Меландия

— Не думала, откуда столько бабла? — Саша выглядывает из окна такси, за которым густые сосны жмутся к фиолетовой скале, а она будто впитывает вечернее солнце, наполняя блеском золотые прожилки. Переливаясь высокими колоннами и башнями, скала нависает над Садовым и вот-вот обрушится, смяв машины и дома на другой стороне.

— Ну инвесторы, может, — к тропинке, что прячется между подсвеченных сосен, все идут люди.

— Инвесторы, — задумчиво кивает Саша, — в бесплатные музеи.

— Саш, ну она фонд открывает. Не просто так, наверное.

Скала медленно поворачивается и, оставшись позади, словно машет деревьями на высоких уступах. Всегда любила в Саше нежность и осторожность, с которой он меня обнимает, целует и поднимает на руки. Или его отзывчивость, с которой он согласился купить нашу квартиру, хотя была туча вариантов выгоднее. Так вот, нежность и отзывчивость эти начисто испаряются, когда он чувствует что-то подозрительное. Как собака вцепляется. За те пятнадцать минут, что такси тащилось к дому Киры, вытянул из меня вообще все. Про болезнь Мелани, про наркоту, склад с вертолетами, дорогущие тачки, картины, Аню и Вику с Линой. И про Кристину тоже. Я про нее рассказывать не хотела, но Саша бессердечно применил свои профессиональные навыки, и я сама не заметила, как все выложила. К тому времени, когда впереди показался высокий дом Киры, и такси перестроилось в правый ряд, он, постукивая пальцами по колену, сосредоточенно глядел в подголовник водителя.

Впустив людей, синий автобус катит вперед, и видно старый дом с маленькими атлантами под балконами на другой стороне.

— Прошу! — весело кричит в домофоне, и Саша, нажав кнопку в лифте, хмуро поправляет волосы перед зеркалом.

— Юль, давай так сделаем. Завтра едешь туда, отдаешь деньги, возвращаешься и забываешь об этом.

— Саш, в смысле, блин?

«Двери открываются», — говорит лифт, и мы выходим на светлую лестницу с деревянными перилами.

— Да потому что, Юля, — хмурится Саша. — Неужели не...

— Добрый вечер! — широко раскрыв дверь, нам улыбается Кира в широких голубых джинсах и белой футболке. Она целует меня, потом Сашу и берет у него бутылку красного вина. Всегда втайне завидовала этой ее способности без макияжа выглядеть еще круче. — Вот спасибо, — Кира весело смотрит на этикетку. — Проходите.

— Вот это я понимаю, хата, — поправив черное поло, Саша оглядывает большую студию с деревянным полом и белыми кирпичным стенами. — Юль, глянь, ей и занавески не нужны, — он кивает на четыре широких окна, между которых висит множество фотографий Киры со всякими знаменитостями.

— Мне, Сашка, скрывать нечего, — усмехается Кира. — Давайте за стойку, — и мы проходим мимо кожаного дивана, стоящего посреди комнаты напротив здоровенного телевизора, к черной барной стойке у окна. — Юль, ты прости меня, — поставив вино в небольшой винный холодильник, Кира достает другую бутылку и открывает, — реально не смогла.

— Да ладно.

— Ты хоть сняла все? — она наливает вино в бокалы.

— Ну типа того.

Кира жмет что-то в айфоне, и из больших черных колонок в углах комнаты играет джаз. Рядом с колонкой у дальней стены под широкой книжной полкой стоит на полу большая яркая картина, а рядом тяжелая ваза.

— Ну и отлично, — Кира смотрит на часы. — Омары уже в пути.

— А я уж забеспокоилась, — поднимаю бокал. — За встречу! — чокаемся.

— Кира Альбертовна, — Саша оглядывает открытые полки с посудой, черную дверь встроенного холодильника и бронзовую люстру с хрусталем в центре потолка, — покажите жилище-то.

— А в общем-то, вот оно все, — Кира окидывает рукой студию. — Монтажку еще доделываю, — и указывает в дальнюю часть, где рядом с открытой белой дверью почти сливаются со стеной еще две закрытые. — Ванная там же. А в спальне, Сашка, тебе делать нечего.

Саша, вздохнув, идет вдоль стены, выглядывая в окна, за которыми внизу покачиваются деревья и торчат крыши домов пониже.

— А это Тарантино, что ли? — он останавливается перед фотографией, где растрепанный Тарантино в черном пиджаке приобнял за плечо улыбающуюся во весь рот Киру в красивом синем платье. — Не фотошоп?

— Сашка, фотошоп, конечно, — закатывает глаза Кира, подходит к нему, и ее черные волосы блестят в мягком свете торшера. — Вон, глянь, — она показывает на другое фото, — тут вообще Ди Каприо приклеила.

— Так и знал, — кивает Саша, оборачивается и осматривает журнальный столик на темном ковре, маленькое деревце рядом с подлокотником дивана и книжные полки, а потом удивленно щурится, глядя через комнату. — Ты Мак Про взяла, что ли? — и шагает к открытой двери, за которой под широким столом у окна блестит большой алюминиевый корпус.

— Ага, — Кира идет за ним и заглядывает в комнату, прислонившись к стене, — чтобы рендеры по три часа не ждать.

На черном столе два больших монитора и клавиатура, а в углу сложены коробки с какой-то техникой.

— Я нашим монтажерам такой выбить пытался, — встав в дверях, Саша качает головой. — Мне, короче, рассмеялись в лицо. А это, чтобы впечатление от роскоши сгладить? — он кивает на толстый видеомагнитофон, обмотанный проводами, стоящий на подоконнике.

— Это отца. Попросил оставить, — усмехается Кира. — Сашка, может, кресло соберешь мне? — она указывает на коробки в углу.

— Кира Альбертовна, — Саша закатывает глаза, — что так сразу-то? — Кира разводит руками, глядя ему в спину, а Саша шагает к широкой книжной полке. — Слушай, у меня тут приятель один девушку себе приличную ищет, — проведя пальцем по разноцветным переплетам, он оборачивается к Кире. — Тоже товарищ читающий.

— Саш, это Лёха твой, что ли? Который на Аню запал? — подхожу к Саше и кладу ладонь ему на плечо. — Кир, короче, Лёхе этому сорок пять, кажется, и Саша у него сватом, судя по всему, подрабатывает.

— Когда я что-то плохое советовал? — поставив бокал на колонку, Саша берет толстую книгу. Трехметровая картина, что прислонилась к стене под полкой, нарисована, будто ее положили и хаотично лили краску сверху. Аня похожей восторгалась.

— Чем занимается-то? — Кира поправляет каменную статуэтку на широком подоконнике. Рядом с ней несколько больших свечек и стопка журналов.

— Коммерческий директор, — Саша поднимает палец. — В группе издательств.

— Спасибо, Сашка, — усмехается Кира, покачивая плечом в такт музыке, — но коммерческие директора — не мое как-то.

— О как, — удивляется Саша. — Это дискриминация по признаку благополучия, что ли?

— Да нет, — смеется Кира. — Мне кто-нибудь типа меня нужен, наверное.

— Понятно, — разочарованно кивает Саша, — как Тарантино.

— Может, и как Тарантино, — Кира поднимает подбородок. — Ты-то что переживаешь? Отхватил вон, — она окидывает меня взглядом. — Сиди счастливый и не дергайся.

— Я так и делаю, Кира Альбертовна, — усмехается Саша. — А Лёху жалко.

— Ага. Поэтому то Аню ему нужно подсунуть, то Киру, — шлепаю его по плечу. — Саш, Настя из Питера вернется, ты с ней поговори еще, — и киваю на картину: — Кир, а это Поллок, что ли?

— Ишь ты, — удивляется та. — Не помню, чтобы ты разбиралась. Это репродукция, конечно.

— Кстати! — Саша наклонился к разноцветным брызгам. — А где так делают? Мы как раз думаем, что в гостиной повесить.

— Не знаю, — встав рядом, Кира пьет вино. — Это подарок. Могу спросить.

— Давай. Юль, как ты хотела вроде, — Саша указывает на переплетающиеся желтые и белые зигзаги. — Прямо круто.

— Ага. Кир, спроси, а мы Ван Гога закажем.

— Подсолнухов много не бывает, — улыбается Кира. — Спрошу.

— Ван Гога? — Саша присел перед картиной. — Я бы Дали повесил.

— Саш, мне по утрам хочется на красивое смотреть, а не на безумное.

— Даже рельеф есть, — Саша касается тонкой белой полоски. — Приколь...

— Сашка, — Кира резко одергивает его руку, — не трогай.

— Блин! — Саша встает и, потирая палец, удивленно моргает. — Кира Альбертовна, больно вообще-то.

— Прости, — вздыхает Кира и кивает на барную стойку. — Пойдемте пить.

— Кир, — наклоняюсь к картине, внизу которой черным небрежно написано Jackson Pollock. — Не репродукция же ни фига.

— Репродукция, — хмурится Кира, и ее взгляд бежит от меня на картину и Сашино лицо.

— На репродукциях подписи не ставят вроде.

— Юль! — Кира вскидывает руку. — Ты с каких пор экспертом-то стала?

— Да ни с каких. Вижу, как ты напряглась вся.

— Я вообще не напрягалась, — она глубоко дышит. — Это ты придумываешь тут...

— Да? — тяну палец к желтому зигзагу.

— Ладно! — нахмурившись, Кира блестит черными глазами. — Не репродукция.

— Ага. А откуда?

— Вот куда ты меня звала, — развернувшись, она шагает к стойке. — Оттуда.

— Ну охуеть теперь, — выдыхает Саша.

— Кир! — иду к стойке, на которую она поставила новую бутылку вина и достала электронную сигарету. — Ты Мелани знаешь, что ли?

— Ну понятно уже, блин, что знаю. Клип кто ей снял, по-твоему? — сев на высокий черный стул, Кира ставит босые стопы на подоконник. — А у тебя что там?

— Фильм делаю. А ты в курсе, что дом ее родителей спалила?

— Сообразила в процессе, — кивает Кира, глядя в темнеющее небо под окном. Саша, сев рядом, молча переводит взгляд с нее на меня, положив штопор рядом с бутылкой. — Нафига, лучше ее спроси, — затягивается Кира. — Юль, ты там это... — глядя на свои колени, она чешет стопу, — не обижай ее, в общем.

— В смысле?

— Ну в прямом, — бросив короткий взгляд на Сашу, Кира кивает на штопор. — Не будь с ней... Злой, короче.

— Ну офигеть, Кир. Я-то вообще не злая как бы. Это она там вовсю кровищу себе по лбу размазывает. Я уж хрен знает, что она у тебя на съемках...

— Это как? — Саша с интересом смотрит на меня, положив пальцы на серебристые рычажки штопора.

— Ну вот так, — провожу пальцем от центра лба до кончика носа. — А добрая я должна быть.

Задумчиво глядя в стол, Саша давит на рычажки, и пробка поднимается из бутылки.

— Просто просьба, — Кира встает, потому что со стороны двери мелодично пищит. — Омары приехали, — она шагает к двери, а Саша, налив вино, поднимает палец ко лбу.

— Вот так? — и проводит по носу.

— Ага. А потом слонов обнимает.

— Сашка, помоги.

Он встает и берет из рук Киры два блестящих бокса, из которых душисто пахнет. Поставив на стойку черные тарелки, Кира протягивает Саше длинные щипцы.

— Давай сюда их.

Он кладет на тарелки бело-розовое мясо.

— А клешни-то где?

— Ты совсем офигел уже? — Кира ставит посередине большую соусницу. — Это в шесть раз дороже, чем клешни твои, — садится и, наклонив голову над тарелкой, довольно вдыхает. — Там еще овощи есть, если хотите, но это извращение, по-моему, — и льет белый соус на край тарелки. — Все, Юль, в расчете.

— Надо было мне стейки тебе заказать. У Мелани только морепродукты и можно есть.

— Терпи теперь, — смеется Кира, а Саша жует и задумчиво смотрит на меня.

— Слушай, а что ты снимать-то отказалась?

— Как тебе сказать, — макнув в соус небольшой кусочек, Кира смотрит в небо, что уже стало темно-голубым. Она щелкает выключателем, и над стойкой мягко загораются желтые лампы. — Больная она.

— Удивила, блин.

— Нет, знаешь, как... — Кира через комнату смотрит на картину. — У меня собака была в детстве. Ее из приюта взяли, а прошлый хозяин с ней чего только не делал. Собака как собака, а заденешь ее ногой случайно, она давай рычать, будто кинется сейчас, — Кира трогает вилкой розовое мясо, а Саша, глядя в окно, проводит пальцем по лбу и носу. — Пару раз цапнула меня сдуру. А потом вьется вокруг и скулит, потому что виноватой себя чувствует. А на следующий день опять скалится. Я с Мелани три недели провела и каждый день эту псину вспоминала, — из колонок звучит медленный саксофон, и Кира, склонившись над айфоном, меняет песню на пободрее. Саша отложил вилку и тоже уткнулся в айфон.

— А почему она тебе картину-то подарила?

— Спела я ей, — Кира смущенно пьет вино.

— Это как?

— Ну... — она смотрит в бокал, — не хочу говорить, — и, хлопнув ладошкой по столу, встает. — Сейчас вернусь, — она шагает в темную часть студии, где через пару секунд щелкает дверь.

— Слыхал? — поворачиваюсь к Саше, который внимательно смотрит в айфон. — Как думаешь, может, и мне спеть попробовать? Я там у нее как раз Ван Гона видела. А то у Киры вон оригинал за тучу...

— Юль, — поднявшись со стула, Саша встает рядом, — не пугайся только. Вот так? — и кладет айфон на стойку. Неразборчивый шум превращается в такой же неразборчивый рэп, а из рябящей помехами, какие бывают на старых записях, темноты появляется огонь, что горит то ли в бочке, то ли в мусорном баке. Пламя освещает худого темнокожего юношу без майки и с автоматом на плече. Он улыбается, покачиваясь и закатив глаза под веки, а позади него на бетонном полу темнеет бесформенная куча, рядом с которой лежит целая человеческая рука.

— Эй. Эээй! — Юношу толкают в плечо, и он, пошатнувшись, фокусирует взгляд. — Что будешь делать, когда повесим Доу? — спрашивает голос по-английски с таким произношением, что почти ничего непонятно.

— Выебу его дочку, — отвечает юноша так же неразборчиво. Позади темнокожий парень, обвешанный пулеметными лентами, бросает в черную кучу еще две руки.

— Старшую или младшую?

Сверкнув глазами, в кучу летит лохматая голова и тут же, оставляя на полу бурую дорожку, скатывается к ногам юноши.

— Старшую, — смеется юноша, и с его губ течет, поблескивая, слюна.

— Скоро, брат, — к нему протягивается ладонь с горкой белого порошка. — Взбодрись, пора.

Уткнувшись лицом в ладонь, юноша втягивает порошок. Что-то с волосами падает в бочку, и огонь вспыхивает ярче. Юноша выпрямляется и, выпучив глаза, смотрит в камеру.

— Блядь, — он сжимает измазанные порошком челюсти. — Идем. Идем.

— Сейчас, брат. Сделай знак.

— Ага, ага, — шмыгая носом и дергаясь, юноша смотрит вокруг и за черные волосы поднимает с пола голову с торчащим из открытого рта языком, — и старшую, — он переворачивает ее глазами, на одном из которых опускается веко, вниз и пихает пальцы в черное пятно под подбородком. — И младшую.

— Да, брат, — смеется голос, а юноша поднимает пальцы и проводит темно-красную полосу от центра своего лба до кончика носа.

— И его самого на хуй! — бросив голову в огонь, он бьет себя кулаками в грудь, и автомат болтается на его плече на тонкой синей веревке.

— И его самого, блядь! — смеется парень в пулеметных лентах. — Как мясо сраное, — бросив рядом с кучей ногу в белом кроссовке, он заносит над ней большой нож.

— Пиздец, — рядом с айфоном розовеет в тарелке мясо омара. — Саш, это что такое-то?

— Либерия, — Саша садится на стул. — Помнишь, про гражданскую войну говорил? — он залпом выпивает вино и наливает еще.

— Ага.

— Они, короче, себе перед боем так рисовали. Ритуал такой, — Саша моргает, глядя в темное окно. — Юль, встреться с ее братом.

— Ну я не планировала, конечно. А что ты хочешь узнать-то?

— Да дохрена всего, — поставив локти на стойку, Саша загибает пальцы. — Откуда столько бабла? Почему никаких документов и только кэш? На хрена такая секретность, что ты даже не знаешь, куда летаешь? Почему она себе знак патриотического фронта Либерии рисует? Что за склад там такой, где...

— Сашка, — Кира кладет ладони на стойку, — оставь ее в покое.

— В смысле, Кир? — Саша тянется к айфону. — Я тебе покажу сейчас...

— Не надо, — Кира сжимает челюсти, — просто отстань. Дай человеку спокойно жить, блин.

— Ну... — Саша хмуро крутит бокал в пальцах, — проехали, в общем. Кира Альбертовна, а вы тоже миллионерша теперь?

— Еще как, — кивает Кира и садится за стойку.

Нехотя рассказала, как три недели готовили кирпичный особняк в окрестностях Лондона и репетировали проход Мелани, а потом сняли все в один дубль, пока особняк горел. Саша все пытался начать допрос, но у Киры хорошо получается остужать любой пыл, поэтому вечером Саша остался в целом доволен, но не без фрустрации. Зато заявил, что лучше мне еще побыть у Мелани, и немного успокоился, узнав, что гору денег — кстати, намного больше моей — Кира тоже получила наличными и живет себе спокойно. Снимая белые кеды в прихожей, попросил хотя бы, когда вернусь в особняк, посмотреть локацию.

Покопались по пакетам в будущей детской и нашли инструкцию от сигнализации. Окно без занавески смотрит прямо на маленькие качели и пустую песочницу рядом с горкой, а на деревянном подоконнике лежит обложкой вниз старый фотоальбом. Саша долго нажимал десяток кнопок на пульте в прихожей, а я перечитывала вслух пункты инструкции и показывала ему картинки со стрелочками и цифрами. К тому времени как лампочка на пульте загорелась зеленым, договорились купить и установить сейф. Сложила в сумку новую одежду и кое-что из косметики, а Саша подписался на «Инстаграм» Ани и сказал, что у Лёхи хороший вкус. Потом, почти под пытками, разобрал одежду из поездки, по пути заявив, что про командировку рассказывать ничего не может, и зашумел душем в ванной.

Тень от оконной рамы разрезает желтый свет фонарей на потолке, а белое одеяло уютно прислонилось к подбородку. На низком комоде с переезда стоит пустая белая вазочка, надо хоть тюльпанов купить, что ли. Сдвинув полосу в сторону, на потолке оранжево мигает, наверное, уборочная машина, и рама, ускакав в угол, потихоньку возвращается на место, только там уже не незаметный стенной шкаф почему-то, а большой коричневый, что упирается в потолок, и красный ковер бежит-бежит под его ножки в черноту, которая скрипит от медленных шагов.

— Ты что Валере хамишь? — кровать вдруг стала узкой совсем, и существо из-под одеяла падает и катится золотистым клубком. — Нормально можешь разговаривать?

— Не хамлю...

Куда-то пропало одеяло, и ноги в тапках в сальных цветочках стоят на краешке ковра, а в прихожей лампочка качается на кривом проводе.

— Он тебе конфет сколько носил? А подарков? — мама наклонилась и трет тряпкой клеенку в клетку. — Юль, ты по-человечески себя можешь вести? Захотел человек фотографии посмотреть. Тебе жалко, что ли? — А тряпка стирает клетки, под которыми дырки черные растут. — Еще и в купальнике сфотографировалась, — мама качает головой, и рука очень быстро трет уже, а из дырок тараканы вдруг лезут во все стороны. — Это что за модели-то такие там?

— Я их в ящик убрала потому что, а он взял.

— И что? У себя дома человек, — взмахнув золотыми крыльями, существо от тараканов улететь хочет, только они лезут по его пушистым лапкам ко всем испуганным разноцветным глазам. — Сиськи выпятила, как шалава. Отец бы увидел, так бы по жопе отхлестал, забыла бы про Москву свою сразу, — мама хлопает о черноту чашками. — Чай будем пить с конфетами, там Валера принес, — и на пол сыпятся белые кокосовые шарики, — а ты извинись нормально, стыдоба, — шариков уже по колено, и существо под ними не видно, и туда иду, где оно было, только шариков по пояс уже, и они быстро подбираются к подбородку и губам и лезут-лезут в горло.

— Ты чего? — прохладно прижавшись грудью к моей спине, Саша осторожно просовывает руку под подушкой.

— Ничего.

Его рука тянется из-под подушки по белой простыне. Одеяло холодно опускается к локтю, а потом поднимается назад к уху, и другая рука мягко кладет пальцы на плечо.

— Давай спать тогда, — шепчет Саша, целует в шею, и его колени прижимаются к ногам. Он мягко сжимает меня и, подержав немножко, отпускает. — Хороших снов, Юль.

— Ага, — провожу по его руке от локтя к пальцам, что тянутся к черноте в конце простыни. — Саш, а ты почему детей хочешь?

— В смысле? — бормочет Саша, касаясь носом спины.

— Ну зачем?

— А стакан воды в старости разве отменили? — сонно вздохнув, он гладит мое плечо.

— А еще? — веду по его запястью и сжимаю палец.

— Юль, — повернув большую ладонь, Саша накрывает ею мою, — ну почему все хотят?