„Танец сопротивления и контроля"
**Сцена: Танец сопротивления и контроля**
Первой пришла тихая паника. Ее тело замерло, легкие судорожно сжались в тщетной попытке найти хоть глоток воздуха, который больше не поступал. Затем, когда мозг осознал всю глубину лишения, по ней прокатилась волна слепого, животного ужаса.
Она забилась. Небольшие, но отчаянные рывки плечами и бедрами, попытка выкрутиться из его объятий, сбросить сковывающую ладонь. Из-под маски вырвался приглушенный, хриплый стон, быстро перешедший в беззвучный, отчаянный крик. Ее тело выгнулось, напряглось в дугу, каждый мускул кричал о протесте.
Слезы хлынули ручьем, смешиваясь с конденсатом на внутренней стороне маски, превращаясь в соленые лужицы, скатывающиеся по шее.
Рейм лишь глубже втянул ее в себя, его объятие стало стальной ловушкой, принимающей на себя всю силу ее инстинктивной борьбы. Он чувствовал каждую судорогу, каждый вздрагивающий вздох ее зажатой грудной клетки.
— Ой-ой-ой, — прошептал он с притворным, ласковым укором, и в его голосе сквозила улыбка. — Опять капризничаешь? Прямо как в тот раз с несладким чаем. Тебе всегда не нравится, когда что-то не по-твоему, да? Моя маленькая принцесса.
Ее muffled крик стал громче, полным ярости и беспомощности. Она пыталась трясти головой, отрицая его слова, но это было бесполезно.
Он рассмеялся тихо, с наслаждением, ощущая, как ее тело вибрирует от усилий.
— Серьезно? Ты пытаешься кричать на меня? Это так мило. Так по-щенячьи. — Он на мгновение, на долю секунды, ослабил хватку, позволив ей сделать судорожный, свистящий, жалкий вдох, и тут же снова перекрыл кислород, запечатав ее крик внутри. — Кричи громче. Мне нравится, как ты вибрируешь. Вся твоя злость, вся твоя борьба — все это только для меня. Ты даришь мне себя целиком.
Он не просто сдерживал ее. Он коллекционировал ее реакции, любуясь каждой из них, как редким трофеем. Ее борьба не злила его — она услаждала, подтверждая его тотальный контроль. И самым парадоксальным образом, его восхищение ее слабостью, его ласковые насмешки над ее попытками протеста, заставляли ее сдаваться быстрее, чем любая грубая сила. Ее рывки становились слабее, отчаянные крики сменились прерывистыми, беззвучными всхлипами. Она уставала бороться. И начинала тонуть в нем и в его голосе, который был теперь единственным, что у нее осталось.