Искусство Страха

(Глазами Беатрис)
- Кап... Кап...
В мертвой тишине звук отдавался громом.
Капелька повисала на кране, увеличивалась, тяжелела, тянулась к умывальнику и...
- Кап...
Я захлопнула пудру. Синяки под глазами - следы череды бессонных ночей в компании ноутбука и сложного уровня - замаскировались под кожу человека, который знает, и знает на собственном опыте, что такое здоровый сон. Я попыталась придать лицу миролюбивое выражение, но уже через миг оно сползло, словно маска, и явило гримасу невозмутимую, как большой неподъемный камень.
С ней я вышла из ванной комнаты, двинулась по коридору и, нащупав в его давящей, как толстенное одеяло, темноте дверь, вошла в гостиную.
В гостиной было также темно. В правом углу стоял диван, рядом - телевизор и шкаф. На полках - цветы с потрескавшейся от засухи землей и скрученными в трубочку листьями. Ну вот, снова купила и забыла поливать. Плотные шторы на окнах скрывали от любопытных прохожих, что и кто находится в доме. На стене мерно тикали часы:
- Тик... Тик... Тик...
Недалеко от них висели семейные фотографии с приторно-счастливыми лицами: пятилетняя я и моя мать в зоопарке, трехлетняя я и моя мать на пляже, четырехлетняя я и моя мать в Лондоне. Рядом вот уже девять лет торчали без всякого дела гвозди. На них когда-то висели фотографии с тем, кто держал камеру на остальных, но после развода мама посчитала нужным их снять.
Я села на диван около пустого пакета чипсов. Они, вместе с остальным мусором, половина из которого - моя одежда, валялись по всему дому. Но при этом никому из его жителей не мешали. Что, впрочем, весьма обидно, ведь я нарочно раскидывала хлам так, чтобы мать, идя после работы в свой кабинет, спотыкалась через него. И у меня неплохо выходило. Один раз она даже упала. Правда, вместо ожидаемого удара головой, а за ним осознания «у меня есть дочь», в результате я получила сухое «приберись».
Иногда мне казалось, что мою мать не волнует ничего, кроме работы: ни деньги, которые она за нее получала; ни бардак дома; ни даже я. Утром она отвечала на звонки, затем уходила в редакцию. А вернувшись уже поздним вечером, в комнатных тапочках и с уставшим лицом, шагала в свой кабинет, чтобы продолжить работать там.
Может, вы мне объясните: чем таким важно-востребованным занимаются журналисты, что это буквально отнимает все их время, включая законные выходные? Или проблема конкретно в моей матери, а именно в ее неумении балансировать между работой и семьей?
Хотя чего уж скрывать - ей и балансировать-то нет между чем. Это раньше у нее была семья, до тех пор пока не развелась с мужем - моим отцом.
Слезы, истерика, попытки суицида - так отреагировала бы на это нехорошее происшествие героиня мелодрамы. Однако моя мать, чему я не перестану восхищаться, напротив, повела себя поразительно спокойно. Ни разу она не плакала и не проклинала судьбу за несправедливость. Казалось, в ее жизни ничего не изменилось. Даже я, пусть мне и было тогда всего шесть лет, узнала о разводе лишь неделю спустя. На мои расспросы: «где папа?», «когда он вернется?» - мама поначалу отвечала: «Он в командировке». И лишь затем сказала правду: папа нашел другую семью, с которой оказывается, в тайне проводил время больше года, и мы ему больше не нужны.
После такой новости слезы и истерики начались у меня. Да, в детстве я была нытиком и долго не могла принять факт: папе понравился кто-то больше меня с мамой.
«У нас ведь все было так хорошо! Почему он вдруг решил уйти?» - это в моей голове не укладывалось.
Маму мои слезы раздражали, и ясно почему - меня бы тоже взбесило мелкое, тупое, сопливое существо. Это нормально, что она предпочитала проводить больше времени на работе, нежели дома. Но ведь теперь я совсем другая - почему мать до сих пор сторонится меня? Может, не считает одного человека семьей, с которой нужно общаться и все такое? Или теперь ее бесят мои школьные выходки?
Размышлять о тяжелых отношениях с родительницей-трудоголиком стало скучно.
Без двадцати двенадцать, а Эдварда, который обещал зайти, нет.
Я запрокинула голову на спинку дивана и уставилась в потолок. Тот будто наваливался сверху толстой прочной доской. Темнота, казалось, сгущалась и не давала дышать, поедала меня медленно, как черви разлагающегося в гробу мертвеца.
Со скукой нужно было что-то делать, и я ринулась на нее в бой, взяв телефон и включив на нем игру. Прямоугольный экранчик ослепил холодным голубым светом, чуть прорезав темноту и вместе с ней нарастающее чувство, будто я действительно лежу в гробу. То есть, сижу, а значит уже не в гробу - в узком ящике. Но все равно под землей и совершенно одна.
Скука одержала надо мной победу - вскоре мне надоела даже эта игра, и я выключила ее, позволив мраку сожрать меня целиком.
Мелькнула мысль: «А чего это я вообще сижу в темноте, как дура?», и в эту же секунду раздался звонок в дверь.
- Дзынь! Дзынь!
Я подорвалась с места, как подрывается кот, если наступить ему на хвост. Только кот в таком случае, если он, конечно, в своем уме, шипит, а я глупейшим образом заулыбалась.
Он здесь! За дверью!
Спотыкаясь через собственные комнатные тапочки, а затем на ходу сбросив их с ног - черт с ними! - я со скоростью паровоза помчалась в свою спальню. Юрко впрыгнула - да, прямо-таки впрыгнула - в свой Хэллоуинский костюм, над которым так тщательно трудилась всю неделю, пустилась к входной двери...
И замерла в коридоре на полпути к ней.
Мысленно я дала себе пощечину, потому что напоминала себе собаку, спешащую встретить вернувшегося домой хозяина.
Оставшийся путь я проделала целых три минуты, потому что плелась, как умирающий столетний старичок. И похоже, не просто умирающий, но и напрочь глухой - скорости не прибавлял мне даже разрывавшийся от нажатия дверной звонок.
Наконец я открыла дверь. Мрак коридора тут же рассеяли яркие уличные фонари, развешанные от одного к другому гирлянды, круглая, как блюдечко, луна, большая тыква на пороге и лучезарная улыбка стоящего рядом с ней Эдварда. Он поспешно спрятал зеркальце, глядя в которое приводил в порядок прическу, и без того шикарную.
Как, впрочем, и костюм. Настолько, что мой собственный, некогда кажущийся мне таким оригинальным и чудесным, вдруг в моих глазах поблек и заставил почувствовать себя неловко, словно он превратился в мусорный пакет. Каждая торчащая ниточка, упавший волосок, неаккуратный мазок клея - все это вышло из тени и предстало во всем своем уродстве.
С виду я этого никак не подала - лишь выпрямила вечно согнутую дугой спину и сказала:
- Ну? Я жду аплодисментов. Это же гениально.
А сама, пока Эдвард разглядывал меня, причем разглядывал озадаченно, что слегка настораживает, вновь восхитилась его костюмом.
Розовая, или как его... Сиреневая - вот! - рубашка с широкими манжетами. Чудаковатые ботинки с закрученными носками. Парик из струящихся по плечам белых прекрасных волос, но не прекрасней настоящих Эдвардовых. Остренькие резиновые ушки, выглядывающие за круглыми. Золотой ободок с белым сверкающим камнем. С первого взгляда эльф как эльф, но непривычно широкие плечи, вместо сухопарой фигуры, и чуть загорелая кожа с обилием веснушек на носу делали его нетипичным эльфом, а эльфом интересным, даже загадочным.
Мне стало жаль, что такая красота стоит на моем пороге. Захотелось отправить Эдварда в музей, под стеклышко, прямо в этой великолепной позе: левая нога чуть вперед, одна рука в кармане, вторая задумчиво потирает подбородок.
- Ты коала? - спросил он наконец, глядя на коалиное ухо на моем ободке справа и серую мохнатую штанину. - Или жираф? - взгляд на жирафий рог и ушко на ободке слева, на пятнистый рукав. - Или ворона? Или тигр? - Эдвард посмотрел на черные перья, пришитые вдоль второго рукава, и на полосатую штанину.
Я покачала головой:
- И то, и другое, и третье, и четвертое.
Эдвард моргнул.
- Не тупи, - приказала я. - Понятно же: я результат экспериментов сумасшедшего ученого.
Эдварду потребовалось еще некоторое время, прежде чем эта мысль дошла до его мозга.
- Оригинально, - протянул он. - Сама шила?
- Редкий прилив вдохновения. А как ты это понял?
- Швы просто кривые. - Эдвард немного подумал и добавил: - За это я и люблю Хэллоуин. Ты можешь одеться, как полный болван, и никто на тебя, как на болвана, не посмотрит, еще и похвалит.
Он улыбнулся и подмигнул. Я улыбнулась в ответ.
Неожиданно Эдвард стал на одно колено и произнес:
- Я люблю тебя, давай встречаться. Мы будем ходить за ручки, вот так улыбаться друг другу, я буду дарить тебе кактусы, затем сделаю предложение, мы проведем свадьбу на Луне, останемся там жить, заведем детей и станем зачинщиками лунной цивилизации. Будем жить, жить, жить, любить, любить, любить, затем возьмемся за ручки, умрем и наши тела под землей будут разлагаться, разлагаться, разлагаться, а души летать по космосу и любить, любить, любить вечно.
- Великолепный план! - радостно вскричала я.
Так все и произошло. Он дарил мне кактусы, а затем в одном из них оказалось кольцо (как я об этом узнала, моя разбушевавшаяся фантазия умалчивает). Мы улетели на Луну и после смерти исследовали бесконечные просторы космоса.
«Господи, фантазия, что это? - возмутилась я. - Походит на особо сахарную мелодраму. О таком мечтать могут разве что герои особо сопливых».
«И что? - ответила фантазия. - Мысли никто не читает - тут можно побыть героиней и особо сопливых, и особо сахарных».
«В смысле никто? Я по-твоему шутка? Как можно вообще представлять такое с человеком, который не любит тебя в ответ?».
«Не любит? С чего это ты взяла? Только погляди, как он на тебя смотрит!»
«Ну да, ничего так взгляд. Но он ведь весь год не рассказывал мне о своих хобби! Разве влюбленные так поступают? Разве у них есть какие-то секреты, даже такие мелкие?»
«Конечно есть!»
«Не знаю, не знаю. Может, лучше напрямую спросить о его чувствах ко мне?»
Неожиданно к дискуссии подключился Голос Разума:
«Сдурела?! - крикнул он так, что у меня аж заболела голова. - Если первой начнешь хныкать о любви, Эдвард посчитает тебя сопливой дурочкой и сбежит. А в его чувствах не смей даже сомневаться! Ты же слышала, какое у него было прошлое? Это театр на него повлиял. Чем чаще будешь водить его на квесты, тем быстрее такая дурь, как "сомнения" и "драма", покинет его голову и он тебе признается. А пока наберись терпения и не принимай никаких активных действий. Вернее, сопливых действий. Дай Эдварду время».
«Разумно, - ответила я и невольно вздохнула. - Может, мне хотя бы попытаться сблизиться с ним, расспросив о прошлом? На сегодняшнем квесте мы как раз будем...»
За спиной Эдварда появилась фигура. Я злобно закончила:
«...не одни».
Предсказуемая, как и всегда, особенно в моменты, когда нужно проявить остроту ума, Виола вышла из темноты с неизменной синей сумочкой через плечо, в черном платье и в маске неопределенного существа - костюм, который она носила на Хэллоуин каждый год, начиная с шестого класса.
Я скривилась. И как можно было забыть о своей наилюбимейшей подруге?
- Ну что, вперед бояться? - сказала Виола.
Стоило признать, каплю непредсказуемости она все же имела: настроение у нее было хорошее. Даже слишком хорошее, что подозрительно.
Я внимательно вгляделась в прорези ее маски. Глаза Виолы обеспокоенно бегали туда-сюда.
- Да, вперед, - ответила я без энтузиазма.