Глава 20
Я стояла в полумраке просторной гостиной и ошеломленно смотрела на то, каким станет Грейганн через двадцать с лишним лет.
В принципе, он не соврал, когда говорил, что знакомство с его родней будет односторонним... Что никак не отменяло моего изумления, когда я, блуждая в полутьме, наткнулась взглядом на огромный семейный портрет, резко выделяющийся в атмосфере общего антуража... Да так и застыла напротив.
На широком полотне были написаны трое. Двое до невозможности похожих друг на друга мужчин и... Слишком молодая женщина, лучившаяся открытой улыбкой.
С виду, обыкновенная, не лишенная изысканного лоска, семья. Да только не всякому было известно, что в отношениях между изображенцами все было не столь гладко, как могло показаться.
Я машинально шагнула вперед, дабы поближе рассмотреть впечатляющий холст, но черный взгляд одновременно родных и чужих глаз заставил чуть ли не отшатнуться, словно крича прямиком с картины: «Не приближайся к нам... Ты чужая...»
И я досадливо прикусила нижнюю губу со внутренней стороны, ощущая дикую неловкость, начиная от самого факта, что посмела переступить порог этого дома, заканчивая той мыслью, что смотрела на родителей самого дорого мне человека, стоя босиком, в одной белой рубашке до середины бедра, принадлежавшей их собственному сыну. Или же здесь... Только один кровный родственник?..
Я знала, что Грейганн ненавидел внешнее сходство со своим отцом. Он упоминал об этом всего раз, в один из немногих моментов, когда его пробивало на откровения. Но я запомнила... Однако, так и не решилась банально податься за наглядностью в интернет. И впервые узрела это сходство вот так... Написанное маслом по натянутой в раме льняной ткани.
Даже нарисованный вариант Бастиана Каррингтона источал какую-то баснословную силу и власть. Он явно относился к той категории личностей, которые всегда добиваются поставленной цели, хладнокровно решают проблемы, без зазрения совести переступают через неугодных людей. Я с первого взгляда прочувствовала все это... Что ненароком вытолкнуло на поверхность сознания образ другого человека, который когда-то был почти таким же целеустремленным и несгибаемым, пока жажда наживы не выжгла в его душе все человеческое.
Тягучий комок застрял где-то на уровне горла, и воздух, пропитанный запахом горящих в камине поленьев и терпким ароматом воска от зажженных по всей гостиной свечей, обжег легкие, словно пары редкого яда.
Нет... Грейганн ошибался. И даже невзирая на столь поразительный генофонд, различия между отцом и сыном были куда ярче, чем визуальное сходство.
Просто... Рей казался мне более живым. Не настолько совершенным на фоне своей взрослой версии, но оттого и более уникальным, не боящимся идти на риск и получать от жизни максимум. И дело было не в том, что виски старшего Каррингтона уже тронули белесые ниточки седины. Не в залегших на коже лица первых морщинах. И в то же время именно эти факторы как раз и указывали на то, что за прошедшие годы мужчина уже явно успел вытравить из себя все те качества, которые сам же пытался теперь подавить в своем сыне... И это... Ужасало...
— Вижу, вы уже «познакомились»? — знакомая усмешка затопила былую монотонность потрескивания деревяшек в камине, и я невольно вздрогнула, забредшая в глубокие раздумья.
Грейганн замер в темном дверном проеме, держа в одной руке тяжелый фонарь, а в другой, кажется, пару стеклянных бутылок. И я затруднялась найти ответ на вопрос: «А как давно он за мной вот так наблюдает?». Потому как самой мне казалось, что я выдерживала взгляд нарисованных чужих-родных глаз не несколько минут, а целую вечность.
— У меня есть одна плохая новость, и две хорошие. С чего начать? — бодро отозвался он на растерянность в моем лице, проходя вглубь гостиной.
— Давай с плохой, — я вернулась к созерцанию портрета.
— Похоже, в подвале накрылся генератор, и до утра мы с тобой просидим без света и горячей воды.
О, блеск... Ну, хоть не придется ночевать без крыши над головой, и то уже само по себе плюс.
— А хорошие?
— Хорошие... — задумчиво откликнулся Грейг, — Через пару часов смежная с гостиной комната тоже прогреется, и нам будет, где выспаться. А еще... Я ограбил отцовский винный погреб.
И словно в подтверждение его слов пространство прорезал глухой чпок от откупоренной бутылки.
Судя по последующим звукам, украденное было нагло разлито по бокалам, и когда перед моим носом замаячила протянутая через плечо рука с фужером, тем самым отнимая внимание от портрета, я хмуро уставилась на бордовую жидкость сквозь сосуд. Нюх тут же уловил вязкий аромат ягод и спирта:
— Это...
— Ежевичное вино, — опережая мой вопрос, заговорил Грейг, — Оно слабенькое, на вкус как безалкогольный пунш, — и прочитав явный скепсис на моем лице, добавил, — Ким, я не собираюсь тебя спаивать. Просто так будет больше шансов не замерзнуть. Если учесть... Что у меня тут и подходящей одежды для тебя почти нет.
Я послушно приняла «угощеньице» и не стала уточнять, что «спиться» с ним наедине не казалось мне плохой мыслью. Да и сомнения мои были вызваны скорее воспоминаниями о прошлом опыте с выпивкой, чем тем, что он там сам себе успел напридумывать.
Реевская рука так и осталась на моем плече, слегка приобнимая. А я же, как завороженная, вновь уставилась на эффектное трио, застывшее неподвижными фигурами на холсте.
Грейганн отследил мой взгляд и будто сам окаменел, с напряженной маской на лице, в точности, как у парнишки на изображении, только чутка помладше. Скорее всего, картину написали перед его поступлением в академию, и с тех пор форма прически моего дикобраза и... Его физические данные в целом перетерпели некоторые изменения.
Я робко скосила взгляд на живой эскиз, стоявший от меня по правую руку, дабы сравнить, и меня накрыло неподдельным ощущением холода где-то в районе живота. Карие глаза, которые всегда отражали в себе палитру истинных эмоций, до краев были наполнены презрением и глухой яростью, глядя в одну единственную точку.
— У природы своеобразное чувство юмора, не так ли? — без тени улыбки вымолвил он, после чего сделал внушительный глоток из своего бокала и скривился, — Я бы даже сказал... Отвратно-изощренное...
— Э... Это не так, — слова опережали здравый смысл, и я поневоле вспахала почву для развития именно той темы, которой мысленно обещала себе избежать.
Грейганн отвлекся от незримого уничтожения взглядом собственного родителя и вопросительно взглянул на меня, дернув темной бровью.
Вот же... Черт.
Я молча переминалась с одной ноги на другую, припоминая все сделанные выводы несколькими минутами ранее, и, пожевав в нерешительности губы, таки высказала то, что при любых условиях будет самым неоспоримым доводом:
— Лишь только то, что вы почти на одно лицо, не делает тебя твоим отцом, Рей. Ты... Совсем другой...
— М-да? И какой же?
Добрая снисходительная улыбка засела в уголках любимых губ, и ироничный взгляд темных глаз воссоздали в моей душе весь спектр ощущений, сопутствующих конфузу. И я бы могла, как и обычно, рассыпаться в тысяче и одном аргументе, привести кучу примеров из своих наблюдений, да только оправдания никак не желали сниматься с языка, и в итоге Грейганн сам облегчил мои страдания, нарушая неловкость воцарившейся тишины:
— На самом деле нас объединяет не только «одно лицо», Кимберли.
— Н-например?
— Например, — он вновь посмотрел на портрет, — Нам нравится одинаковая еда. Во многом наши с ним взгляды на те или иные вещи совпадают, хоть и методы получения желаемого отличаются. Но больше всего мы с ним похожи... В отношении женщин. Которые нам интересны.
Две последние фразы были произнесены мне прямо в глаза, и так же, не прерывая зрительного контакта, Грейг одним глотком опустошил свой бокал, на этот раз даже не поморщившись. И я знала, нутром чувствовала, что сейчас получила чуть ли ни самую важную информацию в жизни, уникальную в своем роде пасхалку, которая лежала буквально на поверхности: в его глазах и висящей на стене картине.
Но мне никогда не удавалось разгадать его через карие зеркала души. И потому я, почти не дыша, потянулась за ответом к портрету, пытаясь разглядеть то, что упустила за первыми впечатлениями.
Да нет же... Под каким углом ни взгляни — все те же двое, похожих друг на друга, мужчин... И женщина. Вернее, двое серьезных мужчин, без отпечатка радости на лицах. И искренне улыбающаяся женщина. Так может, в этом все дело?
— Женщина на картине выглядит очень счастливой, — изрекла я свои умозаключения, — Несмотря на все невзгоды, по ее изображению видно, что она благодарна судьбе за то, что у нее есть вы... Вы оба. Так значит ли это...
Я помедлила, неловко заглядывая вопросом в загадочное лицо, в котором читалось терпеливое ожидание, вкупе с легким напряжением:
— Значит ли это, что если мы с тобой дойдем до самого конца, меня тоже ждет с тобой... Только счастье?..
Видимо, Грейганн имел ввиду совсем не то. Или же не ожидал, что я сверну в подобном направлении, и теперь сам не знал, что ответить. Он просто продолжал смотреть на мою бестолковую улыбку, с нечитаемым выражением лица, словно опять погрузился куда-то глубоко в свои мысли. И когда уже мой стыд за неразумно высказанное обгладывал мои последние косточки, как-то отрешенно и хрипло проговорил:
— Кто знает...
— А-а, эта женщ... Т-то есть, девушк... В смысле... — я прикусила непослушный язык, поспешно спрятав покрасневшую моську за волосами и отвернулась, полностью концентрируя свое внимание на голубоглазой особе. Очевидно, мой организм, как обычно, столкнулся с непосильной задачей скомбинировать сразу два действия, а именно сменить предмет обсуждения и замять собственную оплошность, и я в очередной раз выставила себя недалекой от мира сего.
Тихая усмешка с его стороны прошлась по моим натянутым нервам как электрический разряд.
— Ее зовут Шерилин, — сочащимся теплотой голосом, Грейганн принудил меня обескураженно поднять на него взгляд, — И ты верно подумала. Она моя мать.
— Но почему...
Я не знала, как правильно сформулировать мысль. Меньше всего мне хотелось задеть чувства Грейга неосторожными словами, и в то же время мне казалось, что он с несвойственным для него нетерпением ждет этого вопроса. Я поддалась искушению:
— Почему ты зовешь ее по имени?
— Привычка с детства, — он непринужденно пожал плечами, — Когда я родился, она... Считай, сама еще была ребенком.
Я понимала, к чему он клонит... Но все равно, это как-то...
— Просто... — в карих глазах на мгновение промелькнуло сомнение, — Одно дело, когда твое окружение знает и принимает всю ситуацию. И совсем другое, если речь заходит о выводах малознакомых, но ''важных'' людей.
На мое непонимающее моргание Грейганн по-доброму усмехнулся:
— Общественное мнение, Кимберли. Ты даже не представляешь, на что способны злые языки против напуганной юной девушки, которую жизнь просто заставила повзрослеть.
Ну... Это было неоднозначное утверждение. Пусть и примерно, но я могла себе это представить. Хоть и назвать наши ситуации идентичными язык ни за что бы не повернулся.
— Хочешь сказать... Ее осуждали за связь со взрослым мужчиной?..
— Совсем нет, — саркастичная ухмылка буквально въелась в Реевские губы, — Интрижки между молоденькими девушками и мужчинами ''постарше'' вовсе не редкость на любой ступени социальной иерархии. Но а сам факт их замужества вызывал у партнеров отца скорее недоумение... Пока не всплывало мое существование.
— И поэтому ты решил...
— Мой отец. Не я. Я... Тогда был слишком мал, чтобы что-то в этом понимать. В любом случае, сейчас нет необходимости что-либо скрывать. Со временем со слова «мама» сняли все запреты. Вот только старым привычкам... Порой трудно изменять.
Воцарившаяся тишина, разбавляемая все тем же стрекотом из камина, окутала разговор удушающим напряжением. Чем больше я анализировала услышанное, тем тяжелее делалось на душе, и когда, спустя несколько бесконечных секунд, Грейганн заговорил вновь, я уже балансировала на грани желания впасть в небытие или просто закрыть уши:
— Знаешь, я вот только сейчас об этом задумался, — его голос прозвучал на пол тона ниже, и меня не на шутку встревожил отсутствующий взгляд карих глаз, устремленный сквозь висящее на стене полотно, — Скорее всего, он так же ненавидел меня все эти годы...
— Почему ты так считаешь? — свой собственный голос я почти не узнавала.
— Потому что для него я не более, чем изъян на репутации. Живое подтверждение его пороков. Воплощение ошибок прошлого. Так что еще спорный вопрос, чье чувство юмора будет более дерьмовое. У природы... Или же у судьбы. Ты не согласна?
Его мальчишеская улыбка совсем не гармонировала со степенью серьезности поднятой темы, и я поспешно отвела взгляд, не в силах ее принять.
Да что со мной такое... Я ведь только и делала все это время, что предавалась грезам о его доверии... Мечтала стать ближе. И как только Грейганн открыл мне часть своего прошлого, я... Просто потонула в гуще тьмы и обжигающего холода.
И не было этого самого чувства, что мы с ним на одной волне. Скорее, наоборот.
Я словно тонула во всепоглощающей боли от этой несправедливости, которую Рей переживал изо дня в день. В то время как он же стоял по ту сторону раскинувшейся вокруг меня бури и спокойно за этим наблюдал...
Не так я представляла себе этот момент... И уж тем более никогда бы и мысли не допустила, что предпочту совсем не знать подобных подробностей. Все это было слишком... Слишком тяжело для смирения, а ведь другого выхода никто не предлагал. Да и угнетало по большей части даже не это. А то, что невысказанные в нужный момент слова поддержки от меня были и вовсе Грейгу не нужны...
Поганая, неподвластная контролю, реальность. Да и в чем-то Грейганн оставался неизменно прав... У судьбы дерьмовое чувство юмора. И даже когда мы стараемся жить одним днем и теми моментами, которые важны сейчас... Мы все равно остаемся заложниками своего прошлого, которое не переписать.
Я судорожно вздохнула, от чего бокал в моей руке дрогнул, как необходимый знак того, что пора возвращаться из мыслей в реальность. И на раздумье не потребовалось даже доли секунды, как я тут же припала к содержимому сосуда губами, опустошая тот чуть ли не залпом, как будто проглоченную недавно пилюлю кошмарных реалий можно было просто чем-то запить.
— Полегче, маленькая! — очухался Грейганн, когда на дне бокала оставались ничтожные капли, и родные руки, тут же неуверенно отобрав у меня фужер, отставили его на полупустую тумбу от греха подальше.
Фу, ну и кислятина! Хотя, погодите... Послевкусие было довольно... приятным.
— Оно хоть и легкое, но это все же вино, — не упустил он возможности меня упрекнуть, как весь наставительный тон растворился в явном сожалении от осознания, что именно меня сейчас настолько подкосило:
— Не нужно было тебе все это рассказывать, — озвученная фраза была поставлена уверенно, не оставляя и шанса на оспаривание, — Явно не сегодня...
— У тебя очень красивая мама...
Грейганн хотел было сказать что-то еще, как вдруг переменился в лице и запнулся, уступая место нескольким секундам тишины.
И то ли дело было в вине, что с непривычки ударило в голову, то ли в моей пробудившейся с новой силой тоске по собственной матери... А может, тут просто одно сыграло на другом, что заставило меня мысленно сравнить двух разных женщин, выталкивая на поверхность теплую ностальгическую улыбку:
— Я свою запомнила такой же жизнерадостной и молодой, прежде чем она... Ушла...
И снова давящая тишина окутала наш вечер откровений. Только на этот раз она оглушала настолько, что даже стрекот догорающих поленьев в камине касался слуха приглушенным эхом и отголосками прошлой жизни.
Наверно, наша привычка меняться местами родилась задолго до того, как мы с Реем ступили на путь более серьезных отношений. И пусть я не видела его лица в тот момент, но почему-то была уверена, что его чувства мало чем отличались от тех, что испытала я, когда он впустил меня в свой персональный ад несколькими минутами ранее.
И вот знаете, было во всем этом что-то странное. Необъяснимое. Магическое... Потому как мне так же не нужны были его слова поддержки... И в то же время на душе сделалось настолько легко... Будто я вскрыла давно нарывающую мозоль, выпуская из раны весь застоявшийся гной из долголетних переживаний и душевных мук.
— Кимберли...
Я не знаю, сколько прошло времени, когда он решился заговорить со мной вновь. Минута, две, три... Или, быть может, целый час. Но зато знала, насколько трудно ему давались все последующие слова... Беспрестанно убеждая себя в том, что уж если и вскрывать застарелые раны, то на совесть и до конца:
— Я понимаю, что спрашивать о таком чистой воды моветон, - тем временем продолжал бесцветный голос, — И мы никогда не затрагивали конкретно эту тему... Но раз ты заговорила об этом сама... Я хочу знать...
Грейганн перевел дыхание, как от долгой пробежки, хотя на деле так и продолжал стоять от меня по правую руку. А я же напряглась всем своим нутром, уже зная наперед, о чем он спросит. Зная, и при этом наказывая себе не сорваться, справится с рвущимися наружу эмоциями и ответить с достоинством. Я приказала себе не скатиться до банальной несдержанности, в попытке закрыться в собственном коконе, но... Не смогла. И как только Грейг приступил к озвученной формулировке наших обоюдных мыслей в три простых слова:
— Твоя мама, она...
Я не пожелала услышать продолжение, оборвав его чересчур резким и пылким:
— НЕТ!
Мы выдохнули одновременно. И если у Рея это было прямым признаком облегчения, то я же корила себя за сокрытую ложь, отчаянно цепляясь за треклятую надежду, которая все еще находила свое место в моем сердце.
Но, как говорится... Откровение за откровение. Да и кому, если не Грейганну я могу вывернуть свою душу наизнанку, не опасаясь быть попросту не услышанной.
— Хорошо... Я тебя понял, — он усмехнулся скорее нервно, но я не сочла его ухмылку неуместной. Вместо этого я сжала вспотевшей ладонью край тонкой рубашки и сосредоточилась на этих ощущениях, пуская сознание в свободный полет по воспоминаниям:
— Грейганн, скажи, — начала я издалека, тем самым планируя подвести к общей сути, — Чему ты поверишь больше... Пустым словам, произнесенным множество раз одним и тем же человеком... Или собственным глазам?
— Думаю, мой ответ будет очевидным, — без раздумий откликнулся он.
И именно от этих слов зависело, обретут ли мои переживания огласку, или же так и останутся невысказанной болью. Один-ноль в пользу горькой правды. И в этом я уже даже не сомневалась.
— Забавно, что несмотря на всю разницу наших характеров, между нами есть место и чему-то общему...
— Я не до конца тебя сейчас понимаю... Ким?
— Мне было около шести лет, когда мама предала отца с другим мужчиной и действительно ушла.
Я прервалась всего на мгновение. И за этот короткий миг Грейганн успел разобраться что к чему, обернуться ко мне лицом и сжать пальцами мое плечо, будто давая понять и без слов: «Все хорошо. Продолжай. Я здесь. Я буду рядом.»
И я не зря упоминала эту чертову разницу в характерах... Не зря переборола сомнения. И пусть я никогда не перестану удивляться этому... Но иногда Грейганн и правда понимал меня на порядок лучше, чем я сама. И я могла бы обманывать себя. Но обмануть его — никогда. Поддержка мне была не просто нужна... Я без нее задыхалась.
Я этого не просила, а он... Просто сделал. И только тогда я сумела полностью избавиться от оков, и слова полились так, будто я рассказывала не о своей жизни, а ком-то другом:
— ... и с тех пор ее больше никто не видел. Я была маленькой, и смутно помню то время. Потому многие детали стали для меня ясны только спустя года. И если в шесть я просто задавалась вопросом: «Почему она ушла?», — то в четырнадцать я уже могла оправдать этот поступок, какую бы причину мне не назвали. Но это уже совсем другая тема... Ты ведь хотел спросить... Жива ли она?
Ответом мне послужило молчание, и я, подавив дрожь в голосе, призналась сразу нам обоим:
— Я... Не знаю этого наверняка. После ее ухода отец словно сошел с ума. Он злился на нее, много пил, а потом кричал ночами и крушил все, что попадалось под руку. В такие моменты няня прятала меня. А когда он через время остывал, я, сама тогда не понимая своей ошибки, уже спешила к нему с разговорами о маме, тем самым запуская очередной круг безумия. Как-то раз, в порыве злости, на мой постоянный вопрос о том, где она, он прокричал, что она умерла. Умерла для него, а значит, должна умереть и для меня. И вот тогда у меня начались ночные кошмары. Он повторял это постоянно... Даже когда я не спрашивала. А потом... Спустя несколько месяцев... Он перестал говорить о ее смерти. И просто в одночасье постарел лет на десять. Шестилетняя я подумала: папа устал. И только в четырнадцать поняла, что он ее отпустил. Отпустил... Со всеми, чтоб их, почестями.
Я судорожно усмехнулась, пряча глаза в пол и до боли кусая нижнюю губу. Но рука Грейганна так и лежала на моем плече, сжимая слегка крепче, словно толчок, призывающий меня не останавливаться:
— Когда мне было семь, он ее похоронил. Но я не видела этого собственными глазами. Не видела ее лежащей в гробу, не видела ритуальных венков. Я даже не знаю, где ее могила, и есть ли она вообще. И на то была воля отца. Знаешь, когда тебе постоянно твердят одно и то же, на протяжении долгого времени, ты невольно начинаешь в это верить. И я бы, наверно, тоже поверила... Если бы однажды не подслушала разговор тогда еще работающего у нас садовника с моей няней. Мистер Браун давно подумывал об увольнении. Обслуживающего персонала становилось в доме все меньше, полное банкротство все ближе, а работать на добром слове он уже не мог в силу возраста, пусть и уважал отца по-своему. Ну, а может быть просто жалел... Тетушка Грейс неоднократно пыталась его убедить, что трудности временные. На что он ей сказал: «Старину Голдмана очень сломила измена жены. Неровен час, он сам откинется за то, что схоронил живого человека и закопал пустой гроб. Ведь Бог все видит.» Но моя няня не была с этим согласна. Она всячески пыталась оправдать отца, объясняя его поступок тем, что так ему было проще расстаться с воспоминаниями. И вот тогда я для себя решила... Что не поверю в это. Не поверю в ее смерть, даже если об этом будут вещать все радиостанции мира. Я ни за что не стану в это верить. Пока не удостоверюсь в этом собственными глазами.
Я выдохнула на последнем слове и, наконец, подняла взгляд на Грейга. И, как и ожидалось, не смогла прочесть в его глазах... Ничего. Только пустоту в посеревшем лице. Напряжение в сжатых губах. А еще лихорадочную дрожь... В том самом месте, где его пальцы так и продолжали сжимать мое плечо. И это было странно... Потому что я не чувствовала в себе всех прежних переживаний. Мне даже не хотелось плакать. Будто через это простое прикосновение он перетянул все мои душевные тяготы на себя и отчаянно старался их безмолвно переварить.
— Есть такая заезженная, но очень обнадеживающая фраза. Вера идет изнутри. И пусть это прозвучит слишком по-детски... Но у меня есть еще одна причина, чтобы не верить в ее смерть.
— К... Какая причина? — голос Грейга был сиплым и надорванным, и ему пришлось прочистить горло, чтобы озвучить свой вопрос до конца. А я ответила ему с улыбкой. С теплой, широкой улыбкой, полной той самой веры и надежды:
— Я никому этого не говорила. Потому что это было нашей тайной. Мама всегда сдерживала обещания, данные мне. Все до единого... И в тот день, когда она покинула наш дом навсегда... Она тоже пообещала мне. Она обещала мне, Рей...Обещала за мной вернуться.
Грейганн не смог принять моего воодушевления. И я не посмела его за это упрекать. Даже в этой ситуации мы неизменно менялись ролями, и я понимала, что его внешнее спокойствие таит за собой разрушительный ураган в душе.
Он молча склонил голову, отпустил мое плечо и медленно провел ладонью от моего предплечья к запястью. Мягко подцепил мою руку... Заставил разжать истерзанный подол рубашки. И только когда его прохладные пальцы переплелись с одеревеневшими моими, он гулко сглотнул, сосредоточенно рассматривая наши руки:
— В вере нет ничего криминального, Кимберли. И это не по-детски. Это то, что никто не вправе у тебя отобрать. И возраст тут не имеет значения, — его большой палец несмело прошелся по тыльной стороне моей ладони. И я с наслаждением впитывала эту ласку каждой порой своей кожи, наблюдая за тем, как привычно хмурились его черные брови, а на приопущенных веках подрагивали ресницы, скрывающие вечную настойчивость взгляда:
— Просто, — на выдохе он усмехнулся, — Я не знаю, что нужно сказать. Из меня в принципе в подобных вещах хреновый советчик. И, скорее всего, это совсем не то, что ты захочешь услышать... Но...
— И что же это? — бодро отозвалась я, надеясь тем самым разрядить обстановку, которую сама же и накалила. Но на Грейга такие дешевые уловки не действовали. И его тучный взгляд я ловила, затаив дыхание, до образования спазма в горле.
— Как ты жила все это время? — он выдавил этот вопрос из себя через такую силу, будто попытался толкнуть неподвижную скалу голыми руками.
— Ну, — я на секунду задумалась, — Наверно, как и все обычные люди. Со своими проблемами и жизненными преградами.
— Нет, — твердо отчеканил он, — Ты не поняла... А я болван, который не знает, как правильно объяснить...
Грейганн и правда терзался этой легкой формой беспомощности. И он не раз порывался что-то сказать, на мгновение зависал, отрицательно качал головой своим мыслям, и снова впадал в задумчивость. Но я не торопила его. Потому что понимала, что ему просто нужно время, ведь...
Все он прекрасно знал.
И ни в чем не был так уверен, как в своих выводах. Грейганн всегда мог найти четкое объяснение чему угодно... Да только не хотел вываливать на меня свои далеко не радужные мысли, подыскивая более деликатную подачу, при этом не забывая перебирать мои уже расслабленные пальцы в своей руке.
Но, как обычно оно бывает, любое ожидание неизменно окупается наградой. А в моем случае она заключалась в постепенно исчезающей морщинке между бровями, расслабленных плечах и прицельном уверенном взгляде, как и всегда, направленном в саму мою суть:
— Во время твоего рассказа, я все пытался представить... А каково бы это было, если бы из моей жизни исчез тот же отец. И знаешь, - бархатные подушечки длинных пальцев прошлись по костяшкам моей руки в последний раз, и я с откровенной печалью наблюдала, как его ладонь бесповоротно отстраняется, — Я не смог. Возможно, без него мне было бы во многом проще. Но, думаю... До определенного момента в жизни любого ребенка должны присутствовать оба родителя. Какими бы... Они ни были. Поэтому я спрошу еще раз... Как ты все это время жила?
— Ну, — зубы непроизвольно прикусили кончик языка, и мое лицо, скорее всего, было чистейшим отражением недавних эмоций Грейга, с той же напряженной морщинкой между бровями, потупленным взглядом и сжатыми губами, — Я думаю... Я...
— Опять не поняла...
Он усмехнулся так же беззлобно, как на протяжении всего вечера. Вот только на этот раз в моей душе закрадывалось настойчивое ощущение, что моя завсегдатая природная тугодумность в глазах Грейганна уже успела набить свою почетную оскомину, оставляя открытым вопрос. Как он вообще меня в такие моменты терпит? И это еще повезло, что он так вовремя отвернулся... И моя пластилиновая физиономия со всей подноготной истинных чувств осталась за кадром, пока Рей задумчиво рассматривал портрет:
— Я просто пытался сказать, что, в зависимости от возраста, ребенок и в родителях нуждается по-разному. И в какой-то момент он будет воспринимать их... Как пример. Хороший... Или плохой... Но пример. Для любой девушки он строится по образу матери. Для парня, соответственно, по отцу.
— То есть, — я подала голос, как только ухватилась за основную мысль в его словах. Но Грейганн не дал ее развить до конца.
— То есть, — отзеркалил он, награждая меня прямым взглядом, — Благодаря отцу и его участию в моей жизни, я понял, каким человеком не хочу быть... А в твоем случае...
— А в моем случае была няня, — подвела я вслух черту, при этом ведя мысленный подсчет всех тех возможных разговоров по душам с мамой, которые у меня отобрали волей судьбы. И если мне чего и не хватало сейчас, так это чисто ее женских советов... В то время как взгляд Грейга на ситуацию убивал любой намек на подобную сентиментальность.
Но я не хотела выказывать своего разочарования. Как и глубже вникать в ту мысль, что мы с Реем были разными до мозга костей. И, натянув далекую от натуральной улыбку на дрожащие губы, я упрямо заглянула в напускную прохладу его взгляда. Именно в напускную... Потому как мы оба по локоть залезли в ту тему, которая априори исключала любое равнодушие. Что для него... Что для меня:
— Я понимаю, что посторонний человек не сможет заменить родителя в полной мере. Но тетушка Грейс вложила в мое воспитание всю душу, и в этом я не имею права сомневаться. Ты ведь подумал, что я все это время росла неполноценно, но побоялся сказать прямо? — вот тут глаза Грейга не слабо округлились, но опровергать мои выводы он не стал. Или не успел, — Отчасти, это действительно так. Но у меня не было выбора. И потому сравнить даже не с чем. К тому же... Я ведь не круглая сирота! — вырвавшийся неволей смешок так и брюзжал нотками истеричности. И я бросила наобум, стараясь не думать, что все вышесказанное звучало как гнилое оправдание:
— У меня даже есть старший брат. Где-то...
Если до этого мне казалось, что вокруг Грейга возводились невидимые стены, дабы оградить его от погружения в наше общее наболевшее, то после моей финальной фразы эти барьеры обернулись бесплотной пылью, в то время как в карих глазах зародился живой интерес.
— Старший брат?! — вкрадчиво повторил Грейганн, словно перекатывая «сенсационную» новость на языке. Ну и тут впору было бы вспомнить коронный слоган Диаса, подходящий под любую неловкую ситуацию. Как там было?
Э-э-э... Упс?..
— Об этом ты раньше не говорила, — без особой укоризны припечатали мне, но, тем не менее, руки на груди картинно скрестили.
— Да это потому, что после встречи с тобой я сама о нем почти не вспоминала, — отшутилась я, — Вы с ним во многом очень похожи.
К скрещенным на груди рукам прибавилась фирменная вздернутая бровь.
— Д-да и брат он мне... Только формально... Мы с ним не кровные родственники.
К вздернутой брови подключился взгляд неугомонного корреспондента, который для обличающей правду статьи был готов отдать в залог свою душу.
И хоть Грейганн не подавал никаких признаков ревности (да и с чего бы это?), меня все равно не покидало чувство, что с каждым оброненным словом я все глубже зарывалась в погребальную яму. Ну и, как говорится, раз уж сказал «А», говори и «Б»... Даже если не очень-то и хотелось вновь нырять пусть и в объятые летним теплом, но болезненные воспоминания.
— Мы познакомились с ним, когда мне было пятнадцать, — не особо сопротивляясь своим внутренним противоречиям, я украдкой поведала Грейгу еще одну историю, осевшую на моем прошлом июльским бризом в череде непрерывной агонии, — И, кстати, моя реакция на наличие «названного» братца была крайне негативной. Я была очень замкнутым подростком... А если учесть, что в тот день он пришел вместе с моим отцом... Наше знакомство явно не задалось. Ну и это был очень яркий случай, когда я убедилась в правоте фразы «по обложке не судят». И мое первое впечатление о Ренди было ошибочным. Он оказался очень порядочным человеком... Которому не посчастливилось потерять маму в раннем возрасте, а затем и отца. Как я узнала позже, его родители были друзьями моих еще в студенческие годы. И когда с его отцом произошел несчастный случай, мой оформил над Ренди опекунство, чтобы помочь сберечь семейные активы, пока он не достигнет нужного возраста до вступления в наследство. Он рос вдали от дома... Мой отец просто отправил его в школу-интернат... И за то время, которое он гостил у нас, я не раз пожалела о том, что узнала его так поздно... Оказывается, в далеком детстве мы с ним неоднократно встречались. Только я была настолько мала, что совсем этого не помню. А он запомнил не только меня, но даже мою маму... И на протяжении всей той недели много рассказывал о ней, когда мы прятались за моим любимым деревом на заднем дворе, чтобы отец нас не услышал. Он был рядом со мной всего каких-то семь дней... Но даже за это время я успела к нему привязаться и понять... Что он был бы замечательным старшим братом... Если бы не одно «но».
Я поджала губы, прерываясь на несколько долгих секунд. И если первую часть рассказа я вещала с теплой улыбкой на устах, то ближе к ее логическому завершению мой голос скатился до хриплого полушепота, с привкусом горечи и утраты еще одной светлой составляющей пережитка моего прошлого:
— Как-то ночью я проснулась от очередного кошмара и по привычке побрела по дому, в поисках хоть кого-то. И мне бы хотелось списать все услышанное на сонную пелену, но... В гостиной кто-то ругался. В основном кричал мой отец, и из доступных мне обрывков фраз я поняла, что речь шла о больших деньгах. Я не знаю, кто был вторым участником спора... Возможно, это и был Ренди... Наверняка отец хотел занять у него. Конечно же хотел, ведь это больная одержимость, а тут в руках оказалась судьба еще совсем молодого парня, который только вступил в наследство. И я не хочу верить в то, что Ренди появился в нашей «семье» только из-за расчета... Я правда искренне надеялась, что в отце осталось хоть что-то человеческое, когда узнала, что он не бросил сына своего друга, и... Я не знаю, Рей... Я правда... Не знаю. Но на утро Ренди покинул наш дом... И отец заверил меня в том, что если он и приходился мне «братом» по каким-то бумажкам, это еще не значит, что мы должны вести себя, как семья... Так у меня отобрали еще одного важного человека... Ну и спустя время я догадалась, что в ту ночь на просьбу «одолжить», Ренди папе просто отказал. Вот такая история...
Я выдавила натужную улыбку, сморгнула полог воспоминаний и обратила свой взгляд на Грейга... Который, казалось бы, даже позу не сменил, да только выровнял руки по швам, глядя на меня с каким-то застывшим мраком на красивых чертах лица.
— Ты сказала, что мы с ним во многом похожи... Сколько ему тогда было лет?
— М-м-м, — я призадумалась, — Наверно, как и нам сейчас... Лет двадцать.
— И ты была в него влюблена? Как в мужчину.
Вопрос застал меня врасплох, и я повнимательнее вгляделась в родное лицо напротив, пытаясь прочитать в нем причину подобного интереса и того, почему при мысли дать честный ответ меня охватила неловкость. Но, как бы усиленно я не старалась разгадать помыслы Грейганна, уверенной я могла быть только в одном. Это не ревность... Она не так выглядит. Уж мне ли не знать...
— Думаю, скорее да, чем нет, — таки призналась я в своих детских фантазиях, — При этом он не давал мне никаких ложных надежд, и вел себя действительно как брат... Да и сейчас я понимаю, что мои чувства не были той самой любовью. Тогда мне тоже было не с чем сравнить. А, как показывает практика, в этой жизни все...
— Познается в сравнении, — закончил он за меня, и мы обменялись на этот раз искренними улыбками, с облегчающим чувством на душе, что каждый из нас пришел к верному выводу.
— Интересно, как у него сложилась жизнь...Уже лет пять прошло, — я гипнотически уставилась на колыхающиеся огоньки свечей, неосознанно изливая мысли вслух, — Наверно, он полностью вошел в бизнес родителей... Встретил достойную девушку. А может, даже женился.
— И за все это время ты ни разу не попыталась связаться с ним? — правильно истолковал весь подтекст мой прозорливый дикобраз, — Почему?
— Не знаю, — я коротко пожала плечами, — Он ведь тоже не выходил со мной на контакт. А я не хотела ворошить прошлое... Да и в одном отец все же оказался прав. Мы с Ренди чужие друг другу люди. Что бы я ответила на вопрос о том, «как у меня дела»? Что все замечательно, правда папочка продал меня за долги какому-то престарелому извращенцу, а потом у него проснулся отцовский инстинкт, и он спрятал меня в мужской академии в образе мальчика? Это нелепо...
Повисла очередная пауза. И за эти секунды тишины я успела несколько раз мысленно себя четвертовать и сжечь собственные останки, в наказание за длинный язык. Видеть реакцию Грейганна на мой спонтанный выброс тоже не хотелось. А огоньки на свечах, они... Красивые. А еще успокаивающие. Ну и фактор моей излишней болтливости был явно в выпитом вине... Надо же хоть на что-то сослаться. Лишь бы не чувствовать зарождающегося омерзения к самой себе... Снова.
— Если честно, я не хотела бы с ним вновь встречаться. Не хочу нагружать своими проблемами еще и его, — монотонно обронила я, — Я просто верю, что у него все хорошо.
— И у тебя тоже.
Сперва я посчитала, что мне послышалось. А потом осмелилась переместить свой взгляд на внушительную фигуру Грейга и столкнулась с присущей ему непоколебимостью. Железная воля, и ничего лишнего. Уверенность, которая так шла его точеному лицу. И когда Грейганн шагнул в мою сторону, при этом по-прежнему сохраняя незначительную дистанцию... Он развеял последние сомнения о том, что слух сыграл со мной злую шутку.
— У тебя все будет хорошо, Кимберли, — он повторил эту фразу, явно пересиливая ведомую только ему причину для смущения. А я стояла, словно приклеенная, и смотрела на то, как дернулось его адамово яблоко, выдавая в таком простом жесте всю ту нерешительность, которую Грейганн отчаянно прятал за своей любимой маской стойкости, — По крайней мере... Я сделаю для этого все зависящее от себя...
Мы оба замерли в каком-то тягучем ожидании.
Я — с целью понять, как правильно среагировать.
Он — в явном шоке от собственных слов.
Ну и во всем виновато вино. Конечно же... А еще скопившаяся нервозность. Иначе с чего в мою дурью башку с настойчивостью дятла Вуди начал долбиться образ Рея, да не абы какой, а в начищенных до блеска доспехах, с мечом наперевес, в полной боевой готовности кинутся в пасть огнедышащего дракона, во имя когда-то проглоченной им недалекой принцесски.
Как итог, удержать все в себе не удалось. Да и вообще, вредно это! Вот я и прыснула в кулачок, совсем не к месту... Тем самым подпортив любой намек на романтику, если таковой вообще после нашей беседы имелся.
— Что с тобой, Грейганн? Такая самоотверженность совсем не в твоем стиле, — подобное замечание скорее делалось ко всей той картинке, что пронеслась в моей голове эпичными зарисовками. Но Рей категорично воспринял все на свой личный счет, стряхнул с широких плеч незримую мантию растерянности и твердо уставился куда-то, поверх моей головы:
— Диас и Аями на моем месте сказали бы то же самое, — ловко выкрутился он. А потом и сам усмехнулся. Как будто подобный исход разговора его самого более, чем устраивал.
Добавить мне было нечего. Ну и спустя минуты две беспрерывного молчания появилось стойкое ощущение, словно все вокруг утонуло в вязкой капле янтарной смолы, да только отбрасываемые от зажженных свечей тени исполняли причудливые танцы на поверхности всего, до чего умудрялись дотянуться.
Я несколько раз поправила подол длинной рубашки, пробежалась взглядом по сувенирной полке, уставленной кучей разносортных вещиц. Грейганн тоже решил не отставать от пародии на сцену «первоклашки на построении», потоптался на месте, запустил левую руку в карман домашних брюк и... Так и завис, почти не дыша. А я залюбовалась столь яркой сменой масок на его лице, опережающих одна другую с немыслимой скоростью: от масштабного озарения, до томительного предвкушения.
И если я правильно научилась понимать игру его безвольных эмоций, предполагать можно было только одно. Он что-то задумал. Причем, давно... Да только вспомнил об этом явно сейчас, и заискрившийся азартом взгляд выдавал моего грызуна с головой.
Где-то на задворках сознания, истекая голодной слюной, облизнулось любопытство. Ну и стоит ли удивляться, что на скомканное Реевское:
— А хочешь, я тоже расскажу тебе одну историю? — я выкрикнула, почти не дожидаясь окончания предложения, свое несдержанное:
— Хочу.
Ну и походу наш вечер откровений не спешил завершатся, и плавненько перетек в подобие студенческих баек из реальной жизни, где вместо палатки была более чем уютная гостиная, а костер сполна заменил растопленный камин.
Грейганн слегка помялся, будто подбирал правильные слова, или же прикидывал, с чего вообще стоило бы начать. А я маялась в вязком предчувствии, что его рассказ мне непременно понравится, и впала в откровенный ступор, услышав:
— Что ты знаешь о культуре Дальневосточной Азии?
— Эм...
— Полагаю, ничего, — он улыбнулся скорее удовлетворенно, кивая каким-то своим мыслям. А затем, облизнув заметно пересохшие губы, пересилил остатки колебания, заглянул мне в глаза, и я почти перестала дышать, углядев в привычном карем мареве столько тоски и тепла, сколько не видела никогда:
— На самом деле, я не особо люблю об этом распространяться... Еще с детства пошло. Да и по мне, наверно, так с ходу и не скажешь, это в отце и деде больше проглядывается, но... Моя прабабушка была уроженкой Кореи. Из провинции Кенгидо, — таки выдавил из себя Грейг, и я неприлично округлила свои серо-зеленые блюдца, взглянув на него, как впервые. А ведь и правда, отдаленно что-то было в нем такое... Вот только если бы мне так сходу не сказали об этом в лоб, я бы ни за что не догадалась. Поразительно...
— Если ты что-то помнишь из курса всемирной истории, в первой половине прошлого века, ее... Хм... Историческая родина находилась под властью оккупантов из Японии, и гражданское положение в стране было... Назвать его хреновым, это слабо сказать, — более уверенно продолжил Грейг, - Не многие могли выдержать постоянного гнета, и примерно в середине третьего периода, в сороковых, ей с семьей удалось эмигрировать в Юго-Восточную Азию, а уже оттуда в Штаты, Северную Каролину. Мой прадед был тогда юным босяком, без гроша за душой, и колесил по всей стране на чем подвернется. И...
— Стой, — я выставила вперед руку, некультурно прерывая, — Но разве фирма твоего отца — это не переходящий из поколения в поколение бизнес вот уже...
— Что? — воспользовался моей заминкой он, — Не-е-е... Это уже старший сын прадеда и бабушки СоМин вложился в какую-то компанию по судостроению, ну и так по возрастающей. Таким, какой «NetCapital Group» есть сейчас, он стал уже в руках моего отца.
— Оу, — только и смогла вымолвить я.
Грейганн в очередной раз кивнул, чуток сощурился, припоминая, на чем остановился. И вновь повел меня по гладкой тропе своего рассказа, оживая на на глазах:
— Так вот... Прадед был вольным путником. И когда нелегкая занесла его в 1951 году в Каролину, он повстречал бабушку СоМин, благодаря чему я и стою сейчас перед тобой, — не перенять его озорную улыбку в этот момент смог бы только слепой, — И знаешь... Говорят, что первое, о чем мы забываем, когда из нашей жизни уходит близкий, это его голос. Но именно ее голос я запомнил так, что узнал бы его даже сейчас. Ее внешность осталась в памяти размытым пятном. В напоминание только пара черно-белых фотографий. А вот голос... Возможно, его я помню потому, что она очень любила вечерами рассказывать мне разные легенды. Да и не только их, — на этом моменте теплота его повести украсилась лукавым смешком, — Про прадеда она тоже говорила, что он был настолько неотесанным и нахальным, что в него было невозможно не влюбиться. Он напоминал ей Гиацинт. Такой же непредсказуемый и упертый. На своей родине она увлекалась флористикой. И перенесла это через года, до самой старости. Ее не стало, когда мне было семь.
Грейганн помолчал, поджимая губы. А я же испытала огромное желание податься вперед и обнять его, выразить хоть какую-то поддержку, точно так же, как это недавно сделал он. Но я не успела даже сдвинуться с места. Как его проникновенный голос пустился дальше, в саму суть, дабы подвести меня к тому, ради чего ему пришлось поплутать по извилистому лабиринту памяти:
— Бабушка СоМин очень любила Корейские обычаи и традиции. И, в силу дела всей своей жизни, была твердо убеждена, что цветы — это отражение людей. К каждому человеку в этом мире привязан свой вид флоры, в той или иной степени характеризующий его. И я не просто так спросил, знаешь ли ты что-то об Азиатской культуре. Ведь у каждого народа цветы не всегда несут одинаковое значение.
Тусклое оранжевое сияние от свечей отражалось в карих радужках уютом и лаской, а расползающиеся в уголках глаз мимические морщинки преобразили своенравный взгляд в нечто теплое и нежное, как кружка горячего какао, согревающая замерзшие руки в холодный зимний вечер. И я настолько засмотрелась в давно изученные, но такие исключительные глаза, что не сразу заметила, как Грейганн замолчал, а его упрямых губ коснулась мягкая улыбка, одновременно так робко и боязливо, словно бы ей самой было чуждо примеряться к Реевским устам.
И я стояла, утратив всякое ощущение реальности, глядя в самые любимые глаза на всем свете и ловя себя на мимолетной мысли, что... Если когда-то Рей и покажет мне те самые фотографии с бабушкой, я увижу на них невероятную восточную красавицу, с зеницами светлой души. Ведь теперь я знаю, благодаря кому в Грейганне, несмотря на всю сложность характера, было столько нравственности и простой человеческой доброты, хоть он и сам всячески отторгал в себе эти качества, зачастую прикрываясь личиной равнодушия.
Плавное, какое-то чересчур осторожное движение, еще один короткий шаг в мою сторону, и мне приходится читать буквально по жестам, когда темная голова кивает куда-то вниз. И я опустила взгляд с рассеянной нерасторопностью, не сразу смогла сфокусироваться и беззвучно ахнула, разглядев на протянутой раскрытой ладони круглый медальон на каучуковой цепочке, с объемной гравировкой в форме крупных лепестков.
— Я думаю, что твой цветок — это Лотос, Кимберли, — пространственным эхом донеслось до меня, а я так и продолжала стоять бездушным столбом, в полном оцепенении от осознания происходящего, — Ты позволишь?
Не добившись согласия, Грейганн шагнул мне за спину, расценив мое озадаченное молчание как положительный ответ. Аккуратно отвел пальцами светлые волосы с плеч, и я очнулась от необъяснимого забвения вместе с ощущением прикосновения теплого металла к груди, заботливо согретого в его ладони. Тихий щелчок замочка ознаменовал запечатление украшения на моей шее.
— Я давно подумывал над тем, какую вещь тебе купить. Да и вроде бы девушкам нравится нечто подобное...
— Но ведь ты уже сделал мне подарок на День Рождения, — я опомнилась молниеносно, на что Грейг осязаемо напрягся, на мгновение выпуская свои иголки.
— Не спорь. Мне не нужен был повод, чтобы подарить тебе медальон. Просто... Теперь у тебя будет реальный предмет, напоминающий обо мне. Ну и ты сможешь носить его в любое время, скрывая под одеждой и не вызывая лишних вопросов.
— Как свой личный оберег, — необдуманно вырвалось у меня, и я тотчас прикусила щеку изнутри, ловя себя на мысли, что мой дикобраз вряд ли склонен к таким суевериям.
— Ну, — немного поразмыслив, усмехнулся он, — Можно и так.
Я бережно подцепила кругляшку пальцами, дабы детальнее изучить каждую выведенную на оной линию, которые, сливаясь в замысловатый узор, вместе являли собой изящный раскрывшийся бутон. И именно в эти секунды отчетливо для себя поняла, что ни за что не расстанусь с ним. Никогда. Что бы ни случилось в дальнейшем. Чего бы это не стоило мне.
— Так значит, это и есть мой цветок? — выводя указательным пальчиком ажурную форму, я вспомнила о первостепенном смысле, вложенном в рассказ.
— Да, — четко раздалось над моим ухом, — Это Лотос. Ну и если мне не изменяет память, в оригинальном переводе на корейском он звучит как «Йеон К'от».
— И что он означает?
— Как я уже говорил, у каждого народа свое значение. Но в азиатской культуре цветок Лотоса является символом чистоты, и...
- И?..
Пауза затянулась, и я неспешно оглянулась через плечо, поймав Грейганна за пристальным исследованием моих губ взором. Черные ресницы дрогнули, и его взгляд двинулся выше, изучая кончик моего носа, далекую от идеала кожу с брызгами конопушек на щеках, достигая конца своего тягучего пути в отражении моих удивленных глаз. И в этот самый момент у меня в груди что-то сжалось, болезненно, но в то же время желанно, пуская в нервные окончания волнительные импульсы. А Рей продолжал смотреть на меня так... Будто разглядел мое лицо настолько близко впервые. Только сейчас. В эту самую секунду:
- И тебе это очень подходит, Ким.
Хриплый низкий голос в стократ усиливал все прежние ощущения, а родное лицо напротив подалось вперед, в то время как я осознала страшное. Я ведь даже не сказала ему: «Спасибо». Но этот порыв смело невесомым поцелуем, растворяя в неге послевкусия любой намек на мысли. И когда Грейг отстранился, я, словно пьяная, не сразу вняла его тихому вопросу:
— Еще вина?
— М... Можно...
Теплое кольцо рук вокруг моей талии ослабло, забирая с собой уже давно привычное чувство защищенности, а вместе с ним присутствие кратковременного волшебства. Грейганн быстренько сообразил для меня на этот раз полный бокал рубиновой жидкости, подал в лучших традициях почетного обслуживания, а сам вернулся к барной стойке у противоположной стены, вытащил из шкафчика новый стакан и задумчиво взвесил в руке другую, пока что запечатанную бутылку.
Я неуверенно отхлебнула из сосуда ягодную кислятинку с приятным тонким ароматом сладости, покрутилась на месте и поняла, что кроме семейного портрета и сувенирной полки рядом так ничего и не рассмотрела. А любопытству ведь... Любопытно! Тем более что, когда мне еще предоставится возможность вот так побродить по дому, который Грейганн пусть и редко, но посещал.
— А можно я осмотрюсь? — поддалась я науськиваниям своего самого злосчастного стремления знать все и вся, и даже облегченно выдохнула, стоило Грейгу неопределенно пожать плечами и ответить вопросом на вопрос:
— Зачем спрашиваешь?
Ну и от радостных поскакушек в честь одобрения самим хозяином меня спас бокал в руке, и я с видом истинного океанавта¹ нырнула в убранство роскошной гостиной, подмечая каждую деталь, вместе с нарастающим ощущением дежавю.
И чего тут только не было! Вам это ничего не напоминает? Да это же комната Грейга в общежитии, только усовершенствованной версии, с добрым прибавлением нескольких квадратных метров, ну и соответственно вещиц, вполне гармонично расставленных тут и там. А вообще, в целом, интерьер несколько отличался от моих представлений. Ведь когда Рей предложил мне посетить загородный дом его семьи, я отчего-то была уверена, что тут все будет в холодном аристократичном стиле. Ан нет...
Где-то за моей спиной велась ожесточенная борьба с бутылкой, со всеми сопутствующими звуками. А я со своим разведочным заплывом пришла в откровенный тупик, наткнувшись на впечатляющую диковинку, выделяющуюся во всей обстановке именно своей древностью.
— Это что... Бумбокс? — на эмоциях выдала я, оборачиваясь на Грейга, который, к слову, успешно справился со своей миссией и наполнял пустой бокал. Ну и если судить по янтарному цвету в стакане, для себя он решил не ограничиваться подобием компота, смело поднимая градус за счет виски, — Я думала, такие модели уже давно не выпускают.
— Это Шерелин, — не удостоив магнитофон даже беглым взглядом, ответил он. И снова тень теплой улыбки мельком пробежала по красивому лицу, будоража в душе уютные воспоминания о матери, — Она не признает другие виды аудио подачи... Говорит, что вот так, по старинке, лучше. Там и стопка дисков где-то должна быть.
Быть-то она, может, и должна, эта стопка... Но рядом с устарелым агрегатом таковой не наблюдалось. Можно было бы заглянуть и в саму тумбу, на которой по-царски возвышался эдакий стерео вещатель, но тут уже выступала моя совесть, напоминая, что копаться в чужих вещах очень нехорошо. А еще иногда чревато последствиями. Мда... Видимо, мое чувство дежавю было вызвано не только знакомой энергетикой в комнате. Ибо события, тесно связанные с моим знакомством с берлогой Рея тоже нет-нет, да проскальзывали в памяти.
— А можно его просто включить? — не унималась я, с чаянием получить еще одно маленькое одобрение. В конце концов, если из него забыли вытащить диск, у нас будет возможность хоть немного разбавить уже поднадоевшие предсмертные стоны догорающих поленьев в камине. Ну и вино, определенно, виновато во всем! И было главной причиной львиной доли моих причудливых желаний.
— Если только в нем аккумулятор не сдох. Заряжать, как понимаешь, нечем, — напомнили мне об отсутствии электричества.
Тянулась я к заветной кнопке с затаенным дыханием. И когда после глухого щелчка в аппаратуре закрутились какие-то шестеренки, а затем полилась до боли знакомая и плавная мелодия, я расплылась в восторженной улыбке, совсем как ребенок.
— Spice Girls?! — сквозь необъяснимую радость выдала я, вслушиваясь в первые мотивы в некогда знаменитом хите под названием «Viva Forever», взорвавшем не один танцпол на школьном выпускном в конце девяностых.
Грейганн довольно ухмыльнулся, привалившись поясницей к барной стойке. В левой руке обосновался на треть заполненный стакан с напитком аля «почувствуй себя факиром²», из которого он отпил с таким видом, будто у него там плескалась «крем-сода». От сего вида мой позвоночник прострелило колючими мурашками:
— А ты ожидала услышать самые знаменитые шедевры из арсенала Шопена и Бетховена?
Сказать честно? Да... Вот только вслух я не стала уточнять, что именно подобные ассоциации возникали при первом взгляде на его столь утонченную маму. И вместо этого вспомнила об еще одной радости, которую позволяла себе в стенах родного дома, прячась от чужих глаз. О чем невольно и призналась:
— Я никогда тебе этого не говорила... Но я с детства люблю танцевать.
Грейганн как раз в этот момент пригубил, как вдруг поперхнулся, закашлялся, утирая с подбородка оброненные капельки горячительного пойла запястьем. Я же пребывала в стадии легкого оцепенения от его сумбурной реакции, а в дальнейшем и слов, отправивших содержимое моей черепной коробки на перезагрузку:
— О... Я в курсе.
— Откуда?! — в искренности моего изумления не посмел бы усомниться ни один детектор лжи.
— Вернее будет, догадывался. Да и, можно сказать, я имел удовольствие познакомиться не только с твоей отменной хореографией. Но и сполна оценить вокальные данные...
Карие глаза блеснули хитринкой, и я готова была поклясться чем угодно, но в следующие секунды Рей определенно пытался намекнуть мне на ответ одним взглядом, со всеми оттенками лукавства и плутовства, какие только существовали. А я стояла и хлопала зенками, не понимая причины его веселья, которое Грейг так усиленно в себе давил.
В итоге в распознании тайных шифров я оказалась полнейшей невеждой. Уже дважды, если вспомнить дневные Иноровские пасы руками. И Грейганн решил спасать ситуацию истинно в своем стиле, с разворота и в лоб, старательно и с выражением напевая:
— Все мужики козлы,
Что ни глянь - сволочная морда.
Я запрягу их в узды
И отправлю на курорт к черту...
Где-то подо мной с треском разверзлись деревянные половицы, а в образовавшуюся воронку с грохотом ухнуло мое сердце. Лицо запылало так, словно щеки натерли скипидаром, в то время как пред мысленным взором хронологией пронеслось: сентябрь, попытка сблизиться с одногруппниками, тонна растраченных нервных клеток и, как результат, пьяные танцы на капоте автомобиля с исполнением именно этих слов:
— О, боже, нет, — одними губами проговорила я, источая несметные волны стыда, вместе с желанием целиком провалиться под землю. Но, что более важно...
КАК?! Как он с такой скрупулезной точностью запомнил тот бред, который я завывала в пьяном угаре без малого три месяца назад и сама припоминала размыто?!
— О, боже, да, — уже не сдерживая порывы утехи, посмеивался он, — Ты погоди, там еще и припев ахренительный был... Как там...
— НЕ НАДО! — умоляюще завопила я, но если моего дикобраза и могло что-то остановить, так это внезапно свалившийся на голову кирпич. Или бетонный блок... Для большей вероятности.
Грейганн наигранно прочистил горло, сделал глубокий вдох. И, с еще большей самоотдачей и чувством, чем прежде, затянул:
— И понесутся вскачь
Дорогой длинною,
Все, как один — рогач
С попой побритою.
Я закрыла лицо рукой, пряча расцветающий на физиономии позор. А потом, неожиданно для самой себя, от души рассмеялась, подробнее возродив в памяти не только этот случай, но и еще множество других нелепиц, словно бы все это было очень давно и вовсе не со мной.
— Просто забудь об этом! У меня тогда был стресс! — не нашлась я ни с чем другим, кроме как пуститься в приевшиеся оправдания.
Грейганн удовлетворенно хохотнул, потягивая свой виски. Ну и на достигнутом решил не останавливаться, добивая меня напрочь, чтобы не мучилась. Вот же зар-р-раза грызунчатая!
— Но песенка еще ничего. Мне даже понравилась. А вот те движения... Я бы при всем желании не смог повторить, — изрек он с таким видом, будто в самом деле пытался. И вот пока я боролась с непокорными мыслями, которые как-то внезапно переросли в фантазии с танцующим Грейгом на капоте автомобиля с элементами раздевания (во всем виновато вино!), во мне проснулась глухая обида на его предвзятое мнение.
Нет, а с чего он вообще судит всего по одному неосторожному разу?
«Не порядок!» — возмутились остатки моей незначительной гордости, отчего-то баритоном мистера Купера.
Пустой бокал в моих руках был молча отставлен в сторону (и когда только успела?!). И, без всяких лишних слов, я важно вздернула носик, словно бросая ему вызов. Я поворачивалась к наглому грызуну спиной медленно, все еще воюя с вполне объяснимым стеснением. Мимоходом отмечая вздернутую бровь и застывший в глазах цвета кофе вопрос... Плавно перерастающий в не завуалированный интерес.
Я правда любила танцевать. Когда-то... Очень давно. И вроде как неплохо чувствовала ритм, выступая дуэтом со своим отражением в огромном зеркале в пол, пристроившемся в темном углу моей комнаты. Мне нравились танцы по одной простой причине... В них можно было безмолвно выплеснуть все, что запиралось в душе. Вот так свободно. Легко... Немного беспечно... Не боясь, что кто-то осудит за внутреннюю слабину.
«Viva Forever» не отпускала, приглашая на танец тет-а-тет под свое плавное звучание. И, скорее всего, если бы не два выпитых бокала с вином ранее, я бы никогда не смогла наступить на горло неуверенности в себе и станцевать перед ним.
По началу я просто раскачивалась из стороны в сторону, обняв себя руками. Но чем дольше я вслушивалась в мелодию, прикрыв глаза, тем быстрее освобождалась от оков неловкости и легкого мандража, заменяя два этих гнетущих ощущения такой несвойственной, но необходимой мне в тот момент смелостью, чтобы отдать скромному танцу всю себя.
К концу песни я настолько вошла во вкус, что даже забыла о времени, месте и том, что у моего спонтанного порыва был зритель. Самый первый и единственный. И о насущном напомнил приглушенный музыкой звук открываемой бутылки, а после и всплеск крепких виски, в очередной раз наполняющих стакан.
Я открыла глаза и прервалась. Ну и, конечно, во всем было виновато проклятое вино... Однозначно. Иначе чем еще объяснить эту шальную вспышку в голове, резко развернувшую меня лицом к приросшему к барной стойке брюнету.
— Иди ко мне, — я застала Грейга за медленным поглощением крепкого алкоголя, протягивая к нему руки в приглашающем жесте. И все никак не могла разглядеть выражения лица, спрятанного за поднесенным к губам бокалом. Да только взгляд тот же самый, как у «глядящей картины»... Словно высеченный из камня, отслеживал каждое мое движение поверх хрусталя.
Пара внушительных глотков, и темный взор отпустил, опускаясь на дно стакана, в котором от стенки к стенке плескались янтарные остатки. И четкий, почти безэмоциональный ответ, с нотками мягкого предупреждения:
— Не думаю, что это удачная мысль, Кимберли.
— Да брось ты! — весело откликнулась я. А потом мою дурную башку прострелила одна, вполне реальная, догадка, и уговоры посыпались из меня бесконечным потоком, с явным налетом превосходства, — Ты что, не умеешь? Да ладно! Это не сложнее, чем кататься на коньках. Давай, я тебя научу! Просто слушай язык своего тела. Смелее.
И уж не знаю, какой из аргументов сработал... Или же Грейганн просто решил смириться с прихотью подвыпившей капризули. Но содержимое его бокала одним броском отправилось в рот. Стакан не глядя пристроили у себя за спиной. И он отлепился от облюбованной стойки, все еще терзаясь сомнением... Сокращая расстояние между нами ровными неторопливыми шагами, протягивая одну руку мне в ответ.
«Viva Forever» отыграла свои последние аккорды. Повисла пауза на смене трека. Длинные пальцы коснулись моих и опалили кожу, смыкаясь на запястье. И я, потеряв от неожиданности равновесие, подалась вперед, когда сильная рука совсем не больно, но вполне безотказно, дернула на себя.
Меня крутануло волчком, и я спиной влетела в грудь Грейганна, ощущая, как его свободная рука ложится на мою талию.
— Я не говорил, что не умею... Я лишь сказал, что это плохая идея, — бесстрастный голос разлился за спиной, в то время как из моего горла пинком вырвался беззвучный выдох, от пронзительного выброса адреналина.
Сменившаяся музыка уже отбивала свои первые биты, но мы так и продолжали стоять в центре комнаты, в ожидании чего-то.
— Хочешь вместе потанцевать?
— Мог бы и предупредить, что я ошибаюсь! — поддалась негодованию я, как тут же проглотила любые упреки, не успевшие слететь с языка, особенно остро ощущая соскользнувшую с талии ладонь, в область бедренной кости.
Сильные мужские руки притянули меня к себе вплотную, соприкасаясь так, что места между телами не хватило бы даже на вдох. И с меня точно вся кровь схлынула, вместе с осознанием, как именно Грейганн решил меня проучить за невинное приглашение на танец.
Он прислушался к музыке, поймал ее более дерзкий ритм. И вот в такой, фактически склеенной стойке, уверенно повел бедром сначала в одну сторону. Затем, в другую... Тем самым увлекая и то, что располагалось ниже моей поясницы, в рисование слишком откровенного, не оставляющего простора для фантазии, знака бесконечности.
И вот знаете... Наверно, это хорошо, что мы оба немного выпили. Слегка подтерли границы той связи, к которой привыкли... Ведь если все происходящее в этот момент не называется проявлением сексуального влечения... То я ни черта не смыслю в отношениях между мужчиной и женщиной. Совсем...
Грейганн импровизировал, задавал направление чутким движениям, при этом не ограничивая меня в ответных. И я буквально наслаждалась этим ни с чем несравнимым чувством, словно бы я одновременно владела собственным телом, и навсегда отрекалась от него в любимых руках.
Как-то в одной книге я вычитала, что танец — это тайный язык души. Что это твой пульс, твое дыхание, биение твоего сердца. В нем ты можешь поведать о своем счастье, горе, грусти или зависти... В одиночку. И только когда в нем участвуют двое... Происходит магия. И он перевоплощается в вертикальное отражение горизонтального желания.
Раньше я не до конца осознавала всего смысла в этой фразе. Но теперь понимала. И всякий раз, когда руки Рея ненароком задевали отдельные части моего тела, после чего мастерски огибали их стороной, я с замиранием сердца ждала... Вот сейчас. Он не устоит... Он сорвется. Ведь не может быть так, чтобы горела в эти секунды я одна? Только вместе... Как единое целое. Превращая осторожные касания друг к другу в танце в шепот о сокровенном.
Но Грейганн был непреклонен. И держался как профессионал. Он был особо внимателен и учтив, и максимум, который себе позволял, это задеть кончиками пальцев обнаженную кожу под кромкой рубашки. Но я нуждалась в большем... Мне этого было мало. И уж не знаю, от чего я пьянела сильнее: выпитого вина, или же происходящего между нами... Но первым, кто из нас сдался, была именно я.
И, быть может, об этом он меня предупреждал. Давал шанс отступить, пока не стало слишком поздно. Но эта мысль исчезла так же быстро, как и ворвалась в объятый дурманом разум. И я, смелея, отвергая малейший намек на сомнение, зарылась пальцами в густоту темных волос, притягивая ближе к себе и накрывая поцелуем столь желанные губы.
Сперва неподвижные. Но чем дольше длился этот контакт, тем быстрее с его уст оттаивал лед, выражаясь по началу в скованных движениях губ, а затем все более настойчивее, пока дыхание не слилось воедино, а на вздохи между лаской не хватало сил.
Я знаю, что даже в этот момент Рей все еще боролся с собой. Мы уже давно не танцевали, но его рука так и замерла на моем бедре, скованная напряжением, ровно на той границе, где для меня начиналось пока неизведанное.
Его пальцы с лихорадочной дрожью впивались в кожу сквозь тонкую ткань рубашки. И, в конце концов, Рей тоже пал жертвой тех обстоятельств, в которые мы друг друга загнали.
Ткань поползла вверх, собираясь в его ладони гармошкой. Пересекая ту черту, где поджидало уже другое откровение.
Вечер уютных разговоров по душам подошел к завершению. Впереди была непроницаемая длинная ночь. И, кажется, только в этот миг мы отчетливо осознали... Чем именно она для нас двоих кончится.
1 — Океанавт — исследователь подводных глубин в более устаревшей форме выражения.2 — Факир — если коротко: мужик, плюющийся огнем :D