17 Эхо тишины
В комнату осторожно пробрался Тэха. Это пробудило меня.
— Простите, кажется, я вас разбудил.
— Помоги мне принять душ и сменить постель.
— Конечно. Пока вам лучше оставаться дома. Я помогу — и пойду в офис.
Он поддержал меня, но ноги не держали.
— Давай лучше в ванную.
— Хорошо.
Тэха аккуратно усадил меня в пустую ванну и включил тёплую воду. Я сидел, обняв себя руками, и чувствовал, как тёплые струи смывают усталость, но не заглушают той боли, что разрывала изнутри. Пока я отмокал, он поменял постель. После помог переодеться, уложил в кровать и принёс новые подавители.
— Эти должны помочь лучше. Ваши родители уже всё поняли. Они позаботятся о вас. Мне жаль.
Мне было так плохо, что я не придал значения его словам. Голова горела, тело ломило. А мама… она радовалась моей течке. Радовалась! Как можно улыбаться, когда это пытка? Когда каждое прикосновение одежды режет кожу, а живот сводит в узел?
К вечеру меня трясло в жару, вызвали врача. Он осмотрел и — поздравил родителей. Поздравил! Я лежал, мучаясь, а они улыбались и благодарили его. Месячные, что были в прошлой жизни, казались детской забавой в сравнении с этим адом.
Я пытался спросить о Дже Юле, но меня пресекали. Разговор сразу уводили в сторону. Его имя словно стало запретным.
Четыре дня я провёл в агонии. Четыре дня, в которых время растянулось, как вечность. Наконец я смог встать, умыться, переодеться. В душе теплилась надежда — увидеть его за завтраком, услышать его голос… Но за столом его не было. В комнате — пусто. На работе — тоже.
Сердце ухнуло вниз. Я дрожащими пальцами написал сообщение:
"Дже Юль, надеюсь, есть веская причина твоего отсутствия!"
Но ответа так и не последовало.
Мысли роились, грызли меня изнутри, не давая сосредоточиться. В груди давило так, что я едва дышал. Я искал глазами Тэху — но он избегал меня. Если и попадался, то только с виноватым, раскаянным взглядом, словно что-то скрывал. К обеду в офис вошёл крепкий молодой бета, представился моим новым личным охранником.
Меня тряхнуло. Меня словно предали второй раз. Вместо Юля — чужой человек. Это вызвало ярость. Я сорвался и выплеснул на парня всю накопившуюся боль и злость. Он молча стоял, стойко принимая на себя каждое моё слово.
А я… я понимал, что этим ничего не изменю. Осознав бессилие, закрылся в кабинете. Там, в одиночестве, позволил себе то, чего так боялся — слёзы. Они жгли глаза, скатывались по щекам и не приносили облегчения.
Вечером Юль снова не вернулся. И на следующий день — тоже.
Моя раздражительность превращалась в отчаяние. Я бродил по дому, будто привидение, слушая тишину, которая только усиливала боль. Постепенно я начал понимать ужасное: он держится подальше от меня.
Он говорил сам: я нравлюсь ему только как господин. Ему не нужны мои феромоны, моё тело, моя душа. Я для него — лишь долг.
Значит, всё, что произошло тогда, — моя вина. Только моя.
Эти мысли стали моим приговором. С ними я засыпал. С ними просыпался. Они точили сердце, словно ржавый нож.