Меландия

Стою рядом с этим грилем и до того тупо улыбаюсь, что не смешно даже. Еще и платье все время зачем-то трогаю. Пальцы на пэкшоте получились короткие и толстые. Хоть переснимай, блин. Настя сказала, что улыбка могла быть и получше, а пальцы нормальные. И вообще, надо выпускать ролик в следующем видео. А с такими темпами скоро и видео не будет. Одни съемки сама отменила, другие сорвались. Одно интервью с комиком известным в запасе еще есть, и все, а платежей по ипотеке особенно не убавилось. Рядом на пледе растянулась девушка в зеленом сарафане, а парень в шортах читает ей книгу. По краю пледа пролетает маленькая собака и несется к кустам вслед за красным мячиком. Аккуратные деревья, между которых вытянулись белые гирлянды, покачиваются на прохладном ветру, а из ресторанчика с цветами в открытых окнах доносится джаз. Хорошо, что Кира не смогла поехать, неудобно было бы перед ней за такое. Сообщение от мамы: «Спасибо, Юль». Закрыла и посмотрела статистику канала. За неделю пятнадцать тысяч подписались и четыре отписались, а в рекомендациях старое видео «Свадьба кореша».

* * *

— Не, ну ты глянь, блин, — худой парень в широкополой черной шляпе улыбается в большое зеркало. Бровей у него нет, а на висках и скулах чернеют татуировки, которые спускаются по тонкой шее под накрахмаленный воротник белой рубашки. Забитые татуировками пальцы держат небольшую серую камеру. Поправляя черную бабочку, рядом ухмыляется Тайлер. Его щеки гладко выбриты, а волосы собраны в аккуратный хвост.

— Во два ебалана-то. Я музыкальный блог хотел, а не свадебный, — смеется парень и хлопает Тайлера по плечу. — Женишок, блядь.

— Ага.

Поправив лацканы черного пиджака, Тайлер шагает к креслу у окна. В солнечном саду белеют большие зонты, под которыми прячутся столики с вазами, полными цветов. Тайлер закидывает босые ноги в отглаженных брюках на журнальный столик.

— Как шафер предлагаю бухнуть, — камера движется к белому бару, и татуированная кисть наливает виски в два стакана. — Мел-то будет?

— Не, — Тайлер берет стакан. — Сиги есть?

— А то, — рука протягивает ему сигареты. — Блин, обломно.

— Чувак, ей хуево пришлось с этим судом, — закуривает Тайлер. — Дай передохнуть-то.

— Ну два года прошло. — Видно стопы Тайлера с татуировками маленьких бабочек. — Думал, вдруг приедет.

— Ага, — кивает Тайлер. — Бля, зацени, — он встает и шагает к комоду, на котором стоят две небольшие коричневые колонки. — Я к ней ездил недавно, она в Индии сейчас. Говорит, пока там зависнет, — Тайлер ухмыляется. — Кстати, просила передать, что ты, Джонни, хуйло страшное и с каждым годом все дерьмовее выглядишь.

— Что есть то есть, — смеется Джонни.

Достав пухлый айфон, Тайлер втыкает провод от колонки в разъем.

— Почти свели, — и тыкает пальцем в экран. — Бля, говно какое.

— А ты про стриминг музыки слыхал? — Не поднимая лица, Тайлер мотает головой. — Это, короче, когда любое музло сразу в телефоне можно слушать, прикинь. Вообще все.

— Это как?

— Ну пока никак, — смеется Джонни. — Лет через пять появится, — он подходит к Тайлеру и заглядывает в экран. — Да вот, блядь. Дурень.

За окном мужчины в белых пиджаках несут к столам вазы с цветами. Поодаль на широком газоне возвышается округлая арка из бутонов белых роз, а перед ней стоят белые стулья. Светлую комнату взрывают быстрые ударные, к которым присоединяются тяжелые гитары и гремят так, что подрагивает стакан на комоде. Звучит оглушительная барабанная дробь, и вступает хриплый, но мелодичный голос Тайлера.

— Ебать! — Джонни раскрыл рот. — Это новая?

— Да, блядь! — Тайлер показывает козу, высунув язык. — Black Bone, сучка!

— Фанам Melanin не зайдет! — орет Джонни.

— Да и похуй! — смеется Тайлер, а дверь приоткрывается, и в нее заглядывает кудрявая блондинка в зеленом вечернем платье и с бриллиантовой диадемой в волосах. Тайлер делает тише, и она, бросив взгляд на его босые ноги, улыбается.

— Вам мальчишника мало было?

— Да я только прилетел, блин, — разводит руками Джонни. — Дай с корешем зависнуть, пока он на свободе-то.

— На свободе, — повторяет блондинка, подняв бровь. — Короче, Алисия требует тишины. Тай, если не помнишь, у нее завтра съемки, так что...

— Ладно, мы тихо, — смущенно улыбается Тайлер и выключает музыку, а блондинка смотрит на его стакан.

— Набухаешься же опять, — и кивает на Джонни. — А ты в шляпе, что ли, будешь?

— Ты с каких пор зануда такая? — качает головой Джонни. — Помнишь, как мы так укурились, что тачку разбили и уснули в ней? Вот тогда...

— С тех самых, как моя лучшая подруга сказала, что ждет ребенка от этого долбоеба, — блондинка кивает на Тайлера, и тот, покраснев, опускает глаза.

— Бро, серьезно? — Джонни восторженно открывает рот, и Тайлер кивает. — Охуеть! — Джонни налетает на него и треплет по голове. — Вот это я понимаю, новости, блядь!

На коленку падает теплая капля. Пора домой. От сада «Эрмитаж» тут недалеко. Бросаю стакан из-под чая в урну и бреду по дорожке. Ближайшая съемка только через неделю. Актер, заслуженный артист, алкаш. Много хороших старых фильмов, а новые так себе. Ну, есть время подготовиться нормально. И посуду разберу наконец. В общем, есть и хорошая сторона. Насте, наверное, вообще про это не буду говорить, расстроится еще. И Ане скажу, чтобы молчала. Интересно, что она там делает?

На ходу позвонила Саше и поделилась своими успехами. Сказал, что хоть и обидно, но это издержки профессии такие. И пообещал в утешение вкусный ужин приготовить. Ужин — это классно, конечно, только вот не видать нам пять миллионов подписчиков в этом году. Да и миллиона, кажется, тоже. Настя написала, что сама поедет в Питер и попробует договориться на другую дату. И вообще, говорит, надо снять документалку про русский рэп в Питере, потому что место исторического значения. Заявила, что и сценарий сама напишет, и все спланирует, а мне только рассказать все это нужно будет. Почему бы и нет.

В одну сторону Каретного ряда вытянулась пробка. Истошно сигналя, такси разворачивается через разделительную полосу и гонит в узкий переулок. В другую сторону пролетают два десятка велосипедистов в шлемах и ярких обтягивающих шортах. У одного из колонок на раме орет музыка. Они катят к Садовому кольцу, где над невысокими старыми домами навис огромный золотой куб, точно такой же, как появился в Лондоне. Прошлым летом тут гуляла, и его не было вроде. Куб высоченный, и чем ближе подхожу, тем выше кажется. В ровной поверхности без окон и вывесок отражаются пасмурное небо и пролетающие птицы. Разрисованная граффити и заклеенная объявлениями золотая стена просто вырастает из тротуара. В ее центре чернеет высокая двустворчатая дверь без таблички. Помню, тут были симпатичные здания с лепниной и маленькими балкончиками. По стене все чаще стучат капли, поэтому быстро фотографирую ее и, свернув на шумное Садовое, бегу к дому.

Притащила на кухню коробку с посудой, помыла и расставила по шкафам тарелки, сковородки и кастрюли. Зеленая чашка с толстым енотом блестит на белом столе. Саша доволен будет. Привез ее из Австралии, что ли, сто лет назад. Она уже была, когда мы с ним познакомились. На дне рождения Киры, когда я только на телик пришла, а Кира над первым клипом работала. Саша там себя вел как крутой и бесстрашный журналист, который все повидал и ничего не боится. Но понравился мне, потому что шутил смешно и в конце вечеринки вызвался помочь прибрать. Ну и высокий еще. А потом Кира сказала, что этот бесстрашный уже месяц стесняется меня на свидание пригласить. Пришлось самой ему написать, а он сделал вид, что не помнит, кто я такая, но тут же позвал в кино.

К синей стене в гостиной прислонилась репродукция Айвазовского. Маленький кораблик борется с огромными волнами. Купила ее, чтобы пятно на обоях спрятать. Нужно придумать, чем ее заменить, и заказать, чтобы нарисовали. Картины у Мелани мне не особенно понравились, лучше пейзаж какой-нибудь. Рядом с репродукцией еще не разобранная коробка. Саша любит мучения растягивать, видимо. Притащила ее к дивану и открыла. Поверх книг и журналов лежит старый фотоальбом в картонной обложке. Зачем-то взяла его с собой, когда ездила домой, чтобы квартиру продать. На первой фотке я в школьной форме и с букетом цветов. Над белым гольфом краснеет разбитая коленка. Опустившись на корточки рядом, папа обнимает меня за плечо. Красивый был. Черные волосы свисают на высокий лоб, а зеленые глаза будто смеются маленькими искорками. Мама с другой стороны держит мой портфель. У нас с ней одинаковые родинки на щеке. На маме светлый сарафан и папина джинсовая куртка. Переворачиваю страницу. На клетчатую клеенку положил большой локоть Валерий Сергеевич, а я в коротком желтом платье сижу на его колене и восторженно смотрю на кокосовый шарик в его пальцах. Лысина блестит в свете лампочки, а большое пузо раздувается мне в спину. Мама фотографировала. Саша все предлагает вместе навестить ее. Говорит, неправильно в родной город ездить раз в пять лет и то по необходимости. Может, и съездим. У нее там кухня такая маленькая с желтыми обоями и синим полотенцем на гвозде. Однажды я там за столом сложение с вычитанием учила, и тут свет в квартире пропал. Я поискала, где он включается, и не нашла ничего, а темнеет уже вовсю. Хожу по квартире, которая медленно в тусклый мрак погружается. Цвета будто пропадают и превращаются в один бледно-синий. И часы только тикают. Вот и шесть уже, и семь. Холодильник перестал дребезжать старыми железками, и стало совсем тихо. Подумала, а вдруг в морозилке что-то растает и испортится? Достала рыбину без головы замороженную и вспомнила, что у девочки из детского сада мама зимой на балкон клала еду, чтобы не растаяла. В пакет ее положила и полезла на подоконник, а за окном двор этот трехэтажный, и фонари не горят. Открыла форточку и высунула руку с пакетом на мороз. Стала форточку закрывать, чтобы край пакета ею придавить, а он возьми и выскользни. Улетела рыба, в общем. Во дворе вообще никого, и окна черные такие, что страшно идти рыбу искать. Нашла в столе свечку и зажгла от спички. Тень от кастрюли дрожит на желтой стене, и видно, что часы уже девять натикали, а мамы все нет. Она обычно в шесть с работы приходит. Вдруг случилось что-нибудь с ней? Может, во дворе этом темном или на лестнице. Или вдруг вообще света нет больше, а она не знает, как домой добраться. И хочет ко мне скорее, и мерзнет там на непонятных пустых улицах. В морозном небе блестят звезды. Тень от кастрюли еще скачет туда-сюда и пропадает. Потому что свечка догорела, а другой нет, и мамы нет. Пошла в прихожую, там вообще ничего не видно. Нащупала замок и на черную холодную лестницу выглянула. Ступеньки тремя блеклыми полосками виднеются под окном в пролете выше и пропадают в темноте у моих ног. Внизу что-то заскрипело, а я дверь скорее закрыла и заперла. В комнате села на тахту. Тут светлее, потому что луна светит. Что-то еле заметно движется и мигает красным между звезд. Ковер превратился в темное пятно, которое густеет ближе к стене и клубится чернотой под большим двустворчатым шкафом. Прижалась к холодным обоям с цветочками спиной и смотрю в окошко, а Луна светит мне немного и прячется за рваным облаком. Спать надо ложиться. Сейчас облако уйдет — и пойду умоюсь, наверное. А облако не уходит, и совсем темно, будто шкаф вырос, загородил окно и небо, и я уже под ним сижу. И куда ни пойди, никогда из-под него не выберешься, и никого тут нет совсем. И буду только слышать, как наверху дверь скрипит, когда мама его открывает, а она меня не услышит, потому что шкаф очень большой, и она тоже, а я такая маленькая, что пока дойду до ковра и увижу тахту и мамины ноги, стану уже совсем старая, и мама меня не узнает и выгонит. Или раздавит даже, потому что я на паука похожа. Вернется, а я под шкафом. А она меня искать будет сначала дома, а потом на улицу пойдет. И весь город черный обойдет и всех спросит, и никто не будет знать, кто я такая. Она тогда решит, что раз папы больше нет и меня нет, незачем ей тут жить, и уедет куда-нибудь. А я прирасту к полу и стану липким комочком на линолеуме, к которому пыль приклеится. И другие комочки тогда, может, скажут, что тоже рыбу уронили на мороз, а потом шкаф их съел, а они были мальчиками и девочками с мамами и папами. А теперь никого нет, только шкаф, пыль и линолеум, и никогда светло не бывает, потому что шкаф съел Луну, небо, город и вообще все-все, и больше ничего совсем не осталось и никогда не появится назад. В прихожей щелкает замок. Вскакиваю с тахты и больно падаю на коленку.

— Мам! — поднимаюсь и бегу по черному коридору.

— Что тут такое? — в темноте шуршит, топает и пахнет водкой.

— Мама, а ты где была?

— Что темно-то?

— Не знаю, света нет давно уже. А ты...

— Ну и ложись спать, — ворочает языком большое пятно, тяжело шагая мимо. — Ночь на дворе.

— Мам, а шкаф наш, он большой такой, и я...

— Юль, спать быстро, — пятно движется в кухню. Там загорается спичка и маслянисто освещает полуприкрытые глаза. Огонек летит вправо и замирает у холодильника. — А минтай где?

— Ой, мам, — на ощупь иду к огоньку. — Я его заморозить на форточке хотела, а он упал. А ты не потерялась?

— Блядь, — выдыхает огонек и гаснет. Пятно выпрямляется, и дверь холодильника громко хлопает. — Останешься без обеда, значит, — пятно шаркает мимо. — Уроки сделала?

— Ага. Мам, а я подумала, что вдруг ты...

— Спать иди, — дверь ванной щелкает, и с той стороны слышится вода. Иду в комнату, снимаю школьное платье, белые колготки и футболку и надеваю ночную рубашку, что с утра на стуле висит. Забираюсь под одеяло, и оно наваливается на меня тяжелым и холодным, а облако никуда не ушло. Интересно, если встречу паука, с ним можно будет подружиться? Они не злые, кажется, и уж точно лучше тараканов. Сидят себе в углу и паутинки делают. Может, и я научусь. Меня вдруг поднимает что-то сильное и осторожное. Я пролетаю через окно комнаты и поднимаюсь над темным двором и черным городом с трехэтажными домами и высокими трубами, который быстро уменьшается и превращается в липкий комочек на чужом линолеуме. Большое и нежное мягко гладит по щеке, и морозные звезды шепчут Сашиным голосом:

— Юль, хороших снов.