23. Я хочу кричать
Черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное, черное небо.
Или я просто уже ничего не вижу?
Боль настольно распределилась по телу что теперь просто напоминает бесконечное жужжание роя ос. Я не вижу ни единой звезды.
Меня укачивает или убаюкивает? Смерть шепчет, что все хорошо и прижимает к груди. Она знает, что умирать - это больно и страшно.
А разве я умираю?
Я чувствую как подрагивают руки, что несут мои носилки. Да, думаю, я на носилках. Они очень похожи на колыбель, что сделана из не развернувшегося листа. Она ужасно неудобна, хочется поаккуратнее лечь, чуть повернуться, положить голову левее. Но не получается. Тело существует, но не живет.
Слышу трепещущий разговор, но не могу разобрать слов.
Адевале.
Его голос дрожит, но он еще может говорить, а значит живет. Но кто несет меня спереди? Я не знаю, даже не могу взглянуть, голова неподъемна, да и вокруг слишком черно. Может мои глаза закрыты? Почему тогда они так сохнут, так чешутся?
У меня болят волосы.
Такое вообще может быть? Как боль может существовать на кончиках волос? Она развивается на ветру. Я чувствую как дышу, воздух буквально сам врывается в мое тело через отверстие рта. Он открыт? Да, оттуда что-то вытекает. Воздух царапает гланды так, словно он дикий зверь, что не хочет в клетку моих легких.
- Мы почти дошли. - Приятный голос впередиидущего прозвучал громче. Такой приятный. Это мой нежный гробовщик? Он несет меня туда, где нет ос?
Адевале ничего не ответил. Почему то я уверенна, что это он. И мне тепло, оттого, что это он несет меня.
Он спасет меня от моего последнего одиночества?
***
Мора ничего не говорила. Она стояла спиной ко всем и смотрела в окно, в котором невозможно было рассмотреть ничего кроме собственного отражения.
Феликс, Нигредо, Мейв и Апрель стояли посреди зала коттеджа. Тут было прохладно, пластиковое окно было приоткрыто. Занавеска танцевала на ветру. Зимородок и Кухулин сидели на диване, что стоял у стены и не отводили взглядов от подростков.
Мейв ревела.
Апрель аккуратно положил ладонь на ее плечо. Тело Мейв постоянно вздрагивало, отчаявшаяся душа кровоточила слезами. Ее мать, а теперь еще и лучшая подруга. Она была дурой. Теперь она точно потеряла все.
Феликс уже давно прикрыл глаза. Внутри него закипала ярость. То, что произошло уже никогда не оставит их, останется клеймом, всегда будет сажать неуверенность в саду их решений. И он ничего не может с этим поделать. Не может вернуться назад и пойти вместе с Аде. Не может вернуться назад и отговорить всех от этой дикой вылазки.
- Я... если честно я даже не знаю, стоит ли вас наказывать. - Мора все еще не оборачивалась. Она звучала холодно, но только лишь ей была известна причина по которой ей не представлялось возможным обернуться. Напряженное лицо трясло. Такой выходящий из ряда вон инцидент был плевком в ее эго. В ее ощущение полной нераздельной власти.
- Нет смысла, думаю они усвоили урок. - Кухулин сложил руки на груди и откинулся на спинку дивана.
Зимородок молча повернула голову к мужчине. "Какой урок они могли усвоить? Боль учит, без сомнений. Но не тому." Зимородок подалась вперед, уперлась локтями о колени.
- Какой урок, Кухулин? - Она повернулась к мужчине.
- Урок идиотизма. - Он беспристрастно смотрел прямо в глаза Зимородок. Она поморщилась, словно от тянущей боли, и снова повернулась к подросткам. На нее смотрели лишь Нигредо и Апрель. Она хотела извиниться, но не собиралась вот так сдавать себя, приписывать себя к идиотам. Хотя она знала, что она одна из них и должна была стоять посреди зала, вместе с ними. Зимородок, выйдя с сегодняшнего совета, увидела, подслушивающую собрание Мейв и она... рассказала ей куда нужно идти за Дакотой. Зимородок знала, что подростки пойдут за ней. Но не знала, что все кончится на столько ужасно. Она не просто идиот. Она их предводитель.
- Я думаю, нам всем нужно отдохнуть, а потом уже обсуждать выводы из этой ситуации... - Зимородок хотела сказать что-то еще, но дверь на террасу шумно открылась. Рядом с подростками оказался Шай Каструм.
Мора коротко кивнула его отражению. Он кивнул ей.
- Зимородок права, вы все свободны. Завтра в час дня жду вас всех здесь. - Зимородок пыталась разглядеть хоть что-нибудь в Шае. Но тот был непроницаем.
- Что с Альбедо!? - Нигредо встала к нему практически вплотную. Шай даже не повернул голову в ее сторону.
- Она в Центре, в больнице. Рубедо сейчас у нее...
- А где Адевале? - Феликс не стал подходить. Он беспокойно смотрел из далека.
- Он дома. - Шай поднял глаза на Феликса, в них стояла колючая тоска. Он вдруг заговорил тише. - Иди к нему. - Этой фразы было достаточно. Феликс, смазано кивнув другим Птицам и Море, побежал на улицу. - Остальные тоже свободны.
Подростки не спеша, один за другим, выходили из коттеджа. Шай вдруг глянул на Зимородок с Кухулином. Это относилось и к ним. Он хотел поговорить с Морой тет-а-тет. Намекать не пришлось. Мора наконец-то повернулась и коротким, почти грозным, махом головой заставила этих двоих подняться.
Они остались вдвоем. Шай шумно опустошил легкие за один выдох и поднял усталый взгляд. Мора упала на диван, ее руки массировали виски.
- Кто же знал, что так выйдет... - Мора почти стонала.
- Не кори себя, если бы ты отправила за ней спасательный отряд, то это могло кончится так же плохо. - Шай пожал плечами и сел рядом.
- Как это произошло?
- Двое выживших напали на Аде с Альбедо, Альбедо попыталась сбежать, скатившись с троллея, но в итоге упала.
- Боже... там было... высоко?
- Этаж седьмой-восьмой. - Шай повернулся к ней. Она морщилась и сдавливала голову руками.
- Черт... она... умрет. Девчонка умрет, да?
- Определенно.
- Ты молодец, что принес ее сюда. Умри она там, было бы больше недовольств. - Шай невольно ухмыльнулся. Мору как и всегда волновало в наивысшей степени только ее положение и общественное сознание. Он не мог ее осуждать. Девочка была безразлична и для него.
- Да, так ее родные смогут хотя бы сказать слова сожаления напрямую.
- Она в сознании?
- Гама говорит, что да. Хотя сразу и не скажешь.
- Хорошо. - Она нервно выдохнула и наконец-то повернулась к Шаю. - Как Адевале?
- Ему... думаю ему понадобится время чтобы смирится с этим. Думаю, он чувствует вину.
- Не боишься, что это останется с ним навсегда?
- Надеюсь, он будет сильнее этого. Надеюсь, что он успеет отойти от этого до того, как умру я.
***
Такая нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная, нежная чужая кожа сжимает мою ладонь.
Теплая, ласковая. Хозяйка этой кожи любит меня, я чувствую это. Она плачет, видимо я все таки умираю, не иначе. А что, если я уже в гробу? Не знаю, я ничего не чувствую. Слышу только всхлипы. Они врываются в мои уши, расталкивая в стороны ансамбль скрипящих звуков, которые, кажется, рождаются где-то глубоко внутри меня.
- Кармен, если бы я знала, я бы никогда не пустила вас. Я дура, настоящая набитая дура! Отец всегда говорил, что я есть начало рационального познания, но где, скажи мне пожалуйста здесь рационализм? Я просто пошла по пути чувств, они затуманили меня, сказали, что правильно помочь, но нет. Такая помощь есть неоправданный риск.
Опять всхлипы. Кожа начинает тереться о мою. Нежность. Поглаживание. Участие. Ипостась боли.
Это Камилла, моя сестра. Одно из трех начал, как любил говорить наш отец. Смешно, что станет с двумя другими началами, если умрет одно?
- Я... Кармен, ты умрешь. Ты умираешь, мне жаль, очень жаль!
Она борется со слезами. С истерикой. О, моя дорогая сестрица! Не нужно, мне тоже больно. Отпусти наконец свои чувства, они уместны здесь, здесь они как дома. Я поняла, что умираю, подари мне свои слезы, скажи еще раз, что тебе жаль, потому что мне тоже жаль! Как хочется сжать ее руку, оплакать себя вместе с ней.
- Знаешь... я есть рациональность, да. Так говорил наш отец, но изучая познания я поняла, что они никогда не были раздельными. Он пытался воспитать нас - однояйцевых тройняшек, так схожих по геному, совершенно по разному. Но это не возможно, человек есть совокупность Смуты, Чувственности и Рациональности. Мы все это вбираем и я... понимаю это.
Да, ты всегда была мягка как свежие маленькие сугробики поздней осени. Я люблю тебя, сестрица. Люблю тебя!
- Знаешь, наши имена, что я придумала нам. Они тоже отражения моих Чувственности и Смуты. Нигредо, Альбедо и Рубедо. Разложение, Возрождение и... Окончательное Совершенство.
Я чувствую: она горько-горько улыбается. Я хочу посмеяться. Она такая глупая в своей скованной человечности.
- Да... Я хотела унизить Калантию. Ты знаешь, она всегда меня бесила. Хотя она и не виновата в этом, только Чувственность, что была заложена в ней в уклон Рациональности и Смуты. Но... я хотела поиздеваться над ней, да так чтобы она и сама не поняла.
Она всхлипывает. Снова. Всхлипывает сквозь улыбку. Где-то слева от меня, сидит и плачет, а я даже не могу ни утешить ее ни посмеяться над ее наивной глупостью.
- Знаешь, но все таки эти имена, они оказались далеко не одной лишь наивной шутки ради. Альбедо - есть возрождение, один из алхимических процессов. Так знай. Ты умрешь. Твое тело разложится на простейшие составляющие, станешь едина с землей, но душа твоя... твоя прекрасная красивая душа. Когда она станет свободна, пообещай, что вернешься ко мне, возродишься в новой более подходящей для тебя форме. Да! Воплотись... в... в ту маленькую пташку Адевале. В голубую сойку. Я знаю ты полюбила того мальчишку сразу. Такой слабый, но с такими яркими глазами. Когда я увидела его, то сразу же поняла, что ты не сможешь не влюбиться. Ты никогда не говорила мне, но и не нужно было. Я все поняла сразу. Да, Кармен, вернись ко мне голубой сойкой. Потому что после разложения следует возрождение. Ты не сможешь не вернуться.
Я почувствовала тяжесть. Сотрясающееся от отчаяния тело упало прямо на меня. Она сложила руки и голову на мою грудь. Я хочу ее обнять. Да, Камилла, я вернусь к тебе. Она стала громче. Истязающий душу плачь, что перерастает в завывание. Я хочу обнять тебя. Сказать, как я тебя люблю. Сказать, что я тебя не оставлю. Там, я найду любые способы чтобы стать голубой сойкой. Вернусь к тебе. Моя хрупкая, умная сестрица. Я пытаюсь поднять руки, шевелить губами. Они не работают, уже мертвы. Хочу обнять тебя. Хочу плакать вместе с тобой.
Я слышу нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный, нежный шепот
- Я люблю тебя.
Камилла сильнее зарывается в свои руки и продолжает повторять.
Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю. Люблю.
Ее слова застывают в том малюсеньком пространстве, что еще осталось между нашими телами.
Я хочу кричать.
***
Феликс бежал всю дорогу. Ветер бил по лицу массивными каплями дождя.
Он уже дома. Мокрая куртка отлетает на диван, ботинки слетают с ног на ходу. Один оказался у входа в спальню Шая, другой на первой ступеньке наверх. Феликс взлетает по первым шести, потом вдруг замедляется. Прислушивается. Слишком тихо, но отчего-то Феликс чувствовал, что Аде в комнате. Не ушел в лес, не остался в Центре. Возможно Шай сам отвел его сюда.
Голова Феликса выглянула из-за пола, он смотрит на свернувшийся в кровати клубок. Феликс держится обеими руками за стойки перил и аккуратно сползает вниз, садится на ступеньки. Что он может сказать ему? Феликс не был привязан к Альбедо и чувствовал, разве что досаду. Но то, как плохо Адевале... неужели он и вправду любил ее?
Феликс морщится, упирается лбом в стойки. Слышно как завывает ветер, как бьют капли по стальной крыше. Адевале же чрезмерно тихий. Феликс злится на себя. Хочет подойти и помочь, но не знает как. Чувствует что-то мокрое на собственной щеке. Он плачет, но бесшумно.
Нет, здесь он ничего не сможет сделать. В детстве было проще. Он мог просто обнять его и сказать, что все будет хорошо, ведь он рядом, а сейчас? Сейчас он боится подойти. Боится сделать, сказать что-то не то. Возможно, Адевале сейчас нужно просто побыть одному. Переварить все, что произошло. Дать мыслям свободу...
Адевале сковывала мелкая дрожь, он обнимал за плечи сам себя. Он слышал как Феликс поднялся по лестнице, знал, что сейчас он сидит на лестнице. Адевале ждал, когда же тот все таки поднимется к нему.
Но до рассвета Феликс так и просидел на лестнице.
Адевале до синяков впивался пальцами в собственные плечи.
***
- Пойдем ко мне. - Апрель тихо-тихо сказал это почти на самое ухо Мейв. - Тебе не обязательно возвращаться в пустой павильон.
Она ничего не сказала. Просто продолжила идти, ведомая рукой Апреля.
- Мама готовила сегодня запеканку и, если папа не прикончил кленовый пирог, сможем...
- Я не голодна. - Пустой голос. Все что она хотела сейчас - это просто лечь спать, хоть и прекрасно знала, что еще долго не сможет найти покоя во снах.
Они шли от Центра к павильону семьи Клай. Они хотели проверить Альбедо, но туда не было возможности попасть. Семья Мартин провожала в последний путь одну из своих дочерей. Только лишь Нигредо смогла остаться там.
- Хорошо... сможешь лечь в моей комнате. Посплю на полу в гостиной.
Мейв хотела возразить. Сказать что-то вроде: "Мне не нужны твои подачки, я сама лягу на полу", но для присущего ей бунтарства не оставалось сил.
Апрель кивнул сам себе и чуть ускорил шаг. Погода была отвратительной. Он поднял голову наверх. Небо очень темное, рельеф туч едва различим. Апрель одернул свои мысли.
Он невольно поблагодарил Эхору за то, что на месте Дакоты не оказался кто-то из его родителей. И тут же одернул себя, застыдившись собственных мыслей.