Сочетай

Завтра я буду снова решать,

Дальше терпеть или преданно ждать.

Ты сердце моё разрываешь на части;

Самообман, иллюзорное счастье.
Винтаж, Огромное сердце©

К рекомендации Оскара Том прислушался и на свидание в понедельник явился в новенькой белоснежной свободной рубашке, небрежно, не полностью заправленной в тоже новые узкие чёрные джинсы, что сидели как вторая кожа и идеально подчёркивали ноги.

- Теперь мне ещё больше хочется тебя раздеть, - оценил Шулейман его внешний вид, бесстыдно разглядывая говорящим хищным взглядом.

Том растерянно поднял брови:

- То есть плохо? Ты говорил, что тебе особенно приятно меня раздевать, когда я одет в отстойную одежду.

- Запомни одну вещь – я всегда хочу тебя раздеть, - глядя в глаза, разъяснил Оскар. – Отстойные шмотки снимать с тебя приятно потому, что под ними скрывается куда более привлекательное тело, но и любая другая одежда на тебе вызывает у меня тот же интерес. Например, эта, - он кивнул на Тома. – Думаю, ты будешь очень возбуждающе смотреться в расстегнутой, распахнутой рубашке, тоже заведённый.

Том смущённо опустил взгляд, под столом потирая друг о друга коленями, закусил губы.

- Оскар, ты вгоняешь меня в краску, когда говоришь что-то подобное, а вокруг люди.

- Разве я вгоняю тебя в краску? По-моему, я вгоняю тебя в возбуждение.

Именно так, оттуда и краска. Также Том хотел воспользоваться другим высказыванием Оскара и начать говорить разогревающие пошлости, как делал он, но как описывать свои желания в действиях, если его сексуальная активность – это лечь и получать удовольствие? Как ни напрягался, Том так и не смог ничего придумать, а выдумывать что-то, чего не делал, не хотелось, да и не был уверен, что не будет выглядеть глупо со своей не подкреплённой опытом фантазией.

Куда лучше дело шло с порученной ему работой. Том считал кощунством обработку фотографий Оскара, поскольку в нём нечего исправлять, нечего добавить, но хорошо понимал, как работает презентация объекта через фото. В современном мире давно уже реальность приукрашивается на фотографиях, это правило, которое может нравиться, может расстраивать, но оно есть. Необходимый минимум – подкрутить яркость, контраст, искусственно добавить глубины, которой редко бывает достаточно у плоских изображений.

Перенести вензель на совместно выбранные под него фотографии Том пробовал двумя способами: совмещением двух электронных изображений и рисованием от руки. Второй вариант показался ему лучше, более живым. Щурясь, он раз за разом сверял каждую мельчайшую деталь, чтобы его рисунок в точности повторил оригинал. Обработав один снимок до финального вида, Том отправил его Оскару с вопросом:

«Тебя устраивает вид?».

«Если бы я не знал, подумал, что вензель висел у меня за спиной. Отлично получилось, мне нравится».

Обработав все фотографии в подобном ключе, Том послал их Оскару на согласование и, только получив одобрение, посчитал, что работа закончена, и выдохнул, перестав сидеть по ночам за ноутбуком и графическим планшетом. Свой не свой он Оскару, а к работе Том всегда относился ответственно, хотя в данном случае и не был уверен, что в ней есть смысл.

Том до последнего сомневался, что Оскар на самом деле использует сделанные им фотографии, что не подбодрил, обратившись к нему, пусть это и не в его стиле. Но зря. В инстаграме Шулейман одним постом опубликовал три фото, сопроводив их текстом: «Долго руки не доходили сделать официальные фотографии, не люблю я фотосессии и не имею желания работать с истеричками из шоу-бизнеса, но есть один фотограф, у которого я готов сниматься. Спасибо Тому Каулицу за отличные фотографии. Предупреждая сплетни, заранее отвечу на главный вопрос – нет, мой выбор продиктован не нашими личными отношениями, а тем, что Том – охрененный профессионал, который и не стелется передо мной, и звезду из себя не корчит. Завидуйте молча, вам тоже когда-нибудь повезёт, но не факт».

В конце записи располагалась ссылка на официальный сайт – с чёрным фоном и неуловимо давящей эстетикой оформления, что очень подходила Оскару. Владельца бизнес-империи представляли сделанные Томом фотографии. Всё честно и взаправду, он создал знаковые фотографии. Даже немного не верится. Хотя и не воспринимал Оскара как недосягаемого Оскара Шулеймана, Том сознавал, что по факту так и есть.

Кликнув «назад» Том обвёл взглядом галерею страницы Оскара и обратил внимание на запись, опубликованную постом ранее. Открыл её – отрывок совместного интервью Шулеймана с Мадлин Кеннет, под которым крепилась ссылка на полную версию. Поддавшись любопытству, Том перешёл по ней. Пришёл щенок, покрутился вокруг хозяина, встал на задние лапы, передними опёршись Тому на бедро, поскрёб, просясь на ручки. Том поднял его, немаленького и уже тяжело подъёмного малыша весом в двадцать пять кило, посадил на колени и запустил видео. И пропал на сорок пять, которые оно длилось.

Том не слушал, что они говорили, не пытался понять слова и постепенно стискивал зубы. На экране Оскар и Мадлин улыбались, постоянно бросали друг на друга взгляды и выглядели так, словно находятся в непринуждённой обстановке, а не презентуют сложный продукт с колоссальным бюджетом и претензией на прорыв в своей области. Как будто оператор, интервьюер и прочие вспомогательные люди там лишние. Несколько беспардонная мисс Кеннет, которую при первой встрече счёл привлекательной и интересной женщиной, сейчас вызывала совершенно иные эмоции. Про себя Том называл её не иначе как «сукой».

Они так общались, так друг на друга смотрели, что Тома скручивало бессильной, ядовитой яростью. Между ними невооружённым взглядом заметен обоюдный интерес. Мадлин красивая, умная, богатая, сделавшая себя сама, и она женщина, примерно ровесница Оскара. Она подходит Оскару, и от этого, от того, что не в силах с ней соперничать по всем пунктам, больно и злостно. Она из мира Оскара, в который попала своими силами, своим умом, а не приблудившийся, навсегда низший и вечно не дотягивающий котёнок, которым являлся он. Том сжимал кулаки до судорог пальцев. Ссадил на пол малыша, потому что не до него, как бы ему в шкурку случайно не вцепиться.

Она подходит... Какой смысл себе лгать? Никогда он не станет достаточно хорош, достаточно на уровне Оскара, их союз всегда будет оставаться гротескным примером мезальянса. Том подзабыл об этом, но обратный пример Мадлин пробудил мысли. Ей не нужно ничего делать, она уже рядом с Оскаром органична, равноценна. А он рядом с Оскаром забавная зверушка, которой очень повезло. О каких равных отношениях Том говорил, если самому подходит то, что всегда было и есть, и если равными они быть по определению не могут. Разный старт, разные миры, в которых происходило формирование личности, разный образовательный и культурный уровень, разное восприятие, образ мышления, привычки. Горько смотреть на ту, что во всём соответствует, чувствуешь себя убогим и обречённым быть брошенным.

Как хорошо они смотрятся вместе... Отвратительно... Том колебался от клокочущей ненависти до топкого смирения и жалости к себе, в которой опускались руки, чтобы затем снова сжаться в кулаки, впиваясь ногтями в ладони. И обратно, и снова. От яростного желания бороться, высказать всё в лицо блондинистой твари, а может, и не только высказать, его не учили, что бить женщин нельзя, до желания втянуть голову в плечи и уйти в тёмный угол, где ему и место, освободить дорогу для более достойного кандидата. До высшей точки напряжения, до кома слёз в горле, не проливающихся, выражающихся в частом сопении на грани истерики. На одной грани злость, на другой отчаяние.

Чувствуя настроение хозяина, щенок тихо сидел рядом, прижав уши. Потом сходил на кухню и принёс Тому кость, к которым питал большую страсть, предлагая её в утешение. Том улыбнулся, погладил малыша по голове:

- Всё будет в порядке. Если она имеет что-то на Оскара, я её убью. А ты поможешь мне избавиться от тела. За недельку справишься, да? – он почесал щенку шею. – Не думаю, что она много весит.

Шутка, конечно.

Недолго Том продержался в более-менее устойчивом состоянии, которым успокаивал щенка, вновь отбросило в отчаяние с беспомощным страхом. Эмоциональные качели выматывали, мешали спать, отвлечься, даже аппетит отбили. Изведшись за этот вечер, назавтра Том решил прямо спросить Оскара о том, что украло его покой. И будь, что будет. Если да, то он примет это, уже подготовился морально, и будет... Что-нибудь как-нибудь будет.

- Оскар, у тебя есть что-то с Мадлин Кеннет?

- Мы работаем над совместным проектом, я тебе рассказывал.

Том беззвучно вздохнул, набираясь сил, и сказал:

- Я помню, но я не о делах. В личном плане, есть? Вы... любовники?

- Что? – Шулейман удивлённо посмотрел на него. – Нет.

- Оскар, пожалуйста, скажи мне правду, я обещаю не устраивать истерик.

- Ты меня слышишь? Я и Мадлин не любовники.

- Но ты этого хочешь? Оскар, я не просто так спрашиваю, я смотрел ваше интервью, между вами очевидно взаимное притяжение.

- По каким же признакам ты определил, что оно есть? – поинтересовался Оскар.

- Вы живо разговаривали, улыбались, смотрели друг на друга, - Том перечислил то, что видел, и что заставило его почувствовать угрозу.

Шулейман подпёр кулаком висок:

- А что мы должны были делать, молчать и в разные стороны смотреть? Мы так-то интервью давали, представляли совместный проект.

- Я понимаю, но дело в том – как вы это делали.

- Тебе ни о чём не говорит, что я со всеми себя так веду, кто заслуживает моего внимания? – осведомился Оскар, подталкивая Тома к верным выводам.

Но Том уже пришёл к другим выводам и упорно видел всё через их призму:

- Оскар, просто скажи: да или нет, - попросил он тоном, говорящим о том, что выбрал ответ. – Мадлин нравится тебе, да? Ваша работа приведёт к чему-то между вами? Понимаю, что я ничего не смогу сделать, если ты её хочешь, но я хочу хотя бы знать сейчас, а не когда-нибудь потом узнать, когда ты попросишь меня уйти, потому что она лучше.

Шулейман выгнул брови, на секунду округлил глаза, выражая то, какое впечатление на него производят слова Тома.

- Моё мнение вообще учитывается, или ты уже всё за меня решил? Ты в курсе, насколько ты двинутый? Нет, я не сплю с Мадлин, не собираюсь, и она меня не привлекает.

- Почему? – совершенно глупый вопрос, который Том не находил таковым, и в той же степени искренний. – Она красивая, умная, из твоего круга, то есть у вас примерно один взгляд на мир.

- Ты меня убедить пытаешься, что зря я её не рассматриваю в качестве любовницы?

- Нет. Но... Просто она подходит тебе.

- Всё-таки пытаешься, - кивнул Оскар и убрал локоть со стола.

- Да нет же. Просто...

Том запутался, растерял притянутое, силой воли удерживаемое спокойствие и вместе с ним способность внятно изъясняться. Ощутил свою несостоятельность по части логики и изложения своих мыслей, отчего лицо приобрело страдальческое, жалобное выражение, коим не просил жалости, оно само.

- Ещё раз и, надеюсь, последний – мне не нравится Мадлин. Даже когда был свободен, я не рассматривал её в качестве сексуального объекта на ночь или более продолжительное время, между нами сугубо деловые отношения. Вообще, я всегда больше любил шатенок, - он ухмыльнулся, с прищуром глядя на Тома, - с определённой поры одного конкретного шатена, чью блондинистую альтернативную ипостась я как раз не люблю.

Том его услышал – и снова удивил:

- То есть ты выбрал меня из-за цвета волос в том числе? – спросил растерянно. – А если я перекрашусь?

Шулейман хлопнул пятерню на глаза и, с нажимом проведя ладонью по лицу, произнёс:

- У меня нет слов. Твою логику надо приравнять к смертоносному оружию – она мозг разжижает. Отвечая на твой вопрос – мне побоку, что у тебя на голове, хоть лысый, но милее всего мне твой натуральный цвет, в прошлом я тебе это уже говорил.

- Потому что он такой, какой тебе всегда больше всего нравился?

- Да, - глядя в глаза, честно и чётко ответил Шулейман. – У всех есть предпочтения. Так совпало, что ты подошёл под мои в плане цвета волос. Но, - важно заметил он, - надо отметить, что Джерри под них не попадал, что не мешало мне его хотеть.

Том почувствовал себя идиотом, в принципе, привычное состояние. Пристыжено опустил глаза. Надо же, почти сутки сходил с ума – из-за чего? Из-за собственной буйной фантазии и ложащейся в её основу воспалённой тревожности. Но ощущение себя нервнобольным кретином сейчас стоит спокойствия, так намного лучше, чем если бы промолчал и думал, думал, ожидая, когда же его отправят в утиль за непригодность и ненужность.

- Похоже, мне всё-таки придётся подарить тебе самолёт, чтобы ты не сомневался, - усмехнулся Оскар.

- Не уверен, что это поможет, - пробормотал Том, опустив подбородок на грудь.

- Печально, - заключил Шулейман. – Но предсказуемо. Придётся жить с тем, что есть. Покупать самолёт всякий раз даже для меня перебор. Куда мне их ставить? – развёл он руками. – Открыть международный аэропорт имени меня? Или имени тебя и твоего психоза? – усмехнулся, взглянул на Тома с прищуром. – Тебе-то народ будет обязан его появлением.

Том тоже посмотрел на него, улыбнулся уголками губ, с каждым выдохом избавляясь от осадка пережитой тревоги. Сейчас переживания казались глупость, виделось очевидным, что ничего у Оскара с и к Мадлин нет, но час назад всё было серьёзно, вплоть до мысли, что сегодня последний день их отношений. Это Том и доносил до Оскара, говоря, что хотел бы сказать, что полностью изменился, и теперь будет только хорошо, но не хочет лгать, потому что не уверен, что ничего не случится. Тревожный он, нестабильный, нервно-припадочный, и склад психики усилием воли не изменить, можно только притворяться перед всеми и собой или глушить препаратами загибы в голове. Повезло Оскару с партнёром, ничего не скажешь. Тем более благодарен судьбе и счастлив Том, что его, такого неподходящего и полного минусов, выбрали.

- У меня есть вариант, что может помочь мне больше не сомневаться, - с улыбкой сказал Том.

Шулейман вопросительно кивнул, демонстрируя интерес, и Том озвучил:

- Женись на мне.

Оскар приподнял брови. Надо признать, Том его удивил. Наглеет он редко, но очень уж метко, так, как никто другой не решился бы наглеть.

- Я на тебе не женюсь, - ответил Шулейман.

- Пока? – уточнил Том.

- Пока что точно.

На том и договорились. Том считал, что в относительно скором времени вновь наденет кольцо на палец, во второй раз навсегда; Оскар тоже имел своё мнение. По поводу ревности и неуверенности в своё положении Том успокоился, взялся за ужин, в котором ранее больше ковырялся, не имея аппетита от волнений. Безоговорочно поверил, что выдумал проблему, потому что Оскар может что-то недоговорить, если не считает нужным, но, если его спросить, он всегда отвечает прямо и предельно честно. Раз Оскар сказал, значит, так оно и есть. Оскар любит его и ни на кого менять не хочет.

Но некоторое время спустя Том нашёл новый повод для отягощения настроения, зачатки этих переживаний поселилась в нём около двух недель назад и периодически давали о себе знать, крепли. И обратился к Шулейману с вопросом:

- Оскар, ты мне изменяешь?

- У тебя реально настолько короткая память? – Шулейман говорил грубовато, не пытаясь смягчать голос и взгляд, поскольку некоторые заскоки Тома даже милые, а его ревность сладка для самолюбия, но когда его придури чересчур интенсивны, это начинает бесить. – Ладно, раз в десять дней обнуляться, в неделю, но заводить разговор сначала через полчаса – перебор.

- Нет, - Том качнул головой. – Я не о Мадлин, я понял, что ты с ней ничего, кроме работы, не имеешь и не хочешь. Но ты с кем-нибудь занимаешься сексом? Без чувств, просто секс.

- Возможно, я пожалею, но мне интересно, как же ты пришёл к такому выводу. Поделись, слушаю.

Том помешкал, теребя салфетку на коленях, и ответил:

- Ты откладываешь секс, ты объяснял, почему хочешь подождать, но тебе не может быть так легко терпеть. Ты мог бы заняться со мной сексом и сказать, что это не считается, и я бы согласился, но ты этого не делаешь. Ты даже не всегда пользуешься возможностью получить удовольствие, когда она есть, всего пару раз, а в остальные ты просто уходил или отпускал меня, если это был не конец свидания. Ты хочешь, я чувствую и вижу это каждый раз, когда мы вместе, но тебе как будто не очень надо. Так быть не может. Логично, что ты где-то добираешь, чтобы держаться со мной.

- Так ты объясняешь мою выдержку? – усмехнулся Оскар.

- Я просто не вижу другого объяснения.

Том старался показать, что нормально относится к связям Оскара «для здоровья», готов принять такой вариант. Старался верить в это и на данный момент даже верил, что сможет спокойно жить со знанием, что Оскар где-то там с кем-то там занимается ничего не значащим сексом.

- А оно есть, - заметил Шулейман и раскрыл интригу. – Я мастурбирую. Всё элементарно.

Том дважды моргнул, непонимающе нахмурился:

- В смысле?

- У слова «мастурбация» есть какой-то другой смысл? – Оскар вновь усмехнулся, его забавляла реакция Тома, подчёркнутая выражением богатого на мимику лица. – Нет, только один, прямой. Не делай такие глаза, ты знаешь это слово.

- Знаю, - Том кивнул немного скомкано. – Но взрослые ведь этим не занимаются.

- Да? Просвети-ка, когда установили возрастную границу, после которой запрещено заниматься самоудовлетворением.

- Не запрещено, нет, но... Это для детей, подростков. Зачем взрослым делать это, если можно заняться сексом?

- Открою тебе секрет – далеко не все взрослые имеют возможность заняться сексом в любой момент, когда возникнет желание. Например, как ты сейчас.

Том продолжал не понимать Оскара, убрал за ухо прядь волос, сказал:

- Но возможность-то есть, можно дождаться своего партнёра и получить удовольствие с ним или найти одноразового или постоянного, если партнёра нет. Зачем самому?

- Ты странно рассуждаешь. Не строй из себя невинность, как будто сам никогда не дрочил, - фыркнул Шулейман.

- Я никогда, - не уйдя от ответа, Том наконец-то признался.

Пришёл черёд Оскара не понимать:

- В смысле никогда? – переспросил он.

- Я этим не занимаюсь, - Том пожал плечами, не видя в своей правде ничего необычного. – Я пробовал дважды, первый раз в девятнадцать лет, но тогда я не смог прикоснуться к себе дальше бедра, а второй во время нашего спора, но тогда ты зашёл и запретил мне продолжать, если я не сдамся, и я... тоже не закончил. Больше я этого не делал.

- Ты серьёзно?

Том подтвердил, и Шулейман выдал ёмкий мат, прежде чем произнести:

- Прямо ни разу? То есть после развода ты не только никому не разрешал к себе прикасаться, но и сам себя не трогал?– он ощущал то ли изумление, то ли ужас, то ли жгучий интерес исследователя, обнаружившего занятный материал. Всё в одном. – Всё это время ты кончал только со мной и один раз с тем парнем на пляже? А что ты делал, когда я тебя заведённым оставлял?

- Ничего, - Том пожал плечами. – Ждал.

- Невероятно! – воскликнул Оскар. – Почему? – он искренне не понимал, не мог поверить, что Том до сих пор такой странно-особенный. – Ты же знаешь, как это делается? В Париже я видел, как ты дрочил и кончил.

- Тогда я был с тобой.

- И? – вопросил Шулейман, вперив в Тома удивлённо-испытывающий взгляд. – Какая разница?

- Когда с партнёром, можно. А наедине с собой... Это как-то обезличено, бессмысленно, - как мог, объяснял Том. – По-моему, это неправильно – делать во взрослом возрасте то, чем занимаются в подростковые годы, но чего я не делал. Я лучше подожду.

Неправильно. Неправильно, мать вашу! От его рассуждений Шулейман был в праведном шоке. Логика Тома шикарна – не удовлетворялся рукой в юности, не надо и начинать.

- Ждёшь, когда яйца до колен отвиснут под собственной тяжестью? – усмехнулся Оскар. – У тебя, должно быть, они уже до нечеловеческих размеров распухли и гудят.

Том машинально сжал бёдра. Ничего такого он не замечал и не ощущал, кроме требовательной тяжести непосредственно в моменты возбуждения.

- Хотя нет, - продолжал Шулейман, - я видел, размер не изменился. Ты, наверное, каждое утро в мокрых трусах просыпаешься?

- Ты о...?

- О поллюциях, - максимально прямо ответил Оскар. – Непроизвольное семяизвержение во сне.

- Нет... - Том смутился, начиная понимать, что это он неправильный. – Со мной такого никогда не случалось. Когда я просыпался с... возбуждённым, то открывал глаза раньше разрядки.

- Ни секса, ни мастурбации, ни поллюций, - подытожил Шулейман. – Бедное ты, несчастное недоразумение, всё у тебя не как у людей. Теперь я понимаю, почему ты так остервенело жаждешь ласки. Это ж умом двинуться можно – постоянно возбуждаться и не кончать. Официант, счёт, - он махнул парню в униформе, - и поскорее.

- Мы уже уходим? – Том удивился, ужин же в разгаре.

- В другой раз насладимся неспешным ужином. Сейчас надо срочно спасать твои тестикулы от переполнения, - Оскар выдернул из рук официанта счёт-книжку, не обращая на него самого никакого внимания. – Между прочим, полное воздержание при наличии желания не только на психологическом благополучии плохо сказывается, но и на физическом сексуальном здоровье, а я уверен, что ты будешь жёстко загоняться, если у тебя перестанет стоять. Я допустил конкретный пробел в твоём сексуальном воспитании...

Благоразумно изображая глухоту к тому, что не для его ушей, официант порадовался чаевым, которые Шулейман всегда оставлял более чем щедрые, и удалился с оплаченным счётом, не удостоившись и взгляда в свою сторону, что его ничуть не оскорбило. Несмотря на скверный нрав и риски попасть в немилость самому и подставить заведение, за обслуживание столика Шулеймана велась серьёзная конкуренция в местах, где его знали, именно по причине его щедрости, в удачные дни на чай официант мог получить от него месячную зарплату, а то и больше. Любой каприз за ваши деньги, как известно, хоть смотри как на пустое место, хоть оскорбляй, хоть за попу хватай.

Том не нашёл причины отказаться от предложения Оскара и не искал, переключив всё внимание с ужина, в котором поставлена точка, на обещанное продолжение вечера.

- Бутылку вина принесите, - велел Шулейман другому, проходившему мимо официанту и ухмыльнулся Тому. – Может, тебе понадобится расслабиться.

Том смутился, потупил взгляд, стоя у столика, из-за которого они встали, но ничего не сказал.

- Это не вино, а гадость, - возмутился Оскар, сунув принесённую бутылку обратно испуганному официанту, и назвал достойный, по его мнению, напиток.

- Прошу прощения, - проговорил официант. – Сейчас поменяю.

За вино Шулейман расплатился сразу, и они направились к машине и поехали к Тому домой. В квартире Том не успел ничего сказать, Шулейман распорядился:

- Иди в душ.

Обоснованная просьба, поскольку сегодня Оскар забрал его в шесть, с конечной точки рабочего маршрута. Том до сих пор наивно называл приказы Оскара просьбами и, согласно кивнув, отправился в ванную, разделся и переступил порог душевой кабины, притворив за собой дверцу. Включил воду, сначала поставляя под струи руки. Чтобы прийти в спальню к Оскару чистым и свежим, чтобы... что-то. Оставалось загадкой, что Оскар ему уготовил, он ничем не намекнул. Том не рассчитывал на секс, едва ли Оскар настолько проникся его бестолковостью и порождёнными ею муками, что решил скосить оговоренный срок, но он явно задумал что-то интимное.

Придумать, что же его ждёт, Том не успел, как и вымыться, только ополоснулся. Дверца душевой кабины тихо открылась, Оскар, тоже полностью обнажённый, зашёл внутрь и встал у Тома за спиной, взял за напрягшиеся плечи. Том мог вести себя весьма раскованно в спальне и других местах, но в ванной не получалось. Потому что ванная комната – интимное место, в душе выполняются гигиенические процедуры, которые только в рекламе и кино выглядят красиво. В душе ты обнажённый в большем смысле, чем просто без одежды, и это заставляло Тома напрягаться, поднять острые плечи в непроизвольном защитном жесте.

Может быть, всё-таки секс? Здесь?.. Впервые за долгое время Том не был уверен, что готов немедленно. Даже мелькнула мысль: попросить Оскара не здесь.

- Помылся уже? – вопрос сзади.

Том отрицательно покачал головой:

- Нет.

- Дай, - Шулейман протянул вперёд руку.

Взяв с полки мочалку, Том вложил её в ладонь Оскара. Вылив на мочалку геля для душа, Шулейман положил руку Тому на плечо, вдавил пальцы в жёсткие, натянутые мышцы, что принесло Тому двойственные ощущения - приятно от принудительного расслабления мускулатуры и одновременно странно, отчасти сопротивление шло воздействию, потому что его тело подчиняется не ему.

Помассировав мышцы, Шулейман усмехнулся Тому в затылок:

- Чего ты такой напряжённый, как будто я тебя насиловать собрался, а ты не хочешь?

От его слов Том фыркнул, опустил расслабившиеся плечи. Юмор Оскара обладает двумя вариантами воздействия – либо напрягает, либо разряжает обстановку, потому что невозможно продолжать дуться, бояться, зажиматься, когда он говорит какие-то такие вещи.

- А что собираешься? – спросил Том.

- Помочь тебе помыться.

Том не сказал, что может сам, Оскар знает, что он в состоянии помыться, и, раз решил ему помочь, значит, так надо. Том доверял ему безоговорочно, заново привыкал доверять и уже бесповоротно. Облив Тома водой, Шулейман отвёл с его шеи прилипшие завитки мокрых волос, задев сгибом пальца выпирающий позвонок – Том опять опустил голову. Добавил ещё геля и на пробу провёл мочалкой по его спине выше лопаток, покрывая кожу пеной. От прикосновения Том вздрогнул, свёл лопатки, снова напрягаясь. Оскар надавил на его плечо, опуская силой:

- Расслабься.

Том старался, прислушивался к своим ощущениям, к шершавому скольжению мочалки по коже и со временем расслабился. Хоть и неловко, но приятно, особенно, когда Оскар подключил вторую руку, водил ладонью по скользкой от мыла коже, ненавязчиво массировал. Он продавливающим движением проводил по позвоночнику вниз и лёгким, щекотным – вверх. Том поводил лопатками, дышал чаще. Шулейман снова брал его за плечо, призывая стоять на месте. Том не оборачивался.

Закончив со спиной и руками, Шулейман завёл руку Тому вперёд, начиная мылить грудную клетку. Том вздрагивал, когда то мочалка, то ладонь Оскара задевали предательски отвердевшие соски, закусывал губы, послушно стоя смирно. Потом живот, бока, где ходили рёбра, при каждом вдохе натягивая кожу. Намылив весь его перед, Шулейман провёл ладонями по торсу Тома, закручивающимися движениями размазывал пену. И обратно назад, на спину, вниз по пояснице, мочалкой по ягодицам и следом ладонью. Том прикусил губу.

Мокрые пальцы Оскара скользнули меж ягодиц, провели там, и у Тома дыхание сбилось, запнулось, глаза распахнулись. Приятно, очень приятно, до блаженствующей дрожи, хочется попросить не останавливаться, касаться его ещё там, ниже копчика, где изголодался по вниманию. С другой стороны, это стыдно, Оскар же по факту моет его там, словно сам не в состоянии подмыться. Том опустил голову. Шулейман ополоснул его шею от пены и прижался губами к загривку, провёл пальцами внизу, намеренно задержавшись на сфинктере, сократившемся от прикосновения. Слегка, едва ощутимо надавил кончиком пальца в центр. И не дав Тому опомниться от этих ощущений, опустил руку ниже, между ног, побудив Тома расставить их шире, ладонью по промежности. Повторил то же самое мочалкой – Том хихикнул, дёрнулся, подогнул правую ногу, закрывая уязвимую зону.

Оскар шикнул на него, сказал встать нормально. Ещё раз прошёлся по спине Тома, ягодицам и между ними, по груди и животу, прижавшись сзади, целуя в изгиб ушной раковины и висок. Том млел в его руках, улыбаясь уголками губ, прикрыв глаза, перестал ждать и гадать, что же дальше, поскольку уже сейчас было хорошо. Шулейман провёл мочалкой по его лобку, проверяя реакцию – не щекотно, по крайней мере, Том не задёргался, только замер. Отложив на полку истекающую пеной мочалку, он взял член Тома в ладонь, оттянул крайнюю плоть и, сполоснув водой, обвёл головку большим пальцем по нижнему краю. Том дёрнулся, врезался в него, вцепился в предплечье. Сердце в груди паниковало и заходилось. Слишком, это слишком.

Шулейман снова успокаивающе шикнул ему на ухо, перехватил левой рукой поперёк живота, продолжая ласкать правой. Спросил:

- У меня вопрос. Как ты осуществлял интимную гигиену до объединения, когда не мог к себе прикасаться?

Том опустил голову, чувствуя, как полыхает лицо. Только Оскар может сказать в интимный момент что-то такое, не относящееся к происходящему, что заставит сгорать от смущения.

- Я старался помыться как можно быстрее, - скомкано проговорил Том. – А когда было совсем плохо, то... просто ополаскивался.

Смущение захлестнуло с новой силой, поскольку он фактически признался, что далеко не каждый раз мылся нормально, не мыл как раз то место, за которое его сейчас держит Оскар. Том зажмурил глаза.

- Удивительно, что ты не обзавёлся какой-нибудь инфекцией, - хмыкнул Шулейман. – Хотя бы сейчас ты всё моешь как надо? Ты вообще в курсе, что необрезанным мужчинам обязательно каждый день отодвигать крайнюю плоть и смывать смегму, чтобы не обзавестись воспалением? Тебя Феликс учил правилам гигиены?

- Оскар!

Не выдержав переизбытка концентрации стыда и смущения, Том крикнул, взвился, вырываясь. Шулейман удержал его, прижал, основательнее обхватил внизу.

- Да ладно, - усмешка над ухом, губами задев хрящик, - я давненько близко имею с тобой дело, я бы заметил, будь у тебя патологические проблемы с интимной гигиеной. Или унюхал.

Том вновь зажмурился. Как Оскар это делает?! Одновременно ведёт к пику возбуждения и низвергает в пропасть смущения от того, что возбуждению никак не способствует. Том предпринял вторую попытку высвободиться, опять провальную. Крепче прижав его спиной к своей груди, Шулейман повернул голову Тома вбок и развязно, грубовато поцеловал, переключая его с протеста. Сильнее сжал пальцы, уже конкретно двигая рукой по его члену, принял в рот стон.

Шулейман останавливался, не доводя Тома до оргазма, и снова гладил по плечам, спине, животу. Раз пять, не меньше. До тех пор, пока Том не начал дрожать и отзывчиво извиваться в такт прикосновениям, тянясь алчущим телом за его ладонями. На новом круге Оскар не остановился. Том выгнулся, жмуря глаза, запрокинул голову Оскару на плечо, принимая поцелуй в выгнутое горло, подстёгивающий, продлевающий удовольствие, пока он судорожно выплёскивался горячим семенем. Шулейман не остановился, пока член Тома, не успевший обмякнуть, вновь не обрёл полную твёрдость, тогда разжал пальцы, целовал в шею, плечи и губы, оглаживал торс и бёдра, дразня опускал ладонь к паху и цеплялся пальцами за острые бедренные косточки. Последнее собственная блажь.

Трижды. Три оргазма подряд за... Том понятия не имел, сколько времени прошло. Но с учётом того, что Оскар не просто помогал ему кончить, а искусно мучил, снова и снова распаляя и отодвигая разрядку, вряд ли десять минут. Мелко содрогаясь в отголосках третьего оргазма, который прокатился по телу волной, ударив гулом в уши, Том закрыл глаза и откинул голову Оскару на плечо. Тело наконец-то насытилось, теперь в нём разлилось абсолютное, бездумное расслабление, дарующее ощущение тепла и лёгкости. Но держался на ногах Том самостоятельно, лишь опирался спиной о грудь Оскара, дыша глубоко.

- Пойдём.

Перекрыв воду, Шулейман открыл дверцу, вышел из кабинки и подал Тому руку. Не имея сил мыслить, Том вложил руку в его ладонь и, пошатнувшись, ступил на кафельный пол. Оскар накинул на его плечи большое, нагретое сушилкой полотенце, вытирая от капель воды. Том не мешал, получая ещё больше удовольствия от того, что ему не только хорошо сделали, но и заботятся после.

Укутав уже сухого Тома в полотенце, Шулейман повёл его в спальню, придерживая за плечи. Убрав полотенце, Оскар бросил его на стул и подтолкнул Тома на кровать. Том послушно забрался на постель, видя, что и Оскар делает то же самое, но отвернулся от него, ложась на бок, согнул ноги. Ничего не меняется. Каков эгоист мелкий, получил удовольствие – и на боковую. Причём не специально, само собой у него так получается.

- Мы не закончили, - ухмыльнувшись, Шулейман подтянул Тома к себе.

Том не сопротивлялся. Что с ним, разморенным, лежащим на боку, делать? Есть идейка, более привлекательная, чем взаимная мастурбация. Том приподнялся, оглянулся через плечо. Оскар уложил его обратно:

- Лежи.

Выдвинув верхний ящик тумбочки – запомнил, откуда Том доставал смазку, - Шулейман нашарил флакон. Выдавил гель на пальцы и протолкнул их Тому между ног, смазывая бёдра и промежность. Нравилась ему данная разновидность непроникающего секса, давно же задумывался о ней, но когда в доступе был обычный секс, на меньшее размениваться не получалось, а сейчас самое время. Оскар ещё ближе подтянул к себе Тома, провёл пальцами по спине сверху вниз.

- Что мне делать? – спросил Том.

- Надеюсь, вопрос касается настоящего момента, а не всей жизни, - усмехнулся Шулейман, устраиваясь позади него, и ответил на вопрос: – Как минимум не мешай.

Взяв Тома за бедро, Оскар вставил член ему между ног, начиная двигаться, поцеловал в позвонок в основании шеи. Том закусил губы, потому что приятно, волнующе головкой и стволом по промежности, задевая мошонку при толчках вперёд. Так странно... секс без секса, рождающий чувство нехватания члена внутри, чтобы ощущать толчки не одним участком тела, а всем нутром. Оскар руками, губами по его телу, ускоряясь.

Том повернул голову, пряча лицо в подушке, когда понял, что снова возбуждён. Шулейман заметил это полуминутой позже, проведя ладонью по его животу и задев член.

- И снова здравствуй, - усмехнулся Оскар. – На рекорд идёшь.

Обычно предел Тома – три раза подряд. После второго он начинает скулить, вырываться и просить больше не трогать, а если не послушаться и довести его до третьего подряд, то вовсе превращается в безвольную, стремящуюся впасть в сон массу, которая уже ни на что не способна. Занимательно, очень занимательно, что сегодня ситуация иная. Всего лишь надо Тома хорошенько протомить, чтобы в его организме активировались бо́льшие возможности. Как страстный до экспериментов исследователь Оскар не мог обделить реакцию Тома вниманием.

Том смутился себя, но что он мог с собой поделать? А Оскар озвучил свои мысли:

- Интересно, какой у тебя предел, после которого уже не сможешь возбудиться и кончить? Сколько раз? Так, давай-ка придумаем, как нам лечь, чтобы обоим было хорошо.

Просто подрочить Тому – было, скучно, надо что-то новое. Шулейман развернул его к себе лицом, скользнул пальцами по груди и животу, с увлечённым блеском в глазах прикидывая, что же ему с Томом сделать.

- Иди сюда, - Оскар положил ладонь Тому на ягодицу, потянул к себе. – Положи ногу, - закинул его ногу себе на бедро.

Сам тоже придвинулся ближе, чтобы они соприкоснулись животами и бёдрами. Сплелись ногами. Том тяжело дышал, грудь высоко вздымалась, когда он несмело положил руку Оскару на плечо, зацепился пальцами, чувствуя контакт внизу. Шулейман взял его за задницу, прижимая к себе, и одновременно толкнулся, вжимаясь в пах, проскользнув членом по члену. Тесно, жарко и в то же время мало. В голове Тома конвульсивно бился оголённый проводок: «Мало».

Запрокидывая голову, Том горячо, судорожно вздыхал и сам совсем не двигался, лишь усилиями Оскара оказываясь прижатым к нему раз за разом. В голове темнело и вспыхивало, руки не находили покоя, а внизу пульсировало и текло, будто и не было трёх предыдущих разрядок, и всё равно мало. Недостаточно немного. Совсем-совсем немножко...

- Можешь меня потрогать? – сбитым голосом попросил Том, открыв помутнённые глаза с огромными зрачками.

- Где тебя потрогать? – Шулейман усмехнулся и, опустив руку между их телами, пробежался пальцами по члену Тома. – Здесь? Или здесь? – спросил лукаво, с ухмылкой, просунув кисть Тому между ног, коснулся подушечкой указательного пальца сфинктера.

- Да, здесь, - наступив на горло съедающему стыду, подтвердил Том на грани шёпота, в котором таился крик.

Да, да, да! Там ему нужно.

Шулейман обвёл ободок его ануса уже двумя пальцами, недавил, не проникая внутрь. Спросил:

- Ты чистый?

- Я не... Я...

Спрятав взгляд, Том не смог выговорить, что по большой нужде ходил в туалет сегодня, но специальных очистительных процедур не проводил, поскольку не предполагал, что их эффект понадобится. Оскар его понял, сплюнул на пальцы и вновь завёл их Тому между ягодиц, смазал снаружи, поглаживая чувствительное колечко, и ввёл один палец внутрь – не резко, но уверенно, до конца одним движением. Том порывисто прогнулся в пояснице, чувствуя первый дискомфорт в рефлекторно сжавшихся мышцах. Уронил голову Оскару на плечо, уткнулся носом ему в шею, теряя силы под натиском эмоций, кричащих, что его желания неправильны, не должен заявлять о них, которым не подчинялся.

Недолго подготовив его одним пальцем, Шулейман добавил второй, воткнул в тело на всю длину, прокручивал, пробуя разные углы. Оскар трахал его пальцами. Именно так. Эта хлёстко-откровенная правда стучала у Тома в мозгу, обжигая, и он смущался всё меньше по мере того, как тело затапливало удовольствие от стимуляции, к которой не требовалось никаких дополнений. Том гнулся в пояснице, насаживался на длинные сильные пальцы.

Забывая о себе, Шулейман наблюдал игру чувств на лице Тома, и возобновлял движения, дёргал его на себя, ударяя бёдрами. Целовал в шею, плечи и лицо, царапал зубами, прикусывал. Том скрёб пальцами по его лопаткам. Кончил Оскар первым, он же ещё с душа возбуждение копил. Но не оставил Тома, не остановился ни на секунду, продлевая таким образом и своё наслаждение тоже, что привело к тому, что не успевший обмякнуть член вновь отвердел в готовности к продолжению.

Том кончил с коротким, срывающимся криком и не переставал загнанно дышать ртом, даже когда пик ощущений сгладился, перестав колотить тело, перешёл в плато. Мутным взглядом посмотрел вниз, без мыслей, на уровне примитивного узнавания отмечая возбуждение Оскара. Выбравшись из его объятий, Том перевернулся, встал на четвереньки на середине кровати и опустился на неё грудью, широко расставив колени. Спиной к Оскару, предлагая себя максимально понятно и откровенно, бесстыдно. Мол, я готов на всё, делай со мной, что хочешь, я и сам этого хочу. Не имел сил ни думать, ни что-то делать, потому без слов предлагал Оскару воспользоваться им для своего удовольствия, в чём уже не мог помочь ему активно.

Какая заманчивая картина: разведённые стройные гладкие ноги, всё ещё яркая от прилива крови промежность и виднеющаяся между ног мошонка, призывно вздёрнутая задница и маленькая, покрасневшая и припухшая после его пальцев дырочка между ягодиц. Сложно удержаться перед таким приглашением. Оскар аж облизнулся и поднялся, вставая позади Тома на колени, огладил ладонями его бёдра, примеряясь. Взяв свой член пальцами, Шулейман провёл головкой между ягодиц Тома, добавляя влажного блеска естественной смазки на открытую кожу, ткнулся в колечко сфинктера, сомкнутое, потому не имелось возможности проникнуть без усилий. И затем запустил пальцы Тому в волосы на затылке, сжал в кулаке, дёрнул, вынуждая его выпрямиться, тоже встать на колени и сильно прогнуться в спине.

- Я бы даже согласился, - сказал Шулейман, прижавшись щекой к щеке Тома. – Но у меня нет с собой презервативов, и я не уверен, что у тебя нет сифилиса. Ты ведь ещё не сдал второй блок анализов.

Том мысленно взвыл от досады: у него тоже не было презервативов. Ту пачку, которая осталась после провальной попытки переспать с Себастьяном, он однажды оставил на тумбочке, решая, выбрасывать или нет, а когда вернулся с работы, увидел разметанные по спальне клочки картона, фольги да латекса – щенок постарался и, похоже, половину съел, что никак не отразилось на его самочувствии.

Потому продолжили в том же духе – член между бёдер и мощные, ожесточённые движения, от которых Том сотрясался, но не падал благодаря рукам Оскара, который продолжал держать его за волосы, а потом перехватил поперёк груди. Понимание собственного возбуждения пришло с удивлённой, замученной мыслью: опять? Сколько можно? Сколько он может хотеть? Шулейман бархатно усмехнулся у Тома над ухом, сказав что-то о его ненасытности, поцеловал в скулу и обхватил его пальцами, часто двигая кистью намеренно не в такт движениям своих бёдер.

К пятому оргазму у Тома не осталось не только сил, но и физических возможностей. При его обычной обильности сейчас выплеснулось всего пара капель, и тело обмякло, полностью полагаясь на Оскара. Глаза закрылись. Том не отключился, но не мог заставить себя пошевелить и одним пальцем. Просто очень, очень хорошо. Удовлетворённость до дна, чрезмерная даже.

Шулейман сдвинулся в сторону, позволяя Тому упасть, и подпихнул его к подушке, а сам потянулся за сигаретами и зажигалкой в кармане джинсов, которые, как и рубашку, оставил здесь перед тем, как присоединиться к Тому ванной. Неумолимо морила сонливость, но Том приоткрыл глаза и смотрел, как Оскар курит, сидя на краю кровати. По-прежнему голый, не посчитавший нужным чем-то прикрыться. Дойти до окна и открыть его он тоже не считал нужным, потому дым наполнял комнату, а пепел невесомыми хлопьями падал на пол.

- Я не пойду за пепельницей, - сообщил Том слабым, сонным голосом.

- Не беспокойся, я уже приметил в качестве пепельницы вон тот горшок, - прищурив один глаз, Шулейман указал на цветок в углу ближнего подоконника безымянным пальцем руки, которой держал сигарету.

Вздохнув без тени настоящей обиды, Том всё-таки заставил себя встать. На подоконнике второго окна стояла кружка с засохшей кофейной гущей на дне, которую забыл здесь утром, торопясь на смену. Том подал её Оскару, заодно и окно открыл и вернулся в постель. Докурив, Шулейман поставил пепельницу с окурком на тумбочку и тоже лёг. Тома хватило на то, чтобы поднять руку и погладить Оскара по шее, нежно перебрать пальцами короткие волосы на его затылке, после чего темнота незаметно утянула за грань яви. Засыпал он удовлетворённый и счастливый, как и Шулейман.

Проснувшись среди ночи, Том испытал сдавившее чувство в груди от мысли, что остался один, что Оскар ушёл, не став его будить. Сел, осмотрелся и, наткнувшись взглядом на смягчённый темнотой силуэт рядом, успокоился, ощутил тепло внутри. Том улыбнулся уголками губ, преисполненный нежностью и тихим счастьем от того, что Оскар остался, лёг обратно. Но вспомнил о необходимости посетить уборную, которая и разбудила, и вынужденно выбрался из-под одеяла. Вернувшись в спальню, он лёг к Оскару и смежил веки, позволяя себе спать спокойно.

Утром Том проснулся раньше и не спешил вставать, хотя хотел приготовить завтрак для двоих, может, прямо в кровать его принести. Лежал неподвижно, чтобы не разбудить, и смотрел на Оскара, разглядывал, обводил черты взглядом с затаённым любопытством, которое не утолил десяток лет знакомства.

- Ты опять смотришь.

Том едва не вздрогнул от неожиданности, когда якобы спящий Оскар заговорил. Он проснулся с минуту назад и безошибочно чувствовал на себе взгляд. И открыл глаза, посмотрел прямо на Тома.

- Не надоело тебе пялиться на меня спящего? – поинтересовался Шулейман, впрочем, вопрос был риторическим.

- Почему тебе не нравится? – Том любопытно изломил брови.

- Потому что это будит и раздражает. Уверен, ты от подобного пробуждения перепугался бы до икоты. Если будешь продолжать, я проведу такой эксперимент.

- Мне было бы приятно, если бы ты смотрел, как я сплю, - возразил Том.

Это же вправду приятно, по его мнению, поскольку означает, что тебя любят, к тебе испытывают большую-большую нежность и налюбоваться не могут.

- Это ты сейчас так говоришь, а среди ночи заорёшь, - фыркнул Шулейман и сел.

- Не надо среди ночи, лучше утром, когда будет светло, - попросил Том, полагая, что в темноте на самом деле может испугаться в первую секунду.

- Не указывай мне, как проводить эксперимент. Просто не делай так, если не хочешь нарваться на ответку, сколько раз я тебе говорил.

- Хорошо, не буду, - нехотя согласился Том, потупив взгляд.

Но оба понимали, что его послушание едва ли продлится долго, поскольку прошли десять лет с первого прецедента, а он продолжал нарушать запрет.

- Пойду в душ, - сказал Том, перебираясь к краю кровати, обернулся к Оскару, сквозя чутким вниманием, настроенным на его персону. – Ты ещё полежишь?

Шулейман угукнул, кивнув, и потянулся к пачке, заваливаясь обратно на подушку с сигаретой в зубах. Помывшись меньше, чем за десять минут, Том зашёл в спальню, поправил волосы, намокшие на концах и у лица. Испытывал лёгкое смятение, поскольку здесь его территория, он вроде как хозяин и должен руководить, и он очень не хотел, чтобы это утро, выросшее из вчерашнего вечера, заканчивалось.

- Пойду я, - Оскар откинул одеяло, вставая с кровати.

Том вздрогнул, будто не ожидал, что Оскар может уйти, и очнулся от его слов, отбрасывая замедляющую неловкость. Предложил с яркими надеющимися, просящими нотами:

- Останься на завтрак. Я приготовлю что-нибудь на двоих. Пожалуйста, - добавил через короткую паузу и замолчал, глядя на Оскара в ожидании ответа.

Подумав, Шулейман согласился:

- Ладно. Я соскучился по домашней еде, которую для меня готовят не за деньги, - он ухмыльнулся, с прищуром взглянув на Тома. – Но мне надо позвонить. Иди на кухню, я приду.

Просияв счастливой улыбкой, Том поспешил сделать, как он сказал. Придя на кухню с заходом в душ, Шулейман застал Тома у плиты, он пританцовывал в такт музыке в голове. Усмехнувшись под нос этой прелестно домашней забавной картине, Оскар сел за стол и сказал:

- Запомни на будущее – дома стоит иметь запасную зубную щётку на случай, если кто-то незапланированно останется у тебя на ночь. Я как-то не привык чистить зубы после обеда.

- Ты мог бы взять мою, - Том мельком обернулся через плечо.

- Я сделаю вид, что не слышал этого. А ты сделай вид, что пошутил и не считаешь нормальным использовать чужую щётку, - ответил Шулейман и сощурился ему в затылок. – Надеюсь, ты мою никогда не брал? В каких бы местах я ни пробовал тебя на вкус, делить с тобой зубную щётку я не согласен.

Том почувствовал себя неловко, смутился своей простоты. Знал же, что негигиенично пользоваться чужой зубной щёткой, но ему не пришло в голову вспомнить об этом теоретическом, болтающемся где-то в голове знании, прежде чем сказать.

- Не брал. Ты же мне сразу выделил зубную щётку, когда я поселился у тебя, а потом у меня мозгов прибавилось, - пробормотал Том, лопаткой аккуратно размазывая не свернувшееся яйцо, чтобы всё пропеклось.

И вновь оглянулся, сказал виновато:

- Извини, у меня небольшой выбор продуктов, ничего изысканного не получится. В последнее время я дома только завтракаю, поэтому не покупаю что-то особенное. Будет омлет.

- Ничего страшного, главное, не сожги. Мне по горло хватило подгоревшей пищи.

Около минуты Том смотрел на поверхность омлета с вялеными томатами, на которые подсел весной и с тех пор всегда имел в холодильнике упаковку. И серьёзно спросил:

- Оскар, почему ты меня не выгнал? Мне не верится, что ты тот, кто будет терпеть некомпетентность прислуги.

- Я и не терпел, за любое нарушение правил, общих или моих личных, прислуга шла вон, - подтвердил Шулейман. – Почему я тебя терпел? Жалел тебя, мне было скучно и интересно, что из этого получится, уже тогда я бессознательно проникся к тебе симпатией. Один из этих вариантов, или все вместе, или вообще другая причина. Чёрт его знает, - он пожал плечами. – На самом деле, я до сих пор понятия не имею, почему не выгнал тебя и почему изначально к себе позвал. Как бы благотворительностью я никогда не занимался, обиженных жизнью не жалел и не жалею, но поступил так, как поступил.

- Ты совсем-совсем меня не жалел? – Том оглянулся, улыбнулся тонко, с хитро-озорными искорками в глазах.

Невозможно же было не жалеть его, вчерашнего ребёнка, едва переступившего порог совершеннолетия, испуганного, наивного, хрупкого, с большими глазами, в которых затаённая, застывшая надежда и вера, что его не обидят. Вспоминая того юношу, Том думал, что он крайне очарователен и мил.

- Совсем, - ответил Оскар. – Часто ты меня жутко раздражал, ты же был сущим недоразумением, ещё и надоедливый и нытик. Но и это почему-то не подвигло меня выставить тебя за дверь.

Выключив плиту, Том разложил завтрак по двум тарелкам, поставил их на стол и сел напротив Оскара, беря вилку. Ситуативная беседа перешла в молчание, наполненное лишь жеванием, и оно напрягало Тома, чего не было с момента, когда решил покончить с их отношениями. Его вновь обуяли сомнения, что недостаточно интересный, неполноценный собеседник в сравнении с остальными, кто окружает Оскара, даже поговорить с ним не о чем, чтобы не замолкать.

Хмуря брови во внутренней неуверенности, глядя в тарелку, Том спросил:

- Оскар, тебе не скучно со мной?

- Нет, иногда даже чересчур не скучно.

- Правда? – Том с надеждой посмотрел на Оскара, не сознавая того, напрашивался на подтверждение, что всё в порядке, он достойный.

- Началось? – Шулейман тоже прямо глянул на него. – Ты бы хоть подождал, пока наши отношения перейдут в стадию рутины.

Том открыл рот, но Оскар не дал сказать, поднял ладонь, останавливая его, и продолжил:

- Будь ты мне не нужен, я бы уехал на следующий день после нашей встречи в Париже, не бегал за тобой летом и в сентябре и сейчас не развлекал тебя свиданиями, не остался бы на ночь. Постарайся понять и запомнить, чтобы мне не пришлось повторять. Когда меня что-то не устраивает, я об этом говорю. Если этого не происходит, значит, всё в порядке. Дошло?

Том кивнул: дошло. Понял, постарается запомнить. Только надеяться на это не приходилось, через год или два месяца его снова дёрнут сомнения, и лучше говорить о них, чем молчать, желая казаться более нормальным, чем есть. Оскар это тоже понимал – с Томом просто не будет. Никогда. Но то, что Том такой сложный, склонный впадать в уныние по любому случайному поводу, ему тоже нравилось, пускай и раздражало. Парадокс, как и всё его отношение к Тому, начиная с самого начала.

- Ты не сварил кофе, - напомнил Шулейман.

- Точно, прости.

Запихнув в рот кусочек омлета, Том встал из-за стола и включил кофе-машину, которой пользовался всего пару раз, себе он кофе заваривал в чашке, когда пил по утрам, но полагал, что Оскар не оценит кофейную гущу на зубах. Оскар не просил, что важно и на что Том не обращал внимания, спустя годы после того, как Том на него работал, он по-прежнему говорил так, словно варить ему кофе является обязанностью Тома. Впрочем, будь на месте Тома кто угодно другой, Шулейман вёл бы себя точно так же, барские замашки не вытравить. Себе Том тоже кофе сварил, долил в чашку молока и принёс обе к столу.

- Я встретился с мамой, - между делом поделился Шулейман шокирующей новостью.

Перестав жевать, Том удивлённо посмотрел на него и, проглотив, что было во рту, спросил:

- Случайно встретились или...?

- Или. Воспользовался советом Джерри, он, конечно, та ещё сука, но иногда говорит реально умные вещи, в психологии он шарит, как бы я ни относился к данной науке. Так что я решил начать строить своё светлое будущее с разбора прошлого в числе прочего, вспомнил его слова, в прошлом году летом связался с мамой и предложил встретиться. Мы поговорили, она ответила на мои вопросы, объяснила, почему поступала так или иначе и вообще рассказала, чем для неё была семейная жизнь, что и подвигло её уйти. Я её понял и сказал, что не держу обиды, мама и не просила прощения.

Не просила, но приняла прощение, которое ей и не нужно, в этом вся эта женщина, промелькнуло в голове Тома в ответ на слова Оскара, оставившие неприятный отпечаток равнодушия и неспособности признать свою вину.

- И что, вы теперь общаетесь? – спросил Том с непонятной интонацией, напоминающей надежду на лучшее.

Простить ту ужасную бессердечную женщину, которая приходилась Оскару матерью, он не мог, но был готов порадоваться за Оскара, если он восстановил отношения с мамой и ему так лучше.

- А зачем? – произнёс Шулейман. – Мы чужие друг другу люди, если не считать кровное родство. Мы поговорили и разошлись обратно каждый в свою жизнь, но я предложил маме содержание и сказал, чтобы она обращалась ко мне, если возникнут какие-то проблемы.

- Что?! – воскликнул Том. – Ты не должен давать ей деньги и помогать! За какие заслуги?!

- Не волнуйся, - усмехнулся Оскар, - у меня денег на всех хватит. Могу себе позволить содержать не только одного тебя.

Том его позитива не разделял и не проникся, негодовал, полнясь клокочущей обидой за Оскара, в том числе за то, что он не понимает, что должен вычеркнуть мать из своей жизни, как она это сделала, и точно не оказывать ей материальную и ещё какую-то поддержку.

- Я подумал, это будет честно – после развода мама ничего не получила, даже драгоценности свои, шубы и большую часть вещей не забрала, - продолжал Шулейман. – При всех своих возможностях папа из обиды ничего не дал ей, она ни на что и не претендовала. Теперь я восстановлю справедливость и дам маме то, что ей давно полагалось.

- За что? – повторил Том. – Ты сам сказал, что вы чужие друг другу люди.

- Просто так, - Шулейман вновь пожал плечами. – Потому что я могу себе это позволить. С тех пор, как мама вышла из бедности, то есть после знакомства с моим папой, её главной валютой была внешность в сочетании с незаурядной личностью, благодаря этому она снова и снова удачно устраивалась в жизни и ни в чём не нуждалась. Но она не молодеет, в случае необходимости пусть лучше обратится ко мне, чем столкнётся с тем, что красивая жизнь закончится и подвергнется унижению.

- Она пыталась тебя убить, - твёрдо сказал Том, глядя Оскару в глаза, пытаясь достучаться.

- Не пыталась. Я спросил маму о том случае, цитирую ответ: «Я рассчитывала, что ты на берегу побегаешь, не думала, что ты такой тупой и полезешь в океан».

- Серьёзно? Она ожидала большого ума и понимания от четырёхлетнего рёбенка? – Том с трудом удержался от восклицания.

Пожимая плечами, Оскар развёл руками:

- Я действительно был умным ребёнком. Но, как оказалось, не настолько, чтобы данный эпизод не произошёл.

Том покачал головой и вновь вперился в него взглядом:

- Она оставила тебя в торговом центре.

- И тот случай мама тоже объяснила, - кивнул Шулейман. – По её словам, я её ужасно утомил, и она знала, что охрана найдёт меня и приведёт обратно, потому она меня там оставила, чтобы немного отдохнуть.

- О да, это оправдание, - фыркнул Том. – В конце концов, она тебя и твоего отца бросила, она намеренно оставила тебя, шестилетнего мальчика, совсем одного дома и больше не появилась, не интересовалась твоей жизнью.

- Она оставила меня со вторым родителем, который меня хотел и мог обеспечить мне более чем достойную жизнь, - легко парировал Оскар. – Не мои слова, мамины, но я с ними согласен. По сути, в моей жизни мало что изменилось после её ухода, пока папа не начал творить дичь, у меня с мамой не было тех отношений, которые могли бы заставить меня страдать от её ухода. Как сказала мама, она бы не бросила меня, если бы для этого нужно было оставить меня на произвол судьбы на улице, или с отцом-алкоголем, малоимущим, ещё каким-то, с кем нормальной жизни не будет. Но, поскольку условия были совершенно иные, она выбрала себя и покончила с тем, что её тяготило, то бишь с семейной жизнью. Ты должен её понимать, тебе это знакомо, - он ухмыльнулся, лукаво взглянув на Тома.

От такого укола – справедливого и потому омерзительно неприятного – Том помрачнел, смотрел хмуро.

- Если бы все поступали так, как им хочется, в мире было бы куда больше счастливых людей и меньше алкоголиков и самоубийц, - говорил Шулейман. – Не могу осудить маму за здоровый эгоизм. Я даже благодарен ей за то, что она ушла, потому что в противном случае продолжалась бы никому, кроме папы, не нужная игра в семью, и я не стал бы тем, кто я есть, а мне нравится случившийся вариант моего «Я».

- А надо осуждать, - Том ни на секунду не проникся пониманием к мадам Шулейман. – Она даже не попыталась сделать вид, что сожалеет. То, что ты рассказываешь, не оправдывает её. Угнетала её семейная жизнь, понимаете ли! – он всплеснул руками и скрестил их на груди. – Да, я тоже не был готов к созданию семьи и наделал глупостей, но у нас с тобой не было детей.

- Считаешь, что наличие детей всё меняет? – поинтересовался Шулейман.

- Конечно! Взрослому тяжело переживать разрыв с тем, кого он любит, а ребёнок нуждается в родителе намного больше, - бескомпромиссно уверенно отвечал Том. – Если человек завёл ребёнка, то не имеет права от него отказаться, как бы ни было тяжело.

Какие интересные рассуждения. Неожиданные.

- Запомни свои слова, - сказал Оскар.

- Зачем? – не понял Том.

- Просто запомни.

- Хорошо, - согласился Том. – А ты бы понял, что твоя мама не заслуживает ничего хорошего.

- Может быть. Она уж точно не та, кого можно назвать эталонной родительницей, но я не вижу причин её ненавидеть. Что касается твоего категоричного настроя в её отношении – ты же простил свою маму, а она с тобой ещё хуже поступила: не поверила, посчитала сумасшедшим, опасным и хотела отправить в клинику.

Запрещённый приём – бить в больное место. Но нередко Тома только так можно осадить и заставить посмотреть на ситуацию под другим углом, а текущая тема Оскару уже надоела.

- Это другое, - Том качнул головой, по лицу видно, что удар в тяжёлые воспоминания возымел эффект. – Моя мама ошиблась один раз, и она сожалеет и раскаивается все последующие годы.

- Тот раз самый яркий, но не единственный. Все решения твоих родителей касательно тебя с того момента, когда они о тебе узнали, и до твоего побега, ошибочны. Кристиана я не осуждаю, потому что, во-первых, он мне нравится, во-вторых, как я понял, у тебя в семье мама главная, по крайней мере, была таковой, так что на ней ответственность за то, что жизнь в семье тебя довела до нервного срыва и едва не погубила.

Том мрачнел с каждым его словом, но Шулейман не останавливался, методично обличал его плавающую мораль:

- Насколько я знаю, твоя мама не рвётся наладить и поддерживать с тобой отношения. И тем не менее ты простил её за всё и заступаешься.

- Это из-за меня мы не сближаемся, - возразил Том, потому что такова правда, ему хватало того, что мама просто есть, а она не настаивала, не навязывалась, понимая, что с их историей нельзя взять и стать самыми близкими на свете людьми. – И, хоть я не держу обиды на маму, я ничего для неё не делал, а мог бы, я в семье самый обеспеченный, - заметил, возвращаясь к тому, с чего началось его возмущение – что Оскар помогает маме.

В свою очередь Шулейман напомнил:

- Ты купил родителям дом.

- Его ты купил.

- Идея была твоя, я её всего лишь оплатил.

- Всего лишь, - фыркнув, передразнил Том и снова скрестил руки на груди, положил ногу на ногу.

- Так что, продолжим разбор полётов, или согласишься, что мне решать, как относиться и поступать с мамой? Кстати, справедливости ради надо отметить, что от содержания она отказалась, у неё всё в порядке с финансами, но согласилась обращаться в случае необходимости.

- Хоть отказаться от денег совести хватило, - хмыкнул Том.

- Вопрос повторить? – Оскар приподнял брови.

Том вздохнул, опустил голову:

- Тебе решать, как относиться к маме. – И вскинул взгляд, добавил: - Но я её ненавижу и никогда не прощу за то, как она с тобой поступала.

Шулейман ухмыльнулся:

- Ты так бесишься, что мне всё больше хочется вас познакомить.

- Избавь от такого «удовольствия».

- Я подумаю.

Том убрал пустые тарелки в машинку, проверил холодильник и шкафчики в поисках чего-нибудь сладкого, что можно поставить к кофе, но нашёл только печенье, которое купил так давно, что предлагать его Оскару неприлично. Забыл об этой початой упаковке с погрызенной половинкой опробованного печенья, надо бы выбросить.

- Хочешь сладкого? – осведомился Шулейман, потягивая чёрный кофе.

- Нет. Может быть... - Том беззвучно вздохнул и, закрыв последний шкафчик, повернулся к Оскару. – К чаю или кофе принято предлагать что-то сладкое, а у меня ничего сносного нет.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, сказал:

- Круто, что ты учишься социальным правилам, но надо ещё понимать, где какое уместно использовать. Я когда-нибудь предлагал тебе сладкое к кофе? Нет, ты сам брал, если хотел. Я тоже сам скажу, если захочу съесть какую-нибудь сладость.

- Как сложно, - Том улыбнулся, переводя ситуацию в шутку, - надо не только знать правила, но и разбираться в тонкостях их применения на практике.

- Очень сложно. Думаю, ты никогда не овладеешь данной наукой в полной мере.

Дёрнув бровью, Том беззлобно огрызнулся:

- Я не законченный тупица. Я знаю все правила, просто иногда волнуюсь и веду себя глупо или странно.

- Да, ты не тупой – ты особенный, - многозначительно кивнув, согласился Оскар, - с изюминкой, так сказать.

Том вернулся за стол, обнял ладонями чашку. Его кофе совсем остыл, поскольку изначально был не горячий благодаря немаленькой доле молока. Подогреть в микроволновой печи? Затянув с исполнением мысли, Том поводил пальцем по столу и спросил:

- Оскар, ты сказал, что разобрался с прошлым. С папой ты тоже выяснил отношения? – он осторожно поднял глаза, в которых дрожал искренний интерес.

Боялся, что спрашивает о том, о чём Оскар не готов говорить; что заденет рану, ведь отец его тоже допустил множество жестоких ошибок. Но на ошибки отца Том смотрел куда более терпимо, хотя и не понимал его, он знал Пальтиэля, в отличие от Хелл, и относился к нему хорошо и почтительно, потому не хотел наговорить на него словом или интонацией.

- Иным путём и медленнее, но да, процесс прояснения идёт, - ответил Шулейман. – Около года назад папа сам начал осознавать и признавать свои косяки в моём воспитании. Правда, от повторения некоторых ошибок его это не останавливает.

- Оскар, - голос Тома напряжённо дрогнул, - твой отец в порядке? Он... болен?

О чём можно подумать, услышав, что человек в одночасье осознал свои ошибки? О самом плохом, о том, что он переосмыслил жизнь в близости смерти.

- Нет, он здоров, - Оскар усмехнулся, дивясь тревожности Тома, к которой невозможно привыкнуть настолько, чтобы больше никогда не удивляться. – Насколько может быть здоров человек, у которого в семьдесят лет сердце изношенное, как у столетнего старика. Появилось одно обстоятельство, которое побудило его пересмотреть свои поступки, к близости смерти оно не имеет никакого отношения, папа не первый год живёт со знанием, что его шансы дожить до восьмидесяти стремятся к нулю.

Том не спросил, что за обстоятельство, рассудил, что Оскар сказал бы, будь это что-то важное. Может, естественным образом Пальтиэль пришёл к переосмыслению прошлого, некоторые ведь просто так осознают свои ошибки и меняют поведение, в силу изменений личности с возрастом, это ему вечно нужны пинки, чтобы думать и быть лучше, не нужно обо всех судить по себе.

- То есть всё хорошо? – Том по-детски любопытно вздёрнул брови. – И у твоего отца, и у вас друг с другом?

- Едва ли у меня с отцом когда-нибудь всё может стать безупречно безоблачно, мы слишком разные, и прошлого всё-таки не исправить, у меня с моим отношения совсем не такие, как у тебя с папой. Но наши отношения определённо стали спокойнее, чем были когда-либо, он даже не припоминает мне, что я «разрушил брак».

- Это хорошо, - Том улыбнулся и затем посерьёзнел, задумался. Посмотрел на Оскара. – Наверное, я должен рассказать твоему отцу, что ты не виноват? Не наверное, - он качнул головой, отвергая предыдущие свои слова, - я должен. Только надо придумать, как всё объяснить...

Что придумать, чтобы не рассказывать долгую и запутанную историю возвращения Джерри? Оставив томины рассуждения вслух без комментария, Шулейман задал вопрос:

- Ты рассказал Кристиану, что мы снова вместе?

Том покачал головой:

- Нет.

- Правильно. Мой тоже пока не в курсе.

- Почему?

Том вскинул взгляд. То, что сам ничего не сказал отцу, не останавливало его от подозрения чего-то дурного в подоплёке того, что Оскар сделал то же самое. Двойные стандарты в действии: всем нужно поступать определённым образом, а когда дело касается его, то «это другое». Причём Том совершенно не сознавал, что мыслит столь неправильно.

- А ты почему? – не ответив, вернул ему вопрос Шулейман.

Том потупился, неуверенно пожал плечами, хотя неуверенность неуместна, поскольку никакого другого варианта, которым руководствовался, он не имел.

- Рано.

- А я просто так, - сказал Оскар, - я папе далеко не всё рассказываю.

Том подумал некоторое время – и додумался:

- Ты не рассказываешь папе, потому что не уверен, что наши отношения надолго?

Чем ещё можно это объяснить? Логичный, зрелый подход – сначала удостовериться, что отношения имеют самые серьёзные перспективы, прежде чем рассказывать о них родным, но... Но Том не хотел услышать, что Оскар сомневается в том, что у них будет навсегда, и не услышать тоже не хотел, поскольку домысел уже засел в голове и в случае не подтверждения и не опровержения будет нарывать.

- Судя по причине, которой ты объяснил то, что ничего не сказал папе, это ты не уверен и хочешь подождать, убедиться, что не ошибся с выбором, прежде чем посвятишь семью в свою личную жизнь, - произнёс Шулейман, отбивая его подозрения.

Подозрение, обвиняющее в том, что самому Тому свойственно. Справедливо ткнуть его в это носом, чтобы не занимался переносом.

- Нет, я уверен! – воскликнул Том, испугавшись, что Оскар сомневается, что он не сомневается и не начал делать, как раньше. Мозг можно сломать от накладывающихся друг друга слоёв того, кто что думает о том, что другим движет. – Просто отношения – это очень личное, для двоих, я пока не хочу заявлять о нас, потому что... - запнулся, выуживая из глубины себя истинную причину, - боюсь. Не знаю, чего я боюсь, - Том мотнул головой, нахмурился, речь частила. – Может быть, того, что у нас что-то пойдёт не так, не сложится, поэтому я не хочу, чтобы мои родные знали и питали надежды до того момента, когда наши отношения станут нерушимо серьёзными, для меня эта черта – совместное проживание.

Произнеся последнее слово, Том выдохнул, почувствовал, что за время тирады сердце взволнованно ускорило бег, провоцируя более частый ритм дыхания. Как будто бежал, но он всего лишь говорил то, что цепляло не за разум – за эмоции.

- Так всё-таки сомневаешься? – осведомился Шулейман, пытливо глядя на него.

- В себе, - Том не поднимал глаз, смотрел в почти пустую чашку, которую снова сжимал пальцами. – От твоего лица. Я не на сто процентов уверен, что после всех этих отношений со свиданиями и узнаванием друг друга ты захочешь продолжать мучиться со мной. Может быть, ты не позовёшь меня жить к себе, и всё останется как есть, мы будем любовниками. Я соглашусь...

В его голосе больше не было надрыва и скачущих интонаций, не было желания доказать, что хороший, согласный, чтобы Оскар не лишил его хотя бы каких-то отношений. Только правда, смиренное, спокойное признание, что пойдёт за ним даже в то, что будет не тем, на что рассчитывал.

-...но это не то, не то, чем можно хвалиться родным, - закончил Том.

Шулейман покачал головой и вновь устремил на него взгляд:

- Как ты живёшь? – вопросил с непонятной интонацией, смесью удивления, недоумения, раздражения и насмешки. – У тебя в голове загонов столько, что она пухнуть должна. Утро, всё хорошо, я ничем не дал понять, что меня нечто не устраивает, а у тебя тараканы лезут из всех щелей. Чего тебе надо, а? Или это у тебя развлечение такое – придумывать проблему, накручиваться и заодно взрывать мне мозг?

- Мне не нравится сомневаться, - возразил Том, подняв голову, - от сомнений я страдаю.

- Тогда в чём дело? – Оскар смотрел на него прямым, жёстким, испытывающим, сказал бы Том, взглядом, как когда-то давно во время опросов в центре. Пытался понять, нужно попытаться, ему же с этим жить, пускай понимание в одном моменте и не даёт никаких гарантий в другом. – Я говорил, что имею серьёзные намерения, ты меня понял, по крайней мере, обрадовался и успокоился, но – бац и снова здорова, словно ты меня не слышал!

- Я не могу быть уверен, пока ты со мной не спишь, - выпалил Том.

И запоздало понял, что это правда. Наличие между ними сексуальной жизни едва ли полностью застрахует его от разных сомнений, но будет проще, потому что будет знать, что по меньшей мере в одном удовлетворяет Оскара и что Оскару не нужно искать удовлетворение на стороне.

На лице Шулеймана отразилась череда сменяющихся эмоций: удивление, скепсис и, наконец, смех, вокализированный смех. Том не совсем понял, почему он смеётся, хлопая ладонью по бедру.

- Иди сюда, - позвал его Оскар, вместе со стулом отодвинувшись от стола, чтобы Тому хватило места.

Том перебрался Оскару на колени, куда он позвал, похлопав рукой. Шулейман придержал его одной рукой за талию и постучал по голове:

- Мозг тут есть, в рабочем состоянии? Есть шанс, что я хоть какую-то информацию смогу вдолбить тебе раз и навсегда? Если ты съюморишь по поводу того, как тебя нужно долбить, чтобы был эффект, предупреждаю, я тебя уроню и сам от смеха на пол упаду.

Отведя взгляд, Том молчал и сопел, одновременно выражая осуждение и то, что ему тоже смешно. Безусловно, Оскар мастер слова. Потом Том встал и сел по-другому, верхом на Оскара, лицом к лицу. Обнял его за шею и, помедлив немного во взгляде в глаза, по чертам лица, поцеловал, коснулся пальцами щёк. Шулейман не думал его отталкивать, отвечал лениво, что позволяло делить инициативу на двоих, сжимал ладонь на боку Тома, выдавая более грубые желания.

Том хотел просто поцеловать, просто потому, что вновь ощутил ту нежность, которая требует выражения, иначе у самого будет передозировка. Но, как обычно бывает, всё пошло не по плану. Светлый порыв перерождался в страстный, голодный поцелуй. Желание поднялось, обволакивая душным коконом, Том ощущал возбуждение не только в паху, а от низа живота до копчика, горящей, обострённо чувствительной линией.

- Оскар, а если я сбегаю в аптеку, мы можем...? – оторвавшись от его губ, сбито, несмело выговорил Том.

- Нет, момент упущен, - стоически ответил Шулейман.

Том отстранился, упёршись руками в его плечи, возмущённо свёл брови:

- Тебе особый момент нужен?

- Возраст, знаешь ли, мне нужна атмосфера, чтобы настроиться.

Том поверил, лицо вытянулось, глаза приобрели озадаченное выражение. Он машинально опустил взгляд к паху Оскара.

- Да учись ты понимать, когда я шучу! – Шулейман встряхнул его. - Нельзя быть таким легковерным. Сидишь на подтверждении, что никакая особенная атмосфера мне не нужна, а всё равно поверил.

И правда, сидел, и чувствовал, и поверил словам, что противоречили собственным ощущениям и глазам.

- Не шути так, - сказал Том. – Сколько бы раз подобные случаи ни повторялись, я воспринимаю твои слова на свой счёт.

Оскар вопросительно приподнял бровь:

- Даже если я буду повторять каждый день? Можно провести эксперимент.

- Не надо. Если ты будешь каждый день повторять, что просто так я тебя не завожу, будет ещё хуже: я начну сомневаться в себе и думать, что это на самом деле так, потому что если шутка постоянно повторяется, значит, в ней есть какой-то смысл, - честно рассказал Том о перспективе, которую очень хорошо прочувствовал.

Это настоящий кошмар, жизнь, медленно, неумолимо превращающаяся в ад – догадываться, что больше недостаточно хорош в том, в чём единственном раньше удовлетворял Оскара, и сильнее убеждаться в этом с каждым днём.

Том не возобновил прерванный поцелуй, провёл ладонями по плечам Оскара, закусив губы, и спросил:

- Если серьёзно, почему мы не можем сейчас?

- Потому что я сказал правду – момент упущен. Вчера мне было чертовски сложно устоять, когда после всего ты встал передо мной раком, но по известной причине пришлось сдержаться, а сегодня я снова хочу подождать, несмотря на то, как сильно хочу тебя трахнуть. Ты прав, будет лучше, если я увижу справки о твоём здоровье и уверюсь, что сифилиса у тебя нет, прежде чем мы займёмся сексом.

- Почему ты говоришь именно о сифилисе? – Том в недоумении развёл руками. – Есть и другие болезни, более страшные.

- С тех пор, как я начал вести активную сексуальную жизнь, папа пророчил мне сифилис. Не хочется, чтобы он таки оказался прав, - с усмешкой ответил Шулейман.

Приняв, что нельзя, Том задумался о чём-то, водил ладонью по плечу Оскара, перебирал пальцами тонкие складочки ткани, которые сам же творил. Поднял взгляд чуть выше, скользнул пальцами по шее Оскара, по линии челюсти слева, скуле и виску, переходя прикосновением на волосы. Никто и никогда не перебирал его волосы, возможно, боялись испортить укладку, которая только казалась естественной небрежностью, потому действия Тома породили в Шулеймане интерес.

Том трогал его волосы, щекотно и приятно, непривычно ерошил короткие волоски, проводя против роста, и перебирал пряди, где они были длиннее. Сам не знал, чего хотел, просто хотел касаться, сделать то, что раньше будто бы было под запретом, оставалось вне поля внимания. Как будто близость выходила на новый уровень. У Оскара волосы густые и плотные, гладкие, что приятно коже, и в то же время упругие, более жёсткие, чем у него, Тома. Интересно, интересные ощущения – и тактильные, и те, что внутри, ментальные. Том касался его с затаённым любопытством испытателя, который не знает, что делает, не имеет опыта, но ему нравится.

Том провёл ладонью по макушке Оскара, приглаживая пряди, чтобы затем обратно навести беспорядок. Запустил пальцы ему в волосы на затылке, остановился, прислушиваясь к ощущениям. И сжал пальцы в кулак, потянул, заставляя Оскара запрокинуть голову, обнажить горло. Это Шулейману понравилось меньше, но интерес вызывало больший – что Том сделает дальше? – потому не остановил его. Том обвёл взглядом его открытую шею, провёл двумя пальцами от ключиц до мягкого, уязвимого места под челюстью. Вернулся на середину, подушечками пальцев потрогал выступ кадыка – впервые, - зацепил. Движение кадыка под пальцами вызвало в Томе странное подспудное удивление, словно не знал, что тело работает так, не чувствовал. Он и не знал, не умом, конечно, на другом уровне, не трогал себя за горло, чтобы ощутить, как движется кадык при глотании, и не ласкал Оскара, как тот его ласкал, чтобы знать пальцами и губами всё тело, а не только отдельные части.

Том знал губы Оскара, член и руки, ещё спину, за которую хватался в порывах страсти. А с шеей не был знаком вопреки тому, сколько раз в неё утыкался, то другое. Том любопытно знакомился сейчас, обводил пальцами, исследуя на ощупь и запоминая тактильно новые места, изучал внимательным, сосредоточенным взглядом кожу, что вверху со свежей щетиной, линии, полные бегущей крови вены. Как многое он прежде не замечал.

Наклонившись, Том втянул воздух с запахом кожи с шеи Оскара, табака и немножко, едва уловимо парфюма со вчерашнего дня. Казалось, даже кровь чувствовал, тёплую, солёную, живую, что совсем близко под кожей. Момент в духе кадров из фильмов ужасов. Шулейман скосил к Тому глаза:

- Надеюсь, ты не собираешься укусить?

Укусы он не любил, как и царапанье в постели, от чего никак не мог Тома отучить. Том зашипел на него, как Оскар вчера вечером делал, призывая к тишине. И опустил голову ниже, попробовал кожу его шеи на вкус, тронул изгиб кадыка упругим кончиком заострённого языка. Не остановился, уходя с головой в процесс исследования и познания на самом близком уровне. Подняв голову, широко лизнул шершавый, колючий подбородок Оскара. Необычные ощущения, но не неприятные.

Странно, это очень странно, думалось Шулейману, смешно, щекотно и дико, но любопытство побуждало сидеть и не мешать, чтобы узнать, какими будут дальнейшие действия Тома. Уже не остановиться, очень уж интригует его поведение. Наконец-то отпустив волосы, Том тремя пальцами взял Оскара за подбородок и провёл языком по щеке, скуле, почти до уголка глаза. Потёрся носом, снова лизнул. Вернулся к шее, проделывал то же самое: облизывал до мягкого места под челюстью, где тоже колко, что ему понравилось, и по линии артерии, водил носом по влажной от слюны коже, тёрся им и лбом, прихватил зубами.

- Вампирёныш, что ты делаешь? – Шулейман всё-таки не сдержал смеха.

Том опять шикнул на него, тише, интимно. Коснулся губами губ Оскара, ещё раз, ещё, не целовал, просто прихватывал губами то нижнюю, то верхнюю его губу, снова и снова отстраняясь на миллиметры и возвращаясь. Том выпрямился, замер, положив ладони Оскару на плечи, заглядывая в глаза непонятным взглядом. И сполз на пол, садясь на пятки между ног Оскара, поднял глаза на две секунды и начал расстегивать ремень на его джинсах. Звякнула пряжка, но Шулейман не остановил, только смотрел сверху.

Расстегнув пуговицу, Том потянул вниз язычок молнии и запустил пальцы в ширинку, проводя подушечками по трикотажу белья. Оскар молчаливо позволил ему продолжать, приподнялся, помогая приспустить с себя джинсы, и шире развёл ноги. Оттянув резинку трусов, Том коснулся губами и вобрал в рот наполовину эрегированный член. Новые ощущения, прежде ему не доводилось прикасаться к Оскару не в состоянии каменной твёрдости. Это довольно приятно, мягкость всегда сопряжена с уязвимостью. Но ненадолго.

Член стремительно твердел и увеличивался на языке, головка упиралась в мягкое нёбо, горло. Том не пытался насадиться под корень, как делал в прошлом, и в чём заключалось всё его мастерство. Облизывал, прихватывал губами, чередуя с взятием в рот примерно наполовину. Взяв член ладонью у основания, Том разомкнутыми губами провёл по стволу сбоку, высунул язык и с нажимом провёл по нему головкой, обхватил самый кончик губами, посасывая, и отпустил с чмокающим звуком. Облизнул губы, размазывая за пределы рта слюну вперемешку с терпкой смазкой. Поднял взгляд, посмотрев на Оскара. Шулейман зацепился вниманием за развратно налившиеся цветов пухлые влажные губы, что особенно хорошо смотрелись на его члене. Но не подтолкнул Тома вниз, чтобы продолжал, иногда приятнее быть пассивным.

Том сам не засиделся без дела. Широко открыв рот, он наделся на член, пока головка не упёрлась в горло, проскользнула в него, вызывая рефлекторный спазм, и резко снялся с характерным пошлым звуком. Наделся, снялся, наделся, снялся. Такой интенсив приходился Шулейману по вкусу, откинувшись на спинку стула, он и пальцем не трогал Тома и наслаждался его активностью. Выпустив член изо рта в очередной раз, Том обхватил губами только головку, пососал, мягко, упруго сжимая. Облизал ствол, обвёл языком вздутые вены. Со вкусом, в каждом движении читалось, что он делает это со вкусом, с удовольствием. Том захотел, потому и опустился на колени, и наслаждался процессом, каждым прикосновением к тому, до чего наконец-то дорвался.

Поцеловал уздечку, кончиком языка провёл вверх, пощекотал отверстие уретры, надавил напористо, словно пытался проникнуть внутрь. Оскара дёрнуло, в самом хорошем смысле, он впился пальцами в сиденье стула. Вроде бы ничего нового, его как только не ублажали, но от Тома даже обычные вещи ощущались иначе, ярче, он умел обычное делать необычно. Шулейман положил руку на затылок Тома, поощряя, перебирал пряди волос. Но не давил, по-прежнему оставляя всю инициативу за ним.

Том опустился ниже, ткнувшись носом в корень члена, облизывал мошонку. Не вбирал яички в рот, а именно облизывал. Его действия вызывали у Оскара прочные ассоциации с котом, Том же до этого его облизывал, верху, и сейчас облизывал яйца. Это... круто. Крутые ощущения, и физические, и моральные, от ярко проявляющихся кошачьих повадок.

Нализавшись, Том вернулся к налитой головке и затем взял в рот, основательно обхаживая губами, языком, брал за щёку, потирая о мягкую слизистую внутренней стороны. Чувствуя подступающую разрядку, Шулейман не отстранил его и не предупредил, знал уже, что для Тома не проблема принять сперму в горло. Том проглотил, не выпуская член изо рта.

Поднявшись на ноги, Том снова сел Оскару на колени, обнял за шею. Поцеловать после минета он не решался, неважно, кто кому делал. Где-то глубоко сидела частица суждения, что оральный секс пачкает, потому нельзя после него без разрешения целовать в губы. Шулейман взял Тома за затылок и поцеловал, забирая половину своего вкуса. Никакими предубеждениями он не страдал и в который раз демонстрировал это Тому. Получив выраженное в инициативе разрешение, Том расслабился и отвечал на поцелуй, ощущая на языке остатки семени. На ответную услугу он не рассчитывал ни изначально, ни теперь, ему хватало того, что сделал, и этого поцелуя.

- Вкусно тебе было? – поскольку больше нет угрозы, что Том остановится, Шулейман позволил себе высказать то, чем его распирало. – Не наелся завтраком?

Том вопросительно повёл бровью, совсем не понимая.

- Ты так меня облизывал, что выводы напрашиваются сами собой, - Оскар бессовестно потешался, почесал Тому шею. – Кис-кис-кис, котик.

Гневно фыркнув, Том ударил его по плечу, порывисто встал и отошёл, посмотрел хмуро, неодобрительно, но тяжёлый взгляд не пугал, а забавлял.

- Я же могу обидеться и больше этого не делать.

- На что? Ты только скажи: теперь ты сытый? – Шулейман едва не улюлюкал, так его забавляла собственная ассоциация и реакция Тома тоже.

- У меня не всё гладко с инициативой, не надо смеяться над тем, как я её проявляю, - сказал Том, стараясь не дать недовольству перейти в обиду.

- Ладно, уговорил, - ответил Оскар и, ухмыльнувшись, добавил: - Котик.

Схватив с тумбочки кухонное полотенце, Том швырнул его в Оскара в отместку за ненавистное, бесящее обращение. И получил ответный хлёсткий удар полотенцем по попе. Проиграл, что признал, подняв руки. Поймав за запястье, Шулейман затащил его обратно себе на колени, чему Том сопротивлялся только несколько секунд. Сегодня пятница, но о необходимости пойти на работу Том благополучно не вспомнил. Вчерашнее свидание плавно переросло в сегодняшнее, только на четыре часа расстались, на которые Оскар поехал домой, выпутавшись из рук Тома и не поддавшись на жалобный взгляд, что расстроило Тома, но нехотя он всё-таки его отпустил.