Глава I. Интриганка из дома Магдалины
"Если бы эти камни могли говорить, они сказали бы: "Этот человек воистину несчастен"."
Виктор Мари Гюго, "Собор Парижской Богоматери"
Дон Саккетти был великим любителем всех искусств, но особенно его сердце было захвачено музыкой. Поэтому как бы ни были суровы взгляды церкви, дон мечтал отдать своего сына в церковный хор как кастрата. Но донна Саккетти, будучи женщиной, знающей цену рождения детей, просто запретила супругу использовать первых двух сыновей в своих развлечениях. Поэтому Андреа, рождённый третьим сыном, сразу же был лишён материнской защиты и отдан на потеху родному отцу. Дон Саккетти был человек верный своим самым странным идеям, поэтому если бы Андреа не родился действительно одарённым голосом и слухом, дон Саккетти бы заставил сына стать гением в любом случае. Но так как Андреа уже соответствовал начальным требованиям, дон Саккетти воспринял это как знак свыше, что сам Господь благоволил великим планам дона Саккетти, сделать своего сына главной достопримечательностью Ватикана. Поэтому сначала юный Андреа был представлен рядом с каждым церковным хором, дабы кто-то из хора Сикстинской капеллы заметил этот неогранённый алмаз, а в одиннадцать лет Андреа был покусан одним из охотничьих псов. Укус не был серьёзен, вопреки рассказам дона Саккетти, на Андреа уже к утру не осталось и царапины от клыков (Андреа к тому же так часто играл с псами, что не воспринимал их укусы как что-то страшное), но всё же это стало весомой причиной оставить Андреа навсегда ангелом сопрано.
Живой, талантливый и внешностью списанный точно юная версия того красавца из дневников Казановы, Андреа в возрасте пятнадцати лет смог попасть в оперу, пусть и не на роль Орфея, но на роль кавалера Рамиро. Но всё же, по велению отца, гораздо больше Андреа тяготел к церкви и старался получить место в церковном хоре. В возрасте двадцати лет их мечта всё же сбылась. И когда Андреа наконец ощутил, что стал частью церкви, он обратил внимание на монахиню, что смотрела на него своими ярко-зелёными глазами во время каждой службы.
— Заметил? — она спросила это, когда он покинул церковь в тот же день, как увидел её. — Приятно?
— А должно быть?
— Я слышала о тебе, Галлус, прекрасный юноша с ангельской внешностью из оперы. Но что ты делаешь здесь, куда люди приходят за иного толка развлечением?
— Откуда ты знаешь, что я Галлус?
— Я многое знаю, — она улыбнулась. — О, не обманись этими одеждами, я не монахиня.
— Тогда кто?
— Просто воспитанница, не более. А теперь отвечай ты.
— Я искал более духовной жизни.
— Ну... надеюсь, ты мне врёшь.
— Почему?
— Потому что звучит скучно. Хотя... надеюсь, даже если это правда, мы ещё развлечёмся, дон Галлус.
— Постой, твоё имя!
— Уже очарован?
— Ладно, неважно.
— Переменчивый Вы у нас, дон Галлус. Я Аддолората. Надеюсь, ты запомнишь меня.
Аддолората была одной из воспитанниц в доме Магдалины, уже как девять лет. Андреа узнал это у одной из монахинь. Обычно никто не задерживался настолько долго в статусе воспитанницы, ведь или девушка стремилась вернуться домой, или находила свой дом в церкви, становясь монахиней. Но не Аддолората. Причину знала только настоятельница монастыря, который заведовал тем домом Магдалины, остальные же могли лишь делиться догадками.
— Зачем ты здесь? — однажды Андреа заметил Аддолорату у входа в церковь стоящую в одиночестве.
— А дон Галус как думает? — она усмехнулась. — Может быть, тут весело?
— В доме Магдалины?
— Ну-ну, моя кожа ведь бела и нежна, разве ты не видишь. И келья у меня отдельная в отличие от других. Поэтому не переживайте.
— Может, ты какая-то французская инфанта, спрятанная родителями от разъярённых республиканцев?
— Ох, а ты даже веселее, когда заговариваешь. Быть может. Коли так считаешь, приклонись же.
— Простите, Ваше Высочество, но раз Вы здесь, Вы больше не Высочество.
— Но деньги на содержание моё же есть! Быть может, уже завтра во Франции возвратятся Бурбоны!
— Тогда я ни в коем случае не поеду во Францию, опасаясь за свою голову.
— Хорошо, дон Галлус, я учту это и к Вам явятся мои лучшие наёмники.
И всё же она не была похожа на обычную воспитанницу дома Магдалины, и дело не только во внешности, Аддолората была больно игривой, воспитанницы обычно были слишком заняты физическим трудом и изучением Библии, но Аддоларата словно просто гостила в церкви. И всё же она была достаточно весёлой, чтобы Андреа продолжал с ней общаться.
— Хочешь знать ведь почему именно ты? — она однажды спросила это просто так, без какой бы то ни было причины.
— Ну... да?
— Впервые вижу кастрата, чей голос соответствует его лицу, — Аддолората улыбнулась. — Все кастраты и сейчас и раньше выглядят как обычные мужчины. Но смотрю на тебя и словно очарована. Ах, как давно я не была в опере, но увидеть твоего Орфея я бы хотела. Влюбилась бы в тебя. Безумно.
— Прошу тебя, не стоит переводить разговор к подобному... Всё же могут возникнуть проблемы даже от того, что мы просто так наедине общаемся.
— Глупец, значит. Дон Галлус, видишь ли, я здесь имею право на всё. Никто бы не стал следить за мной все десять лет.
— Я тогда ещё меньше понимаю вой смысл нахождения здесь.
— Наверное, уже привычка?
— Привычка?
— Знаешь, я и сама не знаю, почему всё так затянулось, но мне кажется, это даже к лучшему, ведь в постоянстве есть определённое удобство, верно?
— Возможно, но тогда за что ты тут?
— Да так, многое случилось. Но то дела давно минувшего.
Аддолората была необычной, Андреа ещё не решил для себя хорошо это или плохо, но это был факт. И первые два года они могли спокойно общаться, но всё стало меняться в роковой день, когда в Италию вернулась из Англии Кэрол.
Приёмная дочь дона Ченчи Болоньетти уже достигла возраста 27 лет и должна была вернуться для брака с ожидавшим её последние два года женихом, Чезаре.
— Ах, как я рад видеть Вас спустя столь долгую разлуку, — ворковал он, когда они отправились на своё первое за долгое время свидание.
— Ох, я тоже, правда, всё время в Англии я скучала и по Вам, и по солнечному теплу Италии. В Англии ужасно, право слово, порой из-за тумана дальше носа ничего не видно. А стоит туману разойтись как начинается дождь. А прогулки у Темзы... выглядят весьма печально.
— Ох, каюсь, я страдал не так как Вы, — усмехнулся Чезаре. — Но при том всё время думал о Вас и хотел Вам показать как можно больше найденных мною алмазов. Например, уже давно хотел поведать Вам про Галлуса.
— Галлуса?
— Ох, Вы не слышали? Он прекрасно выступал в опере, даже были способности к актёрскому мастерству, но, к сожалению, два года назад он решил уйти в церковь.
— Вы зовёте невесту на свидание сразу в церковь?
— Вы против?
— Ну как я могу отказать от столь высокодуховного времяпровождения, — Кэрол засмеялась. — Да, конечно, идём же!
Людей было много. Галлус действительно стал достопримечательностью Ватикана, особенно после ого как покинул оперу. Кому интересно было слушать оперы? А вот пение церковного хора доносилось до ушей само по себе и влекло к себе ближе. Но Кэрол думала сейчас об ином. Когда она смотрела на юношу, на не могла не видеть в нём мальчика, с которым росла в детстве, своего кузена по материнской линии, Андреа.
В конце службы Чезаре решил лично поприветствовать Андреа.
— Дон Галлус, — он радостно подошёл к Андреа. — Всё же жаль, что Вы покинули театр, но всё так же Ваш голос прекрасен.
— А Вы? — Андреа было достаточно и навязчивого общества Аддолораты.
— О, я Чезаре Теодоли, наблюдал за Вами ещё с Вашего дебюта, а сегодня решил приобщить к этому наслаждению и мою невесту, Кэрол Ченчи Болоньетти.
— А вот с донной Ченчи мы уже знакомы.
— Правда?
— Да, мы родственники.
— С какими важными людьми Вы роднитесь, милая, а мне не говорите, — с удивлением сказал Чезаре.
— К сожалению, я вижу Андреа впервые за тринадцать лет, я слышала, что что он много обучался музыке, но увидеть его в роли сопрано сейчас было неожиданно.
Почему-то то ли Кэрол немного замялась на слове "сопрано", то ли Андреа просто ощутил себя неправильным, однако как-то быстро радость от встречи с родственницей сменилась печалью.
— Ладно, я думаю, мне пора.
— Андреа, мы с матушкой вернулись из Англии, уверена, она будет рада увидеть тебя, ведь, Ох! Боже! Прошло больше десяти лет! Ты обязан нас навестить. Давай сейчас же отправимся к нам!
Аддолората видела это, как бесстыдница при живом и присутствующем женихе мило кокетничает с Андреа. Но прежде чем она успела что-то сделать, эти трое уже сели в одну из повозок и уехали. Аддолората одиннадцать лет назад условилась, что её жизнь в её распоряжении, пока она не покидает предела церквей и монастырей. И хотя на деле условие было не столь строго и никто не следил за ней столь дотошно, сама Аддолората боялась покинуть этот солевой круг, поэтому полная гнева развернулась, чтобы вернуться в дом Магдалины.
— Это же Аддолората! — её вдруг окликнули две монахини.
— Сёстры Анна и Камилла! — Аддолората мгновенно повеселела. — Ходили слушать хор?
— Извини, но, кажется, только тебя так привлекает новый сопрано.
— Быть может. В конце концов, он раньше играл в опере, а я ещё не до конца отказалась от дворянской жизни.
— Мы же просто помогали в лечебнице.
— Ах, верно. Стоит и мне начать выполнять больше работы, — Аддолората почти обернулась к ому месту, где Андреа стоял рядом с теми тремя людьми, но сдержалась. И у неё есть идея лучше: — Сестра Анна, сегодня я бы хотела попросить у Вас наставления, не поможете мне?
— Конечно, но с чем?
— Это личное, обсудим вечером. Встретимся после ужина, хорошо? За одно вместе помолимся.
— Довольно невежливо прямо предо мной секретничать, — сестра Камилла подала голос.
— Простите, но, мне кажется, только сестра Анна мне сможет помочь.
— Ладно уж, но стоило бы быть менее бестактной.
***
Тем временем Андреа и Кэрол приехали в еë семейный римский особняк. Кэрол привезла из Англии различные сорта и просто ароматизированные чаи, но вот английскую кухню она совсем не понимала, хотя и провела свои первые пятнадцать лет жизни преимущественно в Англии, лишь изредка посещая Италию. Но так уж вышло, что её мать полюбила ту страну во время своего первого замужества, поэтому порой уезжала туда, за одно беря с собой своих детей. Да, Кэрол была не единственным ребёнком, так же у неё был брат-близнец Джон. И в детстве он не общался с Андреа, так как у них была разница в целых пять лет, так что Джон просто не шёл сам, а Андреа и не навязывался. Имея двух братьев с меньшей разницей в возрасте, Андреа уже понял, что ему сложно общаться с другими мальчишками, чьи уроки были о физической силе и науках, а воспитание призывало стать достойным главой семьи и аристократом. Андреа же был углублён лишь в науку музыки, поэтому кроме религии общих знаний с другими детьми не имел. Но так уж вышло, что религии было вполне достаточно ещё на уроках и в церкви, поэтому Андреа ограничился играми со своими родственницами, в число коих входила и Кэрол. Девочки любили покладистость Андреа, а так же то, что после изнуряющих уроков музыки он был слишком уставшим, чтобы вообще противостоять их идеям и даже научился соглашаться со всеми их рассуждениями, тем самым превратившись в идеального собеседника.
Но даже так, когда в гостиную вошёл Джон, Андреа сразу его узнал: такие же светло-зелёные глаза и золотые кудри как у Кэрол, при этом его кожа сохранила лёгкий румянец с детства, но он выглядел не изнежено как у куклы, или вычурно из-за своей яркости, нет, Джон за прошедшие тринадцать лет возмужал и от активного времяпровождения (особенно в Италии, так как в отличие от Кэрол он предпочитал больше общаться с их отчимом, чем с матерью) его кожа покрылась чуть заметным золотым загаром, который выглядел благородно и лишь придавал общему образу больше цвета. Кэрол же хотя и была его двойняшкой, рядом с братом казалась полностью иной: её кожа была бледна и румянец был от этого ярче, создавая тот самый идеал красоты, популярный в Англии, разве что золотые кудри портили общую картину, но это Кэрол научилась исправлять, вплетая в волосы ленты тёмных цветов.
— Кто это, Кэрол? — Джон удивился гостю сестры.
— Это Андреа, наш кузен, помнишь?
— Очень смутно, — Джон даже не попытался вспомнить.
— Матушку не видел? Когда мы с Чезаре уходили, она была дома.
— Нет, извини, но если встречу, передам, что Вы её ждёте.
— Не хочешь выпить чашечку с нами?
— Извини, я предпочитаю кофе.
— Ты такой итальянец, — Кэрол усмехнулась.
— Уж извини. К тому же в этот раз я по вашей просьбе навещал вас, но в итоге ты просто плакалась мне, как Лондон угнетает.
— Это верно, но матушке всё же было бы радостно видеть, что ее дети разделяют с ней радости, верно?
— Ну как знаешь.
— И подолгу он у вас гостил? — Андреа решил вклиниться в разговор.
— По несколько месяцев обычно, — Кэрол улыбнулась.
— Теперь я вдруг понял, что суммарно я провёл с вами в Англии год... — Джон задумался. — Ладно, не худшее времяпрепровождения. Хотя в Италии всё же теплее и вкуснее.
— Говорите одно и тоже, но всё равно спорите, — Андреа усмехнулся, но неловко.
— Наверное, участь всех родственников? — Кэрол пожала плечами.
— Ладно, теперь я точно ухожу.
Джон вышел из гостиной, забрав что-то с одной из полок. Примерно так и выглядело всё общение Андреа с Джоном и сейчас, и в детстве. Кэрол вздохнула и продолжила с Андреа вспоминать детские годы: и игры в чаепития, и как Кэрол любила расчёсывать волосы уставшего Андреа, и просто как приятно было иногда бегать в саду даже когда Кэрол было уже четырнадцать и это было весьма нелицеприятное поведение для донны.
***
Аддолората выглянула из окна своей кельи и увидела своего страстного поклонника.
— Так кто это? — за её спиной стояла одна из воспитанниц приюта. Совсем молодая девчушка, чьё нежное детское лицо вместе с причиной ссылки (внебрачный ребёнок) вызывали у Аддолораты толику сочувствия.
— Ох... — Аддолората замолчала, обдумывая верный ответ.
Люди ничего о ней толком и не знали, даже полное имя за эти одиннадцать лет произносилось столь редко, что Аддолората и сама рисковала забыть свою фамилию. Словно не в дом Магдалины сослали, а в замок Барди. И всë же столько слухов витало вокруг, что не подыграть им было бы грешно. И вот про этого мужчину ходило два слуха: или он суженый одной из здешних девушек (быть может, уже бывший, но всë ещё тоскующий), или он священник, так как несколько раз народ видел, как он заходит внутрь. Их смущало, конечно, что священник всё время в мирских одеждах, но фантазия была быстрее. И Аддолората тоже решила, что эта версия интересней. В еë загадочной истории уж точно не хватает покровительства папского двора. Поэтому словно бы случайно, она стала рассуждать вслух:
— ... может, стоит называть его дам дон Ченчи? Ах, ладно. Скоро ужин, а будешь много знать — проблем получишь много, — Аддолората усмехнулась и погладила девчушку по ещё пухлой щëчке. Думать, что вскоре эта малышка исхудает от бедной монашеской пищи, было больно, но к сожалению, это место и не Рай, чтобы угождать всем прихотям Аддолораты.
Она не мгновение обернулась к окну, но все же решила сегодня ничего не делать. Еë настроение итак ужасное после того, как Андреа уехал с другой, даже не обменялись парой слов с Аддолоратой, как это делал раньше каждый день.
Конечно, девчушка побежала шептаться с другими воспитанницами, как только Аддолората чуть от не отстала. Весьма интересно, на самом деле, быть способом множества людей развлекать себя. Тем более этим развлечением Аддолората управляла сама. Словно драматург, вот действительно. Жалко даже будет выйти замуж и променять такой талант на заботу о нелюбимой и недорогой семье. Поэтому Аддолората останется здесь так долго, как сможет.
Отбрасывая в сторону все те наставления о монахине из Монцы, Аддолората предпочитала жить, как пожелает сама. Господь определённо зол на неё, но коли ад ей грозит уже за неспособность подавить свой нрав, Аддолората предпочтёт хотя бы утаиться в стенах приюта от брака, унеся с собой в могилу любые свои грехи. Так она думала изо дня в день. Дом Магдалины был для неë в разы милее родного дома, в стенах которого она ощущала себя словно замурованной и утопающей в своих отходах. Рядом с другими девушками ей было намного приятнее. Даже если у них всех были разные причины и взгляды, даже если часть из них Аддолорате не нравилось как люди, все равно ей было приятно быть рядом с другими женщинами. Это просто было так, Аддолората не знала, с каких пор и по какой причине. Она ощущала себя словно Лукреция, обрётшая любовь с Альфонсо.
Утром юные, ещё не уставшие от изнурительной работы в приюте, девушки нашли письмо прямо под окнами келий. Оно было свёрнуто и спрятано под камень. И какой дурак думал, что оно уцелеет? Но всё же уцелело. Ощущая ужасное любопытство, девушки дружно набросились на письмо и стали читать.
"Синьорина,
Надеюсь, это письмо застанет Вас в добром здравии. Кажется, в монастыре всё спокойно, и Вас подобное, надеюсь, ещё устраивает.
Полагаю, Вам известно, что семейные обстоятельства требуют от меня присутствия в Риме. Однако я нахожу нужным удостовериться, что Вы не испытываете недостатка ни в чём, что Вам необходимо. Если потребуется передать что-либо, сообщите через надёжных людей.
Возможно, у Вас найдётся время, чтобы ответить мне. В противном случае я приму молчание как знак того, что у Вас нет нужды в переписке.
С уважением, Джованни"
Ох, с какой радостью девицы принялись перешёптываться, от кого и к кому могло быть это послание. Даже вспомнили вчерашнего, как его назвала Аддолората, дама дона. И вот уже девушки щебечут весело о том, как молодой теолог томится чувствами к будущей монахине. Аддолората в этот момент даже выглянула из своей кельи и немного усмехнулась. Не ей рассуждать про богохульство, конечно, но всё же до чего непристойные идеи.
Шёпот о письме и загадочном мужчине охватил умы женщин, которые передавали друг другу уже не только краткое содержание письма, но и добавляли какие-то нюансы внешности потенциального отправителя. И весьма неожиданно, но очень быстро тот загадочный мужчина под окном кельи стал выглядеть как угодно. Это был и совсем юный мальчишка с чёрными волосами, и рослый загорелый крестьянский мужик, и у некоторых людей это вообще была горничная. Аддолората уже не была драматургом, но послушать, что придумают другие, она тоже любила.
— Джованни? Его действительно так звали? — вопрос прозвучал в прачечной, куда Аддолората обычно не спускалась, но прямо сейчас зашла, чтобы услышать больше.
— Да, высокий и светловолосый дворянин, вчера оставил письмо со стороны келий.
— У кого это письмо, оно мне нужно! — несчастная даже повысила голос, забыв, что монахини и наказать за такие разговоры могут.
— У... у кого письмо?
Дальше началась попытка вспомнить, кто последний видел письмо. Эта часть была уже не столь интересна, но всё же как чудно, прямо под носом Аддолораты происходила трагическая история любви, получается? На самом деле, в стенах родного дома Аддолората не понимала всей прелести любви, но познала её, оказавшись в доме Магдалины. Здесь любые отношения, выходящие за некие рамки страха, уважения, но платонической любви, были строго запрещены. И эти грани были столь иллюзорны и непонятны, что кроме вечного обвинения себя и хождения с опущенным от страха взглядом, спастись от подозрения надсмотрщиц было просто невозможно. И уж коли все, итак, были преступниками, разве не хотелось узнать, а как выглядит высшая степень греха? Каково должно быть удовольствие, чтобы это было смертным грехом? И Аддолората с радостью несла это знание.
— Милая Геновеффа, — Аддолората отвела девушку в сторону, как только та закончила со стиркой. — Позволь напомнить, что не все переживания стоит знать уважаемым сёстрам и уж тем паче настоятельнице.
— Ох! — Геновеффа испуганно закрыла рот руками.
— Не делай так, а то привлечёшь внимания. Говори всегда тихо, кротко и спокойно, даже если обсуждаешь покушение на Папу Римского — это залог твоей спокойствия до самого конца жизни здесь. Так вот, у меня нет письма и где оно теперь, я уж не знаю, но я помню содержание. Хочешь, перескажу?
— Да, прошу! — Геновеффа упустила все наставления Аддолораты.
— Он обратился к получательнице как к синьорине. Писал, что ныне по семейным делам он лично приехал в Рим, спрашивал, не нуждается ли девушка в чём-то. Она может связаться с ним через надёжных людей или же сама ответить. Если не ответит — он поймёт, что нужды в переписке нет.
— Аддолората, умоляю, — Геновеффа стала тише, но теперь принялась плакать. Ах, до чего ж горяч её нрав. — Мне нужна Ваша помощь, помогите связаться с ним. Он мой жених.
Аддолората даже моргнула от удивления.
— Мы с ним...
— Ну-ну, не там, где так много лишних ушей.
Аддолората аккуратно провела по ладони Геновеффы, поманив ее идти за собой. Геновеффа заметно дрожала всем телом, пусть монашеские одежды и скрывали всё кроме её лица, но и они дрожали. Как только Аддолората завела Геновеффу в свою келью и закрыла дверь, Геновеффа разрыдалась и стала описывать свою печальную судьбу:
— Мы с Джованни... ук... очень любили друг друга, но мои родители были против. Тогда мы решили бежать, чтобы обвенчаться тайно. Но мои родители узнали об этом и отправили меня сюдаааа! Я и здесь пыталась, но... но не вышло. Пыталась бежать. Шм! Прошу Вас, госпожа Аддолората.
— Ну-ну, ни к чему столь уважительные обращения. Я просто Аддолората и столь же просто я тебе помогу. Давай напишем ему письмо и согласуем встречу.
Аддолората пустила Геновеффу за свой стол и дала ей бумагу и перо, после чего стала руководить самим процессом, ведь Геновеффа была так рада, что сможет хотя бы связаться с возлюбленным, что позабыла всякий страх и почти написала всё, что было на душе. Но Аддолората напомнила ей, что если письмо случайно найдёт не Джованни, Геновеффа очень сильно рискует. Она согласно шмыгнула и стала согласовывать каждое предложение с Аддолоратой.
"Синьор Джованни,
Ваше письмо достигло адресата, и я благодарю Вас за заботу. Здесь всё идёт своим чередом, как и прежде. Однако времена меняются, и порой человек нуждается в помощи, пусть даже сам не осмеливается ее просить.
Если у Вас найдётся возможность передать весть через тех, кому можно доверять, это будет крайне ценно. Возможно, случай представится увидеть старого друга в тихом месте, где никто не помешает разговору. Например, в том же месте, где Вы смогли найти связь со мной.
С искренней признательностью,
Искренне Вас любящая синьора."
— Разве побег прямо из-под окон келий такая хорошая идея? — пробормотала Геновеффа.
— Не переживай, вас, воспитанниц так много, что пока этим нянькам не напомнишь, они даже и не подумают вспомнить, скольких они опекают.
— Спасибо... спасибо тебе, Аддолората, ты ведь так рискуешь.
— Нисколечки, — Аддолората даже случайно усмехнулась.
Она сама спустилась и положила письмо под камень, после чего тут же убежала, чтобы её никто не видел. Как приятно ощутить вкус риска вновь спустя столько лет. И так же тихо Аддолората выскользнула ночью, чтобы забрать ответ раньше всех. Геновеффа чуть ли не вырвала письмо из рук Аддолораты и принялась читать. Она плакала, повторяя: "Это его почерк!" — и снова и снова чуть задыхалась от силы своих эмоций.
"Синьора,
Получил Ваше письмо и, честно говоря, оно вызвало у меня больше вопросов, чем ответов. Меня волнуют дрожь и помарки, наполняющие письмо. Надеюсь, что Вы не слишком устали, чтобы писать.
В любом случае, всегда рад узнать, что у Вас всё в порядке. Что касается моего положения, как Вы, наверное, слышали, у моих родителей есть свои планы. Они обсуждают возможную помолвку, и, как это часто бывает, решат всё, не спросив моего мнения. Это непросто для меня, и я не могу скрыть разочарования от мысли, что эта ситуация может перерасти в нечто, чего я бы хотел избежать.
Тем не менее, если у Вас будет время, не откажите себе в желании встретиться. Я буду в Риме ещё какое-то время, но если у Вас появится желание и возможность встретиться, пожалуйста, сообщите мне. Только не знаю, чем это может закончиться, если Ваша гордость вновь будет стоять между нами.
С уважением,
Джованни."
— Помолвка? — Геновеффа вновь задрожала всем телом.
— Ох, какой ужас, — Аддолората дочитала письмо. — Но послушай, возможно, он сможет отказаться. Ведь он согласен на встречу с тобой!
"Он действительно захотел увидеть сцену ревности? — мысли Аддолораты были не столь светлыми. — До чего же жалкий человек."
— Д-думаешь, нужно ещё одно письмо? — Геновеффа определённо могла бы наплевать целое море.
— Да, конечно, садись.
"Синьор Джованни,
Я получила Ваше письмо. И хотя оно пробудило во мне чувства, которых я давно не испытывала, я не могу скрыть боли от Ваших слов. Прочитав их, я ощутила, как что-то ломается внутри. Ваши переживания, Ваши слова о будущей помолвке... Всё это обрушилось на меня, как тяжёлый камень.
Я не могу понять, как быть. Моя гордость, как Вы сказали, не позволяет мне просто так сложить руки. Я пыталась найти силы, но теперь не знаю, чего ожидать. Я хотела бы верить, что есть ещё шанс, что Вы всё ещё помните меня и нашу связь, но разочарование гложет меня.
Если мой ответ — это последняя надежда на встречу, то я буду ждать. Но я прошу прощения, что не могу быть уверенной, как и Вы, что это действительно возможно.
С уважением и сожалением,
Ваша синьора."
К вечеру ответ уже был получен. Аддолората забрала его с улыбкой, она представляла во всей красе, как синьор Джованни ежедневно утром приезжает за ответом, уезжает в особняк, чтобы насладиться им, а затем вечером приезжает вновь с ответом. Удивительно только, что другие девушки ещё не стали наблюдать за этим представлением из первых рядов, но, может, из-за того, что это лишь третий день, они ещё не поняли всю гениальность пьесы? Так что же писал Джованни:
"Её светлости, синьоре,
Ваше письмо достигло меня, и, должен признаться, его содержание не оставило меня равнодушным. Вы пишете, что мои слова причинили Вам боль. Разве это возможно? Я был предельно откровенен. Вы знали, что этот момент однажды наступит, знали, как устроен наш мир. И всё же теперь мне кажется, что Вы хотите услышать не слова рассудка, а нечто иное.
Я не буду лгать Вам и говорить, что для меня всё это не имеет значения. Вы прекрасно понимаете, что это не так. Но если разочарование действительно терзает Вас, скажите мне прямо — чего Вы ждёте? Должен ли я поставить под сомнение всё, что было прежде, лишь потому, что Вы желаете от меня невероятных и уморительных выходок, способных потешить Ваше самолюбие?
Если Ваша вера во мне не угасла, если встреча для Вас всё ещё возможна — скажите. И тогда мы оставим в стороне сожаления и недосказанности.
Жду Вашего ответа.
Джованни."
"Он ещё и обиделся," — Аддолората усмехнулась и взглянула на теперь уже не скрывающую рыданий Геновеффу.
— О Бог мой, как мне жаль, — Аддолората обняла бедняжку. — Каков мерзавец, право слово.
— Нет-нет, — Геновеффа забыла, что письмо это не платок и принялась вытирать им лицо, чувствуя неприятную твёрдость и угловатость бумаги. — Нет-нет, это моя вина. Я надеялась, что мы будем словно... ну... как Ромео и Джульетта?
Аддолората не сдержала смех, но сделала вид, что просто закашлялась.
— Извини, но они умерли! Я не думаю, что любовь хоть к кому-то стоит смерти. Господь завещал нам жить и любить. Геновеффа, утри слёзы, позволь мне утешить тебя.
Аддолората взяла её руку и коснулась губами. Геновеффа простонал от душевной боли и обняла Аддолорату. Она что-то неразборчиво говорила, принималась к Аддолорате, а её слёзы и не только мочили плечи одежд Аддолораты. Но она обнимала, гладила и шептала утешения. Аддолората так часто видела в этих стенах женское отчаяние, страх, бессилие, что уже прекрасно знала, чего желает девушка в зависимости от причины ее горя. Аддолората аккуратно сняла с Геновеффы ее вуаль, провела рукой по толстым каштановым косам и распустила их. Геновеффа задрожала и прижалась к губам Аддолораты. Это было лучшим утешением для женского сердца, когда оно разбито — знание, что ты всё ещё можешь быть любима.
Утром под камнем лежало новое письмо:
"Синьор Джованни,
Ваши слова лишь усилили мою растерянность. Разве у нас есть выбор? Разве нам позволено бросать вызов судьбе? Я слишком долго тешила себя мечтами, которые никогда не сбудутся.
Я не могу ответить Вам так, как Вы, вероятно, желаете. Я не могу бежать от реальности, в которой нахожусь. Всё, что у нас было, теперь лишь воспоминание, которое причиняет мне боль.
Простите меня. Прошу, забудьте обо мне. Пусть Господь убережёт Вас.
Синьора, которая обретёт своё счастье."
Подпись Аддолорате особенно понравилась. В конце концов, это не монастырь, а лишь дом Магдалины, да и даже в монастыре Аддолората думала, что найти счастье тоже возможно.
Больше писем не было. Аддолората самую малость расстроилась, но всё же вести пустую переписку скорее было бы изматывающе, чем весело. Аддолората теперь могла наконец вернуться к Андреа. Она была так обеспокоена Геновеффой, что не могла полностью отдаться моментам с Андреа. И на самом деле, после его внезапного сближения с другой женщиной, Аддолората даже подумала, что это хорошая идея. Но вот незадача. У церкви вновь Андреа был с другой. Вернее, с той же самой.
— И всё же как жаль, что я не успела посетить ни одного твоего выступления в опере, — вздыхала Кэрол.
— Я помню свои роли и, если так необходимо, готов изобразить их сам.
— Ну нет, — Кэрол засмеялась. — Боюсь, это будет совсем не тем.
Аддолората хотела пойти к ним, но решила, что сейчас она слишком взведена и может сказать лишнее. Поэтому вновь развернулась и направилась обратно.
— Сегодня мы с доном Чезаре хотели прогуляться по Горе коней. Не составишь нам компанию?
— Мне кажется, приглашать на ваше свидание третьего человека по меньшей мере странно.
— О, что ты, дон Чезаре сам бы хотел видеть тебя там, к тому же ты мой кузен, поэтому ему приятно сблизиться с тобой как с членом моей семьи.
— Что ж, в таком случае... я буду рад присоединиться к вашей прогулке.
Андреа не знал, насколько странным он выглядит со стороны, но догадывался. И хотя он был рад хоть с кем-то разделить досуг за долгое время одиночества.
Множество криков вокруг, запахи еды, звон монет в фонтане, а потом Андреа увидел цыган с танцующим медведем. Андреа замер, смотря как опасный хищник послушно танцует под мелодию.
— Что это? — Андреа хотел задать этот вопрос, но Кэрол сделала это раньше.
— Цыгане из Австрийской империи любят эту забаву, — Сезар говорил с видом знатока. — Хотите я разрушу магию?
— Ну почему бы и нет, — Кэрол внимательно посмотрела на жениха, явно готовая внимать каждому слову.
— Медведя заставляют стоять на нагретой металлической плите, пока играет музыка. Музыка всегда одна и та же, поэтому позже медведь просто запоминает, что под эту мелодию ему становится больно.
Андреа с болью в глазах смотрел на медведя. Почему-то в воспоминаниях всплыла молочная ванна и странное чувство онемения от окружающего пара. Андреа смотрел на медведя, но чувствовал лишь огромное сочувствие к такому же как он. Тот взгляд отца, который ожидал любой малейшей "травмы" на сыне (как тогда с собаками), чтобы оправдать перед церковью нечто совершённое в той комнате с ванной, ведь уродование человека всё же незаконно.
— Пойдём дальше... — Андреа тяжело задышал и отвернулся.
— Что-то случилось? — Кэрол почувствовала смену настроения в воздухе.
— Просто... жарко сегодня? — даже Андреа не верил этим словам.
— Пойдём сядем тогда в тень, — Кэрол глазами показала Чезаре, что Андреа нужно помочь удержаться на ногах.
И когда они оба поддержали Андреа, вдруг осознали, насколько его тело ощущается лёгким. Несмотря на мужские стрижку и одежду, Андреа казался словно просто девушкой. Кэрол ощутила жалость, а Чезаре — ещё большее очарование.
— Я могу и сам, — Андреа попытался вырваться из их рук, но Кэрол настойчиво сжала его крепче.
— Я думаю, если солнце так сильно печёт, тебе стоит положиться на других, пока не получил солнечный удар.
— Хорошо... — во всяком случае это было впервые за долгое время, когда Андреа чувствовал тепло чужих рук, тем более двух людей сразу. Но вид этого несчастного медведя на металлической плите не выходил из головы.