Пролог
Кажется еще каких-то пару лет назад люди не были настолько кровожадными существами. Их глаза не горели золотом при виде отличных от них существ. В ту пору они и правда старались жить в мире с нами: высшими драконами, эльфами и феями, дикими животными, низшими, не наделёнными должным разумом, существами и прочими созданиями природы. Или по крайней мере люди старались делать вид, что между нашими видами и правда могут быть теплые соседские отношения.
Я всё еще помню те недалекие, но стремительно отдаляющиеся времена, когда магия была самостоятельным живым существом, когда её атрибуты не сверкали на королевских гербах драконьей чешуей, словно дешёвая позолота на монетах королевства. Она отзывалась в каждом листочке на древних дубах нашего леса, когда её истинная сила сочилась глубоко в земле, словно вода по горному ручью, питая собой каждый клочок земли. Магия была домом для всех существ в этих землях.
А теперь домом стала тишина – та, страшная, мертвая, когда кажется, что биение твоего сердца предательски разносится эхом, отражаясь от стволов деревьев в родном лесу. Та тишина, когда мысленно ты молишься богам-покровителям, чтобы очередная группа охотников не услышала тебя, чтобы их стрелы пролетели мимо твоих сородичей.
Теперь же мы были для них не просто соседями, а полезными ручными зверушками. Конкордийцы хотели поработить нас, сделать своими живыми инструментами, продолжая выдавать рабство и гнёт за сотрудничество и синтез между видами. Чтобы очередной король или молодой принц, въезжая на оседланном пегасе или единороге в зал международных заседаний мог похвастаться тем, как искусно ткачиха-эльфийка соткала его женушке новое платье, а в стрелах его сына использовали прочнейшие грифонские перья.
И с каждым годом этих охотников – совсем отчаявшихся людей, которые были готовы променять свою жизнь на очередной трофей для своего феодала и получить за это золотые (если из леса они всё-таки вернутся живыми и в здравом уме) – становилось в нашем лесу всё больше. Многие из них прекрасно знали, что они лишь расходный материал для тех, кто сидит в каменных высоких башнях, боясь запачкать свои дорогущие мантии настоящей, истинной и необузданной магией.
А переберись мы за горы, на территории империи Айдхан, нас бы убивали сразу же на месте солдаты имперцев (как они и поступили с частью первых переселенцев, которые не успели вернуться обратно). Айдханцы не видели в нас ценности, как в «соседях» или живых существах. Они рассматривали нас как дорогостоящий ресурс (или как говорил их император Дир в посланиях Королю Кнокордии «батарейку, которая при правильном использовании продвинет человеческий мир на новую ступень господства в мире, кишащем постоянными угрозами для людей, как для вида»). Наши тела были для них словно детали, которые те хотели по частям встраивать в дымящиеся машины своих новых фабрик.
И то и другое значило неминуемую гибель для всего, что отличается от человека наличием хвоста, ушей или перьев. Только здесь, на территории Конкордии, смерть была не столь жестокой как за горами, где наши части рога, копыта и крылья рассматривали как деталь на их вечном конвейере прогресса. Здесь такие, как я, всё ещё могли украдкой, под покровом ночи, взмывать в небо и чувствовать привычную твердь под своими крыльями.
Моя мать, когда я была еще совсем малюткой даже рассказывала, что некоторым из нас, магических существ, удавалось, обретая человеческую форму, влюбляться в людей, уходя к ним в города навсегда. В те времена я еще не знала насколько жестокими и обманчивыми могут быть люди, потому частенько, как только научилась обретать человеческую форму, гуляла с матерью по вечерам рядом с людскими деревнями, наблюдая за тем, как беззаботно носятся человеческие детеныши с палками, изображая придворных магов и рыцарей.
Один из таких дней я запомнила на всю жизнь. Он отравил все мои воспоминания, возвращаясь ко мне в кошмарах. Словно лег незаживающим ранением на все детские, невинные надежды однажды навсегда обрести человеческую форму.
В тот день мама отказывалась отпускать меня к людям, так и не объясняя причину. Я долго спорила с ней, уже преобразившись в человеческий облик, топая маленькой ножкой по земле, готовая отправиться одна. Спустя долгий час истерик, она всё же нехотя, но согласилась ненадолго пройтись со мной вдоль леса.
- но как только я скажу тебе отправляться обратно, ты сразу же пойдешь, хорошо? – строго спросила она, по щелчку пальцев обернувшись людской красавицей
- хорошо... - насупившись ответила я, неловко шагая, всё ещё привыкая к новой форме.
Не успели мы сделать и второго десятка шагов из леса, как с противоположной стороны опушки послышался гул десятка людских голосов. Они восторженно обсуждали что-то, неустанно приближаясь к тому месту, где застыла мать, впиваясь пальцами в мое детское плечо. Только сейчас я поняла, что это была королевская охота – зрелищное мероприятие, которое в то время только-только пробовалось знатью, где благородные лорды и графы упражнялись в «доблести» (в то время королевские лорды ещё не знали, что «пользу» от нас они могут получить не только через убийства, как это до сих пор делают имперцы).
Перед нами мгновение спустя, истекая аметистовой кровью, вырвался олень. Его копыта, ударяясь о камни, высекали серебряные камни. Даже в ночной тьме рога светились ослепительно, словно самые яркие человеческие фонари. Он умоляюще смотрел в нашу сторону, издавая жалостный стон, который словно не могли распознать человеческие уши. Будто пытался предостеречь нас.
Спустя несколько мгновений вперед вырвался белоснежный конь с совсем ещё молодым всадником на нём – сам принц, улыбающийся, прекрасный – как подобает наследнику Конкордийского престола. Его взгляд метнулся к оленю, который неумолимо наращивал расстояние от погони, а потом упал на нас. Он остановил коня, рассматривая меня и мать с ног до головы сначала с любопытством, а потом с холодным, циничным взглядом коллекционера, который будто нашел редкую бабочку для своей коллекции.
- Смотрите! – воскликнул он, тыча в нас пальцем в своей бархатной бордовой перчаточке, а потом оборачиваясь к свите, что трусцой плелась позади – Тут есть что-то интереснее глупого оленя! Диковинка сама нашла нас! Вяжите девчонку! Живьем! Она будет подарком для моего отца! – хохоча кричал юнец.
Я не сразу поняла о чём идет речь и что дикий лунный олень тут совершенно ни при чем. А вот моя мать сразу поняла, что речь шла тут только обо мне. От испуга при виде раненного оленя и шума королевской свиты я совсем потеряла концентрацию (которой из-за юного возраста у меня и так было не очень уж и много), позволив легкой чешуйке блеснуть под лучами закатного солнца. Она моментально оттолкнула меня за себя. Человеческий облик рассеялся густым туманом — и перед принцем предстал величественный белоснежный дракон. Она не рычала. Не извергала пламя. Лишь встала между мной и юным принцем, едва удерживающимся на вздыбленном коне. И расставила крылья. Словно щит.
Но короля и его свиту это не напугало, а казалось даже наоборот позабавило. Их глаза загорелись не страхом за жизнь, а жадностью. Это был не бой и не поединок – для людей это было игрой, красивой постановкой, где для них была отведена главная роль.
Спустя считанные секунды они набросили на дракона не копья и стрелы, а сияющие сети, сплетённые из золотых магических нитей, которые когда-то им в знак дружбы подарили лесные феи. Драконьи мощь и пламя были бесполезны против этой холодной, расчетливой человеческой жестокости, которую они вплели в незатейливый подарок лесных существ.
- Беги, Скарлетт! Беги и не оборачивайся! – зарычала мать, стараясь хоть немного выиграть для меня времени.
Я, окончательно приняв свою первозданную форму, мчалась, низко планируя, так быстро, как могли нести меня крошечные крылья. Лишь недавно от остатков лесных существ я узнала, что люди убили ее «цивилизованно», усыпив год назад словно больной и старый скот в подвалах замка, чтобы «всплески магических сил в городе не привели к непредвиденным последствиям».
Один из сбежавших оборотней принес с собой медальон королевской стражи, в которой ему довелось «служить». Я сразу узнала чешуйку с кожи «белоснежного королевского дракона». Они раздали по чешуйке каждому кто служил при дворе, сделав это отличительным знаком придворных и элиты. Нося следы своих зверских деяний гордо выпячивая это напоказ друг другу, словно говоря «я лучше, чем ты!».
С тех пор тишина моего родного леса стала для меня оглушающей. В каждом шорохе листьев мне слышится лязг золотых цепей, а в пении птиц по утрам – восторженные возгласы королевской свиты, наблюдающей за агонией моего народа...