9 глава
В прошлом...
Воздух в кабинете Фальто был спёртым и густым. Сабина стояла над Эхо, и её тень, отброшенная светом лампы, накрывала мальчика целиком.
Рядом стояла стойка с хрупким оборудованием для исследований. На корпусе красовалась надпись «Огнеопасно».
Пока она ждала возвращения Фальто, взгляд её скользнул вниз и зацепился за старый белесый шрам на шее мальчика, похожий на след от удавки. Физические шрамы - это просто. Их можно потрогать, показать врачам. А что делать с теми, что зреют на изнанке души? Она вспомнила отца. Его обвисшее лицо, пустой взгляд, вечное нытьё и обиду на весь мир.
«Это он, - пронеслось в голове с холодной ясностью. - Он виноват больше всех».
Это он своим вечным нытьём и тихой ненавистью вытравил из неё всё живое. Сделал её такой - вечно злой, с тикающей бомбой внутри. Если бы не он, всё могло бы быть иначе. По крайней мере, ей так казалось.
Ярость накатила с новой силой, горячая и пьянящая. Она была направлена на того, кого здесь не было. Выместить её было не на ком. Она копилась, давя на рёбра и виски.
И в этот момент Эхо, словно почувствовав что-то, начал стучать. Сначала тихо, едва касаясь железной палкой каркаса кушетки.
С̗̣̬̝̒͆̈̌̎̚т̯͇̦͈͋ͫͮу̼̟̱̝̤̺̫̾͊̋к͇̖͍̘̗̬̏ͮͅ С̗̣̬̝̒͆̈̌̎̚т̯͇̦͈͋ͫͮу̼̟̱̝̤̺̫̾͊̋к͇̖͍̘̗̬̏ͮͅ С̗̣̬̝̒͆̈̌̎̚т̯͇̦͈͋ͫͮу̼̟̱̝̤̺̫̾͊̋к͇̖͍̘̗̬̏ͮͅ
Сабина замерла. Звук был тихим, но пронзил её, как удар тока. Он синхронизировался с ритмом её сердца. Нет - её собственное искусственное сердце начало судорожно подстраиваться под этот стук.
С̗̣̬̝̒͆̈̌̎̚т̯͇̦͈͋ͫͮу̼̟̱̝̤̺̫̾͊̋к͇̖͍̘̗̬̏ͮͅ С̗̣̬̝̒͆̈̌̎̚т̯͇̦͈͋ͫͮу̼̟̱̝̤̺̫̾͊̋к͇̖͍̘̗̬̏ͮͅ С̗̣̬̝̒͆̈̌̎̚т̯͇̦͈͋ͫͮу̼̟̱̝̤̺̫̾͊̋к͇̖͍̘̗̬̏ͮͅ
Стучала палка.
С̗̣̬̝̒͆̈̌̎̚т̯͇̦͈͋ͫͮу̼̟̱̝̤̺̫̾͊̋к͇̖͍̘̗̬̏ͮͅ С̗̣̬̝̒͆̈̌̎̚т̯͇̦͈͋ͫͮу̼̟̱̝̤̺̫̾͊̋к͇̖͍̘̗̬̏ͮͅ С̗̣̬̝̒͆̈̌̎̚т̯͇̦͈͋ͫͮу̼̟̱̝̤̺̫̾͊̋к͇̖͍̘̗̬̏ͮͅ
Отзывалось в её груди, с каждым ударом становясь громче и болезненнее.
Её сдавило невидимыми тисками. Грудная клетка вот-вот должна была треснуть. Каждый удар отдавался тупой болью в горле и висках. Глаза сохли, она не могла моргнуть. По ногам пополз холод, сжимая живот в тошнотворный ком. Мир сузился до этого звука. Не было больше прошлого, была только эта дробь и всепоглощающий ужас.
«Умоляю, пусть это прекратится», - пронеслось у неё внутри.
Но ничего не прекращалось. И тогда Эхо, словно решив поставить точку, стукнул изо всех сил.
- Յá⍑ҡĤӥĆ৮!- резко завопила Сабина.
Звук ударил по барабанным перепонкам, сорвав все предохранители в сознании. Что-то щёлкнуло внутри девушки - короткое, сухое, как сломанная кость.
Её рука сама рванулась вперёд, выхватывая палку. Движение было резким, точным, лишённым всякой мысли. Сталь со свистом рассекла воздух и обрушилась на висок мальчика.
Раздался не просто хруст. Это был влажный, зернистый звук - словно кто-то раздавил мешок с мокрым песком и мелкими камушками. Голова Эхо дёрнулась с неестественной резкостью, шея выгнулась под резким углом.
На мгновение воцарилась тишина. Потом на его виске, точно из-под слоя белой глины, проступила странная вмятина. Кожа натянулась, побелела - и лопнула.
Оттуда, из тёмной щели, хлынула не просто кровь. Это была густая, тёмно-алая, почти чёрная масса. Она не текла, а именно хлынула - тяжёлой, пульсирующей струёй, ударившей по простыне с глухим шлепком. Ярко-алая полоса ударила по белизне, растекаясь в причудливое, быстро растущее пятно.
Палка выскользнула из онемевших пальцев, описала в воздухе медленную, почти торжественную дугу и врезалась в стойку с оборудованием.
Мир взорвался.
Сначала - высокий, пронзительный звон лопнувшего стекла. Потом - резкое, ядовитое шипение вырвавшегося газа. И наконец - сухой, трескучий звук ломающегося пластика.
Яркая ослепительная вспышка озарила комнату, отбросив на стены гигантские, пляшущие тени. Воздух ударил в лицо волной тепла и тяжёлого, сладковатого запаха палёной пластмассы и гари. Где-то глухо, уже начиная нарастать, загудело пламя.
***
Три года назад...
В кабинете декана было душно. Пыльный свет пробивался сквозь жалюзи. Сабина сидела на краю стула, выпрямив спину. Со стороны - собранная, внутри - пустота.
Её взгляд упирался в лысину декана. Лицо казалось каменным, только нервный тик века выдавал напряжение.
Декан неспешно выводил что-то ручкой. В тишине слышалось его влажное дыхание и... тиканье часов. Каждое «тик-так» впивалось в Сабину иглой. Ей хотелось вскочить, сорвать их со стены, разбить. Но она только сидела. И слушала.
Наконец декан вздохнул, отложил перо и тяжело поднялся. Он протянул ей тонкую папку.
- Поздравляю, Сабина. Вот ваш диплом... Жаль, вы не забрали его с остальными на церемонии вручения.
Его пальцы были теплыми. Её - ледяными. Она взяла папку, не глядя. Это должен был быть триумф, а она чувствовала пустоту.
Декан облокотился о стол.
- Сабина, - произнёс он мягко. - Вы всегда были старательной. Но... замкнутой. На церемонию можно было и сходить...
Он ждал ответа. Хотя бы кивка. Но получил лишь пустой взгляд. Декан тихо вздохнул.
Сабина встала, чуть качнувшись. Сжала диплом в белых пальцах. А в ушах стучало всё то же «тик-так».
- Позволь поделиться одной мудростью,- сказал декан. - Бывают войны с внешним врагом. А бывает война с собой. Представь садовника. Он пришёл в сад и увидел: растения больны, почва сухая, всё в сорняках. Он так разозлился, что выжгёл всё дотла. Вырубил деревья, залил землю бетоном. Врага нет. Но и сада тоже. Он победил, уничтожив то, что собирался защищать. Наш разум - тот же сад. В нём бывают сорняки обид, сухие участки усталости. Простой импульс - объявить всему войну. Выжечь. Залить бетоном контроля. И ты побеждаешь. Добиваешься идеальной, мёртвой тишины внутри. Ты уничтожила не только врага, но и поле битвы. И остаёшься одна на голой земле. Может, задача не в том, чтобы объявить войну саду. А в том, чтобы научиться быть садовником. Не пожарным с огнемётом, а терпеливым человеком с лейкой.
Преподаватель глубоко вздохнул, достал платок, принялся протирать очки. Сабина, не глядя на него, встала, сжимая диплом.
- Вы всем рассказываете эту притчу?
-Нет. Каждому - свою.
-У вас получается? Много успешных случаев, чтобы она подействовала?
-Без понятия. Моё дело - дать совет. А что с ним сделать - твоя ответственность.
-Я поняла, - перебила она, двинувшись к выходу. - Всё поняла...
-Как скажешь... До свидания, Сабина.
***
Дверь колледжа захлопнулась с финальным, безразличным щелчком. Сабина шла, не видя дороги, вжимая в ладонь картонный тубус диплома. Его круглая форма была единственной опорой в расплывчатом, лишённом смысла мире. Промелькнул серый, обшарпанный забор, пожухлые клочья травы, пробивающиеся сквозь трещины в асфальте, похожие на трупную бледность. Она не заметила, как бетон тротуара сменился шершавой, замасленной гравийной полосой обочины, а затем - и проезжей частью.
Где-то вдалеке - резкий, тонкий визг, похожий не на птицу, а на скрежет металла по металлу.
Первый удар пришёл не как боль. Он пришёл как звук. Глухой, влажный хруст, похожий на ломающуюся сырую ветку, но только где-то внутри, в самой основе её существа. Звук, от которого сознание не треснуло, а рассыпалось на тысячи острых осколков. Мир накренился, поплыл, перевернулся с ног на голову в молчаливом, плавном падении.
Потом пришла и боль. Острая, разрывающая, живая. Не удар, а скорее взрыв в грудине, от которого воздух вырвался из лёгких одним сиплым, булькающим выдохом. Во рту тут же появился медный, тёплый привкус.
Она лежала на спине, не понимая, почему над ней не потолок аудитории, а бескрайнее грязно-серое небо. Облака, разной формы - одни похожи на клочья ваты, другие на размазанные белые мазки. Светлые, чистые, невесомые. Стало легко и пусто, будто её наконец-то отпустили. В ушах стоял высокий, пронзительный звон, заглушавший всё.
И в этот миг по разрыву между облаков медленно, величаво проплыло что-то огромное и серое. Уродливый, старый дирижабль, облезлый, с тёмными пятнами ржавчины на обшивке. Он издавал низкий, монотонный гул, который входил в резонанс с вибрацией в её костях, становясь одним целым с внутренним звоном.
Прекрасное чувство мира схлопнулось, сменившись ледяной тошнотой, подкатившей к самому горлу. Сознание, уплывшее было ввысь, рухнуло обратно в тело - сломанное, разорванное. Она судорожно дёрнулась, пытаясь отползти, и взгляд упал на её грудь.
Тёмная ткань пиджака была разорвана в кровавую кашицу, пропитанную чем-то тёмным и блестящим. В центре - глубокая, мокрая вмятина, из которой веером торчали белые, острые щепки её собственных рёбер. Глубже, в этой тёмной яме, что-то алое, живое и пульсирующее, туго сжималось и разжималось с тихим, чавкающим звуком, синхронно с ударами в висках.
Медливо, с нечеловеческим трудом, будто конечности были налиты свинцом, она подняла руки. Кожа на них была липкой и тёплой, густо окрашенной в тот же тёмно-алый цвет, что и разводы на асфальте. Её кровь. Она медленно, лениво капала с кончиков пальцев, каждая капля оставляла на сером камне идеальный круглый след.
***
Три года спустя...
Она разжала пальцы. Сухожилия на руке ныли от напряжения. Посмотрела вниз. Руки были такими же красными, липкими. Тёплая влага стекала по коже тонкими, извилистыми струйками, затекала под рукав халата. Просто факт. Как цвет стен или въевшийся в одежду запах антисептика.
Её взгляд скользнул к тому, что осталось от мальчика. Он лежал в той неестественной, сломанной позе, в которую она его сложила. Его крики давно стихли, сменившись оглушительной, давящей тишиной, нарушаемой лишь ровным, монотонным гулом в её голове - эхом того самого дирижабля. Его форма на полу не вызывала никаких мыслей, никаких эмоций. Просто объект. Решённая проблема. Бесформенный кусок мяса в больничной пижаме.
Воздух в лёгкие не шёл, словно их тоже заполнила та же густая, желеобразная масса, что была на её руках. Она сделала шаг. Потом другой. Ноги, тяжёлые и ватные, понесли её прочь, в коридор, оставляя на линолеуме чёткие, кровавые отпечатки.
Рука сама поднялась к лицу - инстинктивное движение, чтобы смахнуть со лба прядь волос. Но шершавая ткань рукава халата втерла в кожу липкую, уже остывающую теплоту. Сладковато-приторный запах меди, соли и чего-то органического, глубокого ударил в ноздри, въелся в слизистую.
В конце коридора, у выхода, висело зеркало в простой железной раме, покрытой слоем пыли. Ноги сами остановились перед ним.
В замутнённом стекле смотрело существо, слепленное из глины и запёкшейся крови. Бледная маска лица, испещрённая багровыми брызгами и размазанными пятнами, похожими на боевую раскраску. Ни страха, ни отвращения, ни торжества - только плоская, бездонная пустота, тяжелее любого чувства. Глаза не отражали света, они были двумя тёмными, мёртвыми колодцами, уходящими в никуда.
И тогда на самом краю отражения, за её спиной, она увидела движение. Яркие, хаотичные всполохи, пляшущие на стенах, пожирающие плакаты с правилами поведения.
Она медленно, почти механически, с хрустом в шее, развернулась.
Жёлтые стены больничного коридора плясали в высоких, почти бесшумных языках пламени. Огонь пожирал их не с яростью, а с холодной, методичной жадностью, поглощая сам звук, оставляя после себя только звенящую, оглушительную тишину и потрескивание. Он был логичным, почти неизбежным продолжением того холодного пожара, что полыхал у неё внутри.
- Сабина?! - раздался озадаченный, напряжённый голос позади, из-за спины, едва пробиваясь сквозь гул в ушах.