Наблюдатель

Этой ночью мне действительно не спалось.
Я вышел на балкон, и в ту же секунду свежий весенний ветер забрался мне в лёгкие. Я пошатнулся, схватился за оконную раму и высунул голову наружу. Где-то далеко лает собака; силуэты запоздалых прохожих мелькают в свете фонаря; чья-то призрачная тень покажется в освещенной ячейке дома, чтобы потом раствориться во мраке. Я стоял и чувствовал, как подкашиваются мои ноги, как проясняется зрение, как безмолвие ударило в уши: не то давящее безмолвие, время перед которым покорно склоняет огромную, вековую, вселенскую голову заблудившегося старца, роняя книзу голубые глаза молодого мальчика-пастуха и отражающиеся в них серо-синие тучки наплывающей грозы посреди знойного, летнего, тихого дня, где-то в холмистой изумрудной местности, далеко-далеко отсюда; не то безмолвие, стремительно завладевающее твоим телом, подобно Горгоне, превращающей всех её увидевших в каменные изваяния, но дарующей им бессмертие этим жестоким преображением; но то безмолвие, подобное свежему дыханию сумрака, часу прояснения, когда мир прост и понятен, когда каждая клетка тела наполнена свободой, непоколебимой и упрямой, как этот ветер, забивающийся в нос, перекрывающий доступ ко всему незначительному, указывающий верное и единственное направление – то, где он искал своё пристанище, в котором ему придётся заснуть с первыми лучами солнца и куда отправиться с первыми сумерками, и после долгого странствия залечь между корнями столетнего дерева уже навсегда. Но ты, непреодолимая преграда, встал на его пути. Отныне ты ему служишь и ночным пристанищем, и могучими корнями, где его сила заснёт в тебе и с тобой же уйдёт в глубь земли, но в последнем издыхании вновь обретёт свою затаившуюся свободу.
Именно такая тишина завладела мной, как только я распахнул дверь балкона, но полностью понять, прочувствовать и осознать всё это я смог уже позже, когда, рассматривая очертания своего двора и мерцая оранжевым угольком, внимал звукам этой ночи: перезвону капели, скрипу качель, чьему-то пьяному гоготу, подвываниям собак. Это меня нисколько не раздражало, даже наоборот: я чувствовал в себе такой поток жизни, будто все эти далёкие миражи, бесформенные, уже растворившиеся в пространстве и есть центр всего на свете, и ничто больше не стоит моего внимания. Но этот поток зачем-то заставлял меня стоять на одном месте, уставясь в одну точку.
В этой звучно тиши до меня доносился шорох занавесок, подолом цеплявших ковролин. Свежо и спокойно. Я закрыл глаза и полностью отдался этому ощущению. Мысли расплывались по холсту акварелью, смазывались и исчезали, оставляя после себя блёклые разводы. Тепло в районе груди превращалось в жар, разлившийся по всему телу, но несильные порывы ветра из открытого окна быстро отрезвляли, возвращая ясность рассудка, и я снова смотрел вниз, на чёрные сугробы, на кирпичные прямоугольники, на грязную асфальтированную тропинку. Перед глазами всё ещё текли рекой яркие краски, внезапно бьющиеся о тёмные, мрачные, непроницаемые волны. Поединки палитр, цветов и оттенков, мечты и реальности воссоздавали картины моего двора, фонарей, вывесок, моего дома, меня самого. А я, наблюдатель, с интересом оценивал силы двух противоборствующих сторон.

Сзади послышался лёгкий цокот по полу. Это мой пёс Рим. Сейчас он сидит на пороге балкона и пристально смотрит, поскуливая, прямо мне в затылок. Ждёт, когда я покажу ему ночной пейзаж.
Выйдя из балкона, первым делом глянул на часы. Три часа ночи. На горизонте солнце не спешило показываться, но я взял поводок, оделся как можно теплее, - весенние ночи всё ещё холодны, - и побежал вслед за собакой по ступенькам, пролётам и этажам. Наверняка наша спешка была очень ощутима: я сам чувствовал, как трясутся бетонные ступени под моими шагами и как эта тряска идёт вверх по железным крашеным лестничным прутьям, отзывающимся в ответ металлическим гулом.
Весь город замер в ожидании предрассветной суеты. Мы гуляли с Римом по дорогам знакомых мне районов, и дома напоминали мне музейные экспонаты затонувшей Атлантиды, навсегда упокоившейся под свирепой стихией глубоко в океане. Но был полный штиль. Сколько не доводилась мне гулять здесь, настолько тихо никогда не было: то и дело проезжали редкие машины, как хищный зверь ослепляя своими большими яркими глазами; из одного подвала в другой могла, оглядываясь и торопясь, пробежать кошка; встречались ночные пешеходы, держащие свой курс неизвестным направлением. Мне всегда было интересно, о чём они думают в тот момент, когда просто так идут по раскрытой ладони королевы Ночи. Оглянись, путник! Этот мир тебе враждебен и на каждом углу тебя подстерегает опасность, не ты управляешь собой, а ночь тобой, и любое неверное твоё движение, твой взгляд или слово – звёздная ладонь захлопывается, обращаясь в чёрную дыру, откуда тебя никто не вытащит, никто не найдёт. Деревья шумят и указывают ветками, своими паучьими лапами-антеннами, юг, но ты идёшь на север. Ночь страшна и коварна. Может быть, твоя судьба решается именно сейчас, потому что ты идёшь задумчивый и сонный, поддаваясь чарам злобной королевы. Потому и лёд впивается в тебя острыми осколками, и небо не радо тебе – посмотри, никто тебя не ждёт здесь, но всё тебя предостерегает. Иди же туда, где твоя обитель, в которую никто не может залезть, вскарабкаться и зайти без приглашения. Только там ты в безопасности. Ночь защищает тех, кто знает все её потайные ходы и приёмы, ведь она, подобно живому существу, имеет и облик, и характер, и запах: в шелестящих рекламных бумагах, в будоражащем нервы непонятном, диком аромате, принадлежащем сумрачной весне, в рёве замерзающей собаки, в монотонном жужжании неоновых букв над входом магазина, в полной луне или тонком месяце, безмятежно повисшем буквой мёртвого алфавита, понятной для всех, кто бы ты ни был и откуда бы ни явился. Ночь – это множество загадок без правильного ответа. Чтобы найти её истину, ищи её в самом себе, а как только найдёшь – подружись с ночью. Она будет покровительствовать тебе, оберегать, ходить по пятам до самого конца, а после найдёт новый разум, каких у неё было миллиарды до и столько же будет после тебя, и со всеми она была одновременно, всегда, везде, но даже с ними главенствовала и брала верх, держа в своей власти мнимых сподвижников, подчиняя их существо самой себе, обретая в нём другой облик, придавая бессмертие совершённым под её руководством делам и поступкам. Но вот я иду по её согнутой руке и, как знать, переживу этот всевидящий взгляд, рассматривающий меня со всех сторон, впивающиеся в меня бездонные глаза? Ветры обходят меня стороной, только непроницаемый туман, начавший меня легко, но настойчиво обволакивать, уже поселился в душе.

Рим резко дёрнул поводок и рванул к невысокой лысой берёзе, злобно рыча. Сверкая двумя бусинами, на дереве сидела кошка и внимательно наблюдала за собакой, пытающейся взобраться вверх, но у Рима получалось только лаять и раздражённо бить треснувшую кору мохнатой лапой.
- Тихо, чш! Успокойся! – я шипел и тянул пса за поводок в свою сторону, но тот не унимался. Вдруг кошка, до этого притаившаяся на толстой длинной ветке, спокойно стала спускаться вниз. Рим залаял ещё громче. Спустившись, она подняла свой рыжий хвост и размеренно побрела в противоположную от нас сторону. Свет фонаря выхватывал её маленький силуэт, гордой, неспешной походкой устремлённый вдаль.
Рим успокоился и теперь смотрел на меня как ни в чём не бывало с улыбающейся мордой и высунутым наружу языком. Впервые я столкнулся с таким наглым животным как эта кошка и таким странным поведением моего питомца.
- Ну что, пошли домой… - со вздохом обратился я к Риму. Тот повернулся мордой к улице и спокойно зацокал когтями по асфальту к нашему сонному дому.