Мне интересна ты.
Киллиан Лэйм.
Я обнимал её — крепко, но бережно, словно боялся, что она исчезнет, если ослаблю хватку.
Её дыхание постепенно выравнивалось, но мои мысли застряли на одном — море.
Почему именно море? Эти слова не выходили из головы, словно отголосок чего-то знакомого, чего-то, что я не хотел вспоминать.
Ладно, — сказал я себе. — Я просто накручиваю. Сон, и только сон.
Я чуть отстранился, поймал её взгляд — усталый, всё ещё немного испуганный — и коснулся её губ.
Медленно, коротко, почти невесомо.
Так, будто пытался убедить себя, что всё под контролем.
Она все еще было в одной маячке. Без ничего. Я, уже проснувшись давно утром,одет. И , надеюсь, она не чувствует мою твердую эрекцию.
Я сел, опершись спиной о спинку кровати, и осторожно посадил её к себе на колени. Её тело дрожало — не от страха, скорее от усталости. Я придержал ее за ягодицы, усаживая удобнее. Осторожно обнял за талию.
— Почему ты делаешь это? — прошептала она, глядя мне прямо в глаза. — Ты сам говорил, что ненавидишь меня.
Чёрт.
Снова это.
Снова эти слова, как нож под рёбра.
Я стиснул зубы, чувствуя, как в груди поднимается ярость — не на неё, на себя. На то, что сказал тогда, на то, что заставил её в это поверить.
Ненавижу.
Да, именно так — ненавижу, когда она об этом говорит. Ненавижу, когда её голос дрожит из-за меня.
И ещё больше ненавижу то, что не могу признаться, что давно уже не ненавижу.
Я сжал её голую задницу, мои губы приблизились к её уху.
— Селеста, потому что ты, второй человек, с которым я почувствовал себя живым. И я не люблю проигрывать. Но, мышка, еще я не умею любить.
Каждое слово сжигало меня изнутри. Я ощущал её дрожь, её тепло, и это выводило меня из равновесия. Любовь? Я не умею. И всё же... она заставляет меня ощущать жизнь там, где прежде была лишь пустота.
Её синие глаза встретились с моими зелёными, и я на мгновение застыл. Внутри всё кипело — «искра, буря, безумие» — вот что пронеслось в моей бошке.
Не думая, я резко притянул её к себе и поцеловал, прижимая всем телом. Мои руки жадно скользили по её телу, цепляясь, дерзко и почти беспорядочно, вырываясь наружу вместе с тем, что я долго держал в себе.
Я ласкал ее задницу, талию, задирал ее майку, не прекращая яростно целовать и запутывать пальцы в ее кудрявых волосах.
— Девятнадцать лет я прожила без любви, — сказала она тихо, с дрожью в голосе, — и остатки проживу без неё. Не страшно.
Моя рука сжала ее талию, будто пытаясь удержаться за что-то живое.
— Остатки? — произнёс я, всматриваясь в её синие глаза.
— Я имею в виду... сколько?.. — она замялась, на секунду растерявшись, — ещё... 50–60 лет. Да.
Я медленно положил её на кровать и встал, чувствуя, как тяжесть момента висит в воздухе.
— Я пойду, приготовлю завтрак. Ты оденься, — сказал я, стараясь держать тон ровным, но внутри всё кипело.
Она смутилась, щеки вспыхнули румянцем.
— А где мои джинсы и нижнее белье...? — прохрипела она, взглядом ищущая мои глаза.
Я указал головой на кресло, где валялись ее вещи. Вышел, чтоб не смущать.
Спустя пятнадцать минут мы уже сидели на кухне, держали в руках чашки с горячим чаем. Тишину нарушил звонок телефона. Старейшина. Как же не вовремя... я сжал аппарат в руке, чувствуя, как напряжение мгновенно поднимается.
— Кто там? — спросила она, приподняв бровь, держа чашку в руках.
— Не важно. Пей, я скоро, — ответил я ровным голосом.
Я вышел из кухни, телефон уже прижат к уху, и услышал знакомый, холодный голос старейшины:
— Киллиан, как дела с контрактом?
Я глубоко вдохнул, сжимая трубку.
— Всё под контролем. Всё будет выполнено без отклонений, — сказал я, стараясь скрыть эмоции.
Старейшина молчал, но я знал — отступлений быть не может. Любые сомнения, любые чувства — роскошь, которую нельзя позволить себе сейчас.
Я вернулся на кухню. Селеста продолжала пить чай, совершенно не подозревая, что её жизнь уже вплетена в мои расчёты
Она снова опустила глаза. Упрямая, как всегда. Я жаждал увидеть их — её синие глаза, которые будто прятали целый мир.
— Подними голову, Селеста! — приказал я, но без привычной жесткости, скорее требовательно, почти шепотом.
Она вздрогнула, медленно подняла лицо, но взгляд её всё ещё упрямо скользил в пол. Я не терял времени. Схватил её за подбородок, заставляя встретиться глазами.
И тогда я увидел их — синие, мокрые от слёз, полные боли и сопротивления. Я замер. И весь мир замер вместе со мной.
— Скажи, кто тебя обидел, и завтра ты увидишь его в разобранном виде! — прохрипел я, всматриваясь в её синие, опухшие от слёз глаза. Голос рвался, как верёвка, натянутая до предела.
Она едва шевельнулась, губы дрожали:
— Я... просто так решила поплакать.
В ответ я не сдержался. Кружка с чаем выскользнула из моей руки и с треском врезалась в стену; горячая влага расплескалась по полу. Она вздрогнула, как будто звук был не столько о больном кафеле, сколько о чём-то ещё — о грани, которую я только что перешёл.
— Селеста, не беси меня! — вырвалось у меня, и слова прозвучали уже не как угроза, а как приговор собственным нервам.
Она машинально сунула руку в карман за телефоном; движение было едва заметным, но в нём была решимость — или попытка скрыться. Я не дал ей возможности.
Рывком выхватил устройство из её ладони. Холодный экран мигнул в тусклом свете. В её взгляде сначала появилось что-то похожее на страх, потом — на обиду, и это ещё сильнее разжигало мою раздражённую ярость.
— Говори пароль, быстро! — сказал я ровно, но в тоне прозвучала такая требовательность, что ей перехватило дыхание.
Комната будто сузилась: воздух стал плотным, каждая мелочь — шорох одежды, капля на полу, её учащённое дыхание — звучала громче обычного. Я стоял над ней, держа в руке её личное, и на минуту, едва заметно, промелькнула мысль о том, что сделать с этой информацией — но сейчас важнее было услышать ответ. Она молчала; молчание сковывало её так же крепко, как и мои пальцы сжимали телефон.
— Тот блондинчик тебя обидел? Говори! — рык сорвался сам, хриплый, дикий. Я шагнул к ней, схватил за талию и посадил на край стола. Посуда в шкафу дрогнула от удара, а Селеста судорожно втянула воздух.
— Нет! Это не твоё дело, Киллиан! — выкрикнула она, но голос предательски дрожал.
— Мышка, — произнёс я тихо, почти шепотом, и в этом слове не осталось ни тепла, ни нежности, — если это касается тебя — это моё дело. Быстро скажи пароль!
— Киллиан, отдай! — крикнула она, но я лишь сжал устройство сильнее.
— Пароль, — повторил я. — Сейчас же.
Она смотрела в мои глаза — упрямо, почти вызывающе. Слёзы всё ещё блестели на её ресницах, но в них уже не было страха, только сопротивление.
В груди всё кипело. От её молчания, от этого взгляда, от её способности доводить меня до безумия одним только словом — или его отсутствием.
— Ладно... ноль, три, ноль, три, ноль, три, — прошептала она едва слышно, пока мои пальцы быстро набирали цифры.
— Почему именно три? — голос мой прозвучал тише, чем я хотел.
— Не важно, — ответ прозвучал глухо, будто издалека.
Экран мигнул, и телефон разблокировался. Первое, что бросилось в глаза — уведомление. Кардиологический центр.
— Селеста, что это, чёрт возьми? — слова сорвались с рычанием. В груди всё сжалось, где-то под рёбрами зажглось что-то холодное, липкое.
Я уже почти коснулся пальцем экрана, когда она сорвалась с места.
— Не смей! — выкрикнула она и вырвала телефон из рук.
Слишком резко. Слишком поздно.
Аппарат выскользнул из её пальцев, ударился о кафель и разлетелся на куски.
Звук был короткий, звонкий — как щелчок спускового крючка.
Она замерла, глядя на осколки.
Я — на неё.
И в этом взгляде было всё: злость, страх, растерянность... и что-то, чего я боялся больше всего — беспомощность.
Она опустила глаза и прошептала, едва слышно:
— Там мои плановые анализы. Ничего серьёзного. Правда.
Я не ответил сразу. В комнате повисла тишина — плотная, как натянутая струна. Мой палец всё ещё лежал на холодном осколке пластика, дыхание её было прерывистым, и я чувствовал, как каждый её вздох отдаётся во мне эхом.
Не удержался — положил ладонь на её щёку. Кожа была тёплой, влажной от прежних слёз. Я поднял взгляд, всматриваясь в её лицо, как будто там можно было прочесть правду.
— Ты уверена? — спросил я, голос выдался хриплым, почти уязвимым. — Пожалуйста, скажи.
Она подняла глаза, и в их синеве читалась усталость и какая-то настойчивость, от которой невозможно было отвести взгляд.
— Уверена, — прошептала она, и в слове не было ни жалобы, ни лжи — только тихое утверждение, за которым пряталась сила.
— Тогда почему ты плакала? — прошептал я. Без ярости, без угрозы — просто с той настороженной тишиной, что звучит громче любого крика.
— Фильм грустный досмотрела, — выдохнула она, нервно улыбнувшись. — Надо будет глянуть вместе. — Она вдруг осеклась, словно поняв, что сказала лишнее. — Ой, нет, прости, тебе наверняка не интересна сопливая романтика и... — она опустила свою упрямую головку.
Я не дал ей договорить. Резко поднял её подбородок, заставив посмотреть на меня. Наши взгляды столкнулись, как искра и порох.
— Мне интересна ты, Селеста, — произнёс я тихо, но в голосе звучало слишком много — и одержимость, и страх, и то странное, болезненное чувство, которому я так и не дал имени.
Я осторожно прикоснулся к её губам, поцеловал. К моему удивлению, она ответила. Когда я отстранился, её голос сорвался почти шёпотом:
— Сколько время? Я даже не смотрела...
— Десять утра, — ответил я, не отводя взгляда.
— Я опаздываю в университет! — выдохнула она, глаза наполнились лёгкой паникой, и я вдруг ощутил, как эта тревога невольно зацепила меня.
Она бросилась к выходу, а я, натягивая пиджак, медленно пошёл за ней.
— Милая, от меня просто так не убежишь, — произнёс я, стараясь, чтобы в голосе слышалась лишь уверенность.
Она замерла на месте, сжала сумку крепче, а мне стало странно от самого ласкового прозвища, но я удержал холодный блеск в глазах.
— Я отвезу тебя, Селеста.
— Даже думать не смей! Вдруг тебя увидят!? — воскликнула она, сжимая сумку.
— В смысле «вдруг»? — ответил я с лёгкой иронией. — Увидят. И новый Мерседес тоже. Или ты, серая мышка, не любишь привлекать внимания?
— Не в этом дело... — пробормотала она, пытаясь не смотреть на меня.
— Ну и хорошо, — сказал я, обогнав её и открывая массивные двери особняка.
Через пятнадцать минут мы уже мчались к её университету.
— Можешь высадить меня возле остановки? — прошептала она, едва поднимая глаза.
— Выкинь эти мысли из своей дырявой бошки, — сказал я, удерживая взгляд на дороге.
Мы остановились у ворот университета. Парни, заметив дорогой Мерседес, задержали взгляд на машине, а когда я вышел, их взгляды автоматически переместились на меня. Девушки тоже обратили внимание.
Селеста, быстро покинув машину, помчалась к входу, явно стараясь не привлекать лишнего внимания.
— Пока, дорогая! До вечера! — крикнул я ей в спину, намеренно отдавая голос, чтобы она услышала
Все взгляды были устремлены на неё. Она чуть замедлила шаг, но не обернулась. Как только Селеста скрылась за дверьми университета, ко мне подошёл какой-то парень — шатен с карими глазами, явно смазливый тип.
— Эй, ты слышал, кто это? — сказал он, делая попытку подойти с лёгкой дерзостью.
— Чего? — холодно спросил я, не давая времени на объяснение.
— Ну, ты слышал, что она в университете сделала? Это же жесть. Я думал, её единственные мужчины — психиатры, — его улыбка была самодовольной и пренебрежительной.
Я почувствовал, как ярость взрывается внутри, злость закипела.
— Что ты сказал? — тихо, но ледяным голосом спросил я, и он, похоже, даже не заметил мою реакцию.
— Она недавно... Эфф, красотку университета, избила. Селесту даже хотели исключить. Но нет... Наверное, через посте...
Он не успел договорить. Его челюсть уже почувствовала силу моего удара.
Он упал на асфальт. Студенты , стоящие рядом, загудели.
Я ударил его еще раз. И снова. Его лицо, уже все в крови, выражало мольбу о помощи. Но я лишь склонился над его ухом и и прошептал :
— поверь, я могу убить тебя без проблем. А если ты еще раз появишься в ее жизни, я сдержу обещание.
Спустя час, когда адреналин уже постепенно сползал с кожи, я шёл по городу и пытался сложить из разбитых мыслей что‑то похожее на порядок. Асфальт под ногами был тёплый от дневного солнца, люди проходили мимо, и всё казалось словно за стеклом — отстранённым, далёким.
У витрины цветочного магазина меня неожиданно остановили тюльпаны: строгие, ровные, как линии судьбы, их бутон выглядел хрупким, но упрямым. Я всмотрелся в алый цвет — и двенадцать лет вернулись ко мне, как прилив. Море, холодный ветер, её белое платьице, песок между пальцев, детский смех, который я до сих пор слышал в голове по ночам. Те минуты, когда я думал, что могу защитить всё, что мне дорого. И тот момент пустоты, который начался сразу после.
Я остановился, не покупая ничего, просто глядя. В памяти мелькали обещания — пустые тогда, весомые сейчас. Я представил, как эти тюльпаны лежат рядом с чем‑то, что я похоронил в себе. Они казались слишком простыми для той боли, что жгла во мне, и в то же время — единственными живыми линиями в этом сером городе.
В глубине разума снова встала привычная мысль: всё, что я делаю, имеет цену. Я сжал кулак, чувствуя в ладони пустоту, и сделал шаг дальше, уводя за собой память и тяжёлую решимость. Сегодня она ещё не знала, какие тени ходят за ней по пятам. И я, несмотря ни на что, был тем, кто эти тени умеет направлять.