переписанный удель

Ночь медленно окутывал Топкапы бархатной тенью. Тишина спускалась на сады, минералы, купола. В комнатах нас свет, и только в покоях султана горел мягкий огон лампы. Он сидел у окна, гладя на сад, казавшийся в темноте чернильным пятном. Ветер понял тонкие лепестки с апельсиновых деревьев, и они плавно кружились в воздухе, словно мысли в голове Сулеймана.

Он задумался. В глазах - не утомление, но настороженность. Что то словно тень скользило за его лбом.

Мустафа - Он был у него недавно. Плотная, прямая спина, спокойствие в голосе, зрелость, которой он добивался годами. Султан смотрел на старшего сына и думал: Он почти готов. Мустафа не торопится не кичится. Даже то дело с янычарами, что грозило вспыхнуть, он сумел повернут в свою пользу, сдержанно и грамотно. В его поступках была честь. В его словах - опыт.

Если бы всё было так просто....

Но за спокойствие Мустафы Сулейман видел и другое - отчуждение. Иногда глядя ему в глаза, он не узнавал своего сына. Сдержанный, выверенный... Но всё же холод.
Он стал мужчиной. Но не моим мальчиком. Уже давно нет.

Баязид - Пылкий, горячий, как молодое вино. Его глаза горят огнём - но не тем что может вести за собой. Он хочет доказать, хочет быть замеченным. Иногда слишком громко. Иногда слишком прямолинейно.
Он напоминает меня в юности... Но и себя в нём я боюсь.

Сулейман знал, что Баязид - воин.
Но он не был уверен, готов ли тот стать правителем. В нём было много воли - но мало терпения.

И вот теперь...

Селим.

Султан прикрыл глаза. Перед ним всплывал образ сына, который так долго был в тени. Безлик в детстве, нерасторопен, лишён той царственной выправки что была у Мустафы. Слишком миролюбив, слишком мягок, слишком...далёк.

Но в последнее время...
Что то изменилось.
Тот день, когда он вошёл в мои покои с планом...

Сулейман ясно вспомнил этот момент. Селим вошёл тихо, почти неуверенно - и вдруг, сев напротив, заговорил. Уверенно. С блеском в глазах. Он говорил о купцах, о торговом пути, о том, как они могут использовать янычар не только как воинов, но и как защиту караванов. Он говорил, и в его голосе звучала не игра, не заусенцы текст - а мышление.
Живое, гибкое, стратегическое

Тогда впервые заметил: в его сыне появилась искра. Но не та, что ослепляет, как у Баязида. Не ледяная как у Мустафы.
Огон Селима был другим. Он был...
устойчивым. Надёжным.
Он не сжигал. Он грел. И в его тепле Сулейман почувствовал себя живым.

Иногда - подумал он.
- Человек сгорает, не зная, зачем он горел. Но Селим... он будто знает.
Он не торопиться вспыхнуть.
Он тлеет. Он ждёт, когда будет нужно разгореться. И, быть может... именно такой огон правит империей дольше всего.

***

В этот момент в покои вошла Хюррем. Её шаги, как всегда, лёгкие, и уверенные. Одежды ароматные, лицо спокойное, но в глазах Сулейман прочёл напряжение.

- Повелител - Она поклонилась.
- Подойди, Хюррем, - тихо сказал он, не отводя взгляда от окна.

Они обменялись несколькими словами о делах - без спешки.
Сулейман был в своём мире, в своих мыслях и Хюррем это чувствовала.

- Что с тобой, Сулейман?
- наконец, спросила она.
- О чём ты так глубоко задумался?

- Я говорил с Мустафой. Мы обсудили происшествие с янычарами.

- Я слышала - осторожно ответила она. - Подумала, что ты огорчён.

- Нет... он сумел всё уладить. Он стал зрелым. Его поведение его слова - они дают ему надежду.

Хюррем кивнула, а затем будто невзначай:

- Но ведь не только Мустафа твой сын... Селим, Баязид, Джихангир... Разве кто то из них не достоин надеждой?

Сулейман замолчал. Мгновение. Два. А потом глубоко выдохнул.

- Селим... - он произнёс имя с удивлением, словно пробуя его заново. - Он начал меняться. В нём
появился огонь. Такой какого я не видел раньше. Он не кричит, не рвётся вперёд, но... в его тишине -  сила. Он умеет слышать. А главное он умеет думать.

Хюррем слушала, не перебивая. Его слова обжигали её сердце сладкой тревогой. Может быть...может, наконец, он это увидел.

- Я не знаю, что будет дальше, - продолжил Сулейман. - Но в глазах
Селима я увидел не только ум. Я увидел...тепло. Он может стать тем кого будут любить, а не бояться.

Он замолчал. Хюррем подошла ближе, и, сев рядом лишь сказала:

- Тогда дай ему шанс.

***

Когда Мустафа вышел из покоев султана, он задержался у входа всего на мгновение - ровно столько, сколько позволяла гордость. Его шаги были тверды, лицо спокойно, а спина пряма. Он был сыном султана, наследником, и каждое его движение должно было соответствовать статусу.

Но внутри... Внутри было неспокойное молчание, тянущее, как штиль перед бурей.

Мустафа шёл по коридорам Топкапы, он не чувствовал ни мрамора под ногами, ни взглядов стражников. Он снова и снова прокручивал их разговор с отцом, будто пытался уловить невидимую деталь, которую возможно, упустил.

"Я доволен тобой."
Слова повелителя. Тихие. Тёплые. Но пустые?

Почему я не почувствовал в них прежней силы? - думал мустафа. - Почему в его глазах, когда он говорил это, было больше задумчивости, чем уверенности.

Раньше Мустафа чувствовал себя любимцем. Уверенным, заслуженным, неизменным. Он строил свою жизнь вокруг этой уверенности. Он жил по чести, не позволяя себе слабостей, учился, воевал, завоёвывал уважение. Но теперь, с каждым днём, ему казалось, что это всё недостаточно.

Особенно - после возвращения Селима.

Селим... Тот, кто раньше был тенью. Бледный, неопределенный, не представляющий угрозы. Но теперь - он стал иначе смотреть, иначе говорить. В его поступках появилось что то хищное. Спокойное, выверенное, опасное. Он не шёл напролом - он вёл игру.
И эта игра всё больше нравилась отцу.

- Моя вина в том, что я слишком прямой, - прошептал мустафа себе под нос. - А он - как вода. Тихо подбирается ко всему что хочет.

Он остановился в саду. Лёгкий ветер трепал бордовые лепестки.
Отсюда были видны те самые окна - покои отца. За ним теперь Хюррем. И, может быть, вспоминают не его, Мустафу, а другого сына.

Сердце сжалось.

Я любил его всем сердцем... Повелителя, отца, своего великого учителя. Я делал всё, чтобы быт его гордостью. Так почему он теперь смотрит сквозь меня?

Он вспомнил, как в детстве Сулейман учил его держать меч, как водил его на берег смотреть закат, как гладил по волосам. Сколько бы Мустафа ни ром, он оставался тем мальчиком, который жил в ожидании похвалы отца.

Но теперь он не знал
- Что ещё он должен сделать, чтобы быть выбраны?

Или выбор уже сделан?

Мустафа молча вошёл в свои покои. Как тогда ним закрылась дверь, он снял головной убор и на минуту закрыл глаза. Всё лицо его было сосредоточено, но в этом спокойствии читалось усталость человека, который уже многое понял, но не готов это принять.

У стены стоял его верный рад Али, но, взглянув на хмурое лицо шехзаде, быстро отвёл глаза. Мустафа кивнул ему, молча, и прошёл вглубь комнаты. Там
- Кресло у окна. Там он всегда сидел, когда нужно было остаться наедине с мыслями. Там, где не нужно быт сыном султана, просто собой.

Он уселся, опёр локоть на подлокотник, провёл рукой по бороде и посмотрел вдаль - куда-то сквозь деревья и небо. Но видел он не горизонт. Он видел Селима.

Селим.
Когда то тот казался ему жалким. Мягким. Слишком избалованным, чтобы выжить в этом жестоком дворце. Но теперь он не просто выживал. Он рос. Он менялся.

- Как змей - пробормотал Мустафа почти беззвучно. - Тихим. Холодный. Скользкий.

Он вспомнил тот ужин у повелителя. Селим сидел расслабленно, но глаза...
глаза всё замечали. Они скользили по каждому жесту, ловили каждое слово. Он не ел - он наблюдал. Он считывал нас всех, как шахматист своего противника.

Раньше он был просто сыном Хюррем... А теперь он стал её продолжением.

Мустафа не ненавидел Селима. В этом то и была сложность.
Ненависть делает врага простым. А Селим был для него непонятным.

- Он другой... не похож ни на кого.  Он не похож даже на нас.

Мустафа часто ощущал, что между ним и братьями была пропасть.
Баязид был горяч и эмоционален, его легко было прочитать.
Джихангир - умён, глубок, но слишком хрупкий. А Селим...
Селим казался ему человеком без центра.
- гибким, меняющимся, скольким. Именно это пугало больше всего.

"Я не знаю, что он на самом деле думает."

Именно это - страшнее всего для воина, привыкшего видеть врага в лицо.

- Может, он и не хочет трона, - сказал Мустафа себе. - Но его мать хочет. А он... её сын. И это значит больше чем любые слова.

И тут пришла мысль, которая до сих пор не осмеливалась полностью оформиться:

"Может, именно он станет тем, кого выберет отец."

Мустафа тяжело выдохнул, сжал руку на подлокотнике. Было ощущение, будто кто то положил на груд камень. Не от страха. От предчувствия.