла совесть, но и ходить месяц с переломами тоже не хотелось, поэтому я не придумал ничего лучше, как, схватив куртку девушки и её саму, выбежать на улицу. Главное – действовать быстро.
В считанные секунды шайка среагировала и ринулась к нам, побросав на пол стулья, но мы, опередив их, захлопнули массивную дверь у них под носом и бежали во всю по ночному городу, рассекая туман, и кратеры, заполненные водой, вероятно, высоко подбрасывали всплесками маленькие капли-жемчужины, оседавшие на наших ботинках и одеждах.
- Стой, сука! – голоса какое-то время гнались за нами, но вскоре отстали, и быстрые шаги перестали доноситься за нашими спинами
Теперь мы шли вдвоём. В тишине каждый слышал лишь биение собственного сердца и сбивчивое, неровное дыхание. Пар изо рта клубился над нашими головами, вился и устремлялся во все стороны, растворяясь во тьме незамысловатыми узорами.
- Ничего не забыла? – спросил я у девушки, сглотнув.
- Нет.
Её голос был спокойный, такой, будто только что она вовсе никуда не бежала изо всех сил, заодно стараясь не поскользнуться, но её грудь то и дело вздымалась и опускалась в такт быстрому дыханию.
Впервые, хоть и под слабым уличным фонарным светом, мне удалось разглядеть её лицо: овальное, немного худое и очень бледное, с чёрными восточными глазами, и с гордо поднятым орлиным носом. Губы выделялись больше всего – пухлые, ярко-красные, как зимняя рябина, они ловили свежий холодный воздух, чуть приоткрыв верхний ряд зубов. Я заметил странное сходство: её внешность была довольно сильно похожа на мою, за исключением моих же светло-коричневых глаз и совершенно прямого, немного даже длинного, носа.
А мы всё шли куда-то, не разбирая дороги и ничего не спрашивая друг у друга, будто так и должно быть.
- Как тебя зовут? – мы уже прошли два дома, поэтому я попытался завязать разговор.
- Олеся.
- Меня Данил. - немного подождав сказал я.
Она испытующе посмотрела в мою сторону.
Всё-таки необычными были её глаза. Чёрные настолько, что едва можно было отличить радужку от зрачка, но пронзающие насквозь, такие холодные и строгие.
И снова повисла напряжённое безмолвие, какое было до этого.
- Ты, Данил, правильно сделал, но мог бы и без этого обойтись, - она сделала паузу, – они так-то безобидные: пару бокалов бы вместе выпили, а потом я и сама бы под каким-нибудь предлогом ушла.
- Ты, видимо, плохо знаешь этот народ.
- Совсем нет. Иначе я бы не сидела глубокой ночью в баре одна. – она сказал это будто с издёвкой, тряхнув чёрными недлинными волосами, отливающими синевой в электрическом мерцании.
В ответ я смог лишь пожать плечами. Доказывать что-то ей не хотелось, видя её твёрдую упрямость в характере, да и отчасти в её словах была правда: наш город не сильно богат на тяжкие случаи и преступления, поэтому ночью здесь, хоть и с некоторой опаской, но можно свободно гулять в любой, какой захочешь, части.
- Тебя проводить домой?
- Не нужно. Я хочу немного пройтись. – она с жадностью вдохнула носом воздух и выдохнула ртом. – К тому же я совсем не против, чтобы мне составили компанию.
Она слегка улыбнулась, опустив глаза вниз.
По правде сказать, мне тоже хотелось с кем-нибудь поговорить, хорошо провести время и просто забыть на час-другой о том одиночестве, долгое время преследующем меня, как охотник преследует через прицел винтовки свою ни о чём не подозревающую жертву.
- Куда бы ты хотела сходить?
- Не знаю, куда-нибудь. Куда хочешь.
С лёгкой, естественной, но не менее от этого поражающей непринуждённость произнесла она.
- Ты меня совсем не боишься?
- А чего тебя бояться? – и снова эти глаза меряют меня с ног до головы, изогнулась тёмная густая бровь в непонимании и колеблющейся насмешке. – Ты явно не выглядишь как те из бара, ты худой и слабый, у тебя спокойный взгляд и тёплый голос. Как тут тебя бояться?
- Неужели тебе незнакома простая осторожность? Если я спас тебя от тех пятерых, не значит, что за мной имя святого безгрешника.
- Но ты сделал это не из личной выгоды и не из холодного расчёта и, по правде сказать, - она ближе подошла ко мне, приподняв голову и поймав мой сосредоточенный взгляд, - я не чувствую, что ты плохой. А чуйка на людей у меня поразительная. Таких, как ты, я уже встречала не раз, но все они, как один, потерялись в пустыне зыбкой отрешённости и утопают в песках растянутого бездействия. И от этого им совсем не спится ночью. Мне тоже вот не спится…
Почти как в театре. Она похожа на актрису. Её литературная, немного вычурная манера речи смешила и вызывала непонимание, интерес и больше смешанные чувства, на которых внимание обращаешь больше, чем на произнесённые девушкой слова, но больше нет ничего. Есть она, я и эта ночь. Есть эти жгуче-ледяные, мерцающие неогранённым обсидианом глаза, есть мои мистические образы, воспринимаемые мною же, как зрителем музейной выставки, и ночь – прекрасная, жестокая, неотразимо-великолепная царица. Есть только дорога и лёд, и снег, и тишина, и звёзды. Они рычат, кусаются, показывают свои острые холодные зубы, и с отчаянным визгом падают мне под ноги, подгоняемые лёгким ветром, растворяются во мраке. Есть дорога, виляющая и петляющая, то широкая, то узкая, местами разбитая и грязная, но столь манящая, загадочная, и впору ей довериться, довериться неизвестности и идти дальше, дальше, дальше…
И нет больше ничего.