Адам и Ева идут по морю
В один майский тёплый день я увидел в кухонное окно, как к дому подходила маленькая фигурка в лёгком платье цвета спелого апельсина. Её длинные ноги быстро пробирались сквозь слегка пожухлую от яркого солнца траву, сбивая с неё росу. Когда до веранды оставалось всего каких-то десять метров, я увидел, что это была Элис. Она выглядела слегка запуганной, может, заинтересованной. Мне стало сразу ясно, зачем она пришла – узнать, куда я пропал и что со мной стало. Я по прежнему носил свитер, связанный Лейлой, даже в полдень. Мне приходилось сидеть в тени, на веранде, закатывать рукава, играть с братьями на улице, лишь бы ненадолго отвлечься от всего того, что происходило практически всю весну. И, думаю, она бы сразу поняла, что со мной что-то не так, если бы увидела, как я в летнюю жару сижу в тёплом свитере, умирая от дыхания надвигающегося из-за горизонта лета.
Я в это время стоял возле таза с едва прохладной водой. Руки мои сморщились от постоянно мокрой посуды и мыла, которое постоянно приносила Лейла из прачечной, чтобы не было необходимости покупать его. Запах свежести перемежался с запахом тухлой рыбы, которую в который раз приволок отец с рыбалки, на которую он выбирался раз в несколько месяцев. Мне было как-то неудобно появляться перед Элис в таком неприглядном виде, и я, бросив посуду в таз, пролив воду на деревянный пол, снял старый испачканный всем, чем только можно фартук и плюхнулся в старое тёмно-синее кресло-качалку, схватив свою любимую книгу о моряках и их потерянных в бурях мечтах. Название стёрлось от натиска времени, и мне оставалось лишь наслаждаться красотой и притягательностью этой книги.
Через полминуты послышался едва уловимый стук в дверь. Я резко встал, отложив книгу, подошёл ко входу и с невозмутимым лицом отпер дверь. Элис увидела меня и тут же улыбнулась. Я улыбнулся в ответ и пригласил её войти.
За мать я не боялся – в начале мая она всегда уезжала с отцом в небольшое путешествие в Норт-Пойнт, к нашим родственникам – её старой одинокой сестре и дураку-брату, – которых я ни разу в жизни не видел. Из всей нашей родни я помнил лишь бабушку и дедушку по папиной линии. Это были самые добрые люди, которых я когда-либо встречал. Жаль их не было рядом со мной тогда.
– Тебя что-то давно не видно на колонке, – вздохнула Элис, попивая чёрный чай, налитый из слегка треснутого заварочного чайника. – Что случилось?
– Ничего интересного, – отмахнулся я, чувствуя, как на самом деле тяжело дались мне эти слова. – Быт съел, ты же видишь. Дом большой, семья тоже немаленькая. На колонку теперь иногда ходит мой брат, Филипп.
– Ой, кажется, мы с ним виделись пару раз, – усмехнулась Элис. – Я помогала ему набрать воды в ведро, сам он не доставал до рычага.
– Ничего, вырастет ещё, – улыбнулся я, вертя в руках песочное печенье, которое пару дней назад испекла Лейла. – Не думал, что ты вообще захочешь прийти сюда.
– О чём это ты?
– Ну... – неуверенно начал я. – У меня не такой красивый дом, как у вашей семьи.
– Да не в доме дело, – махнула рукой Элис. – А в тебе. Я за тебя волновалась. Ещё бы – я не видела тебя несколько месяцев. Может, ты умер или ещё что-то? Мне не хотелось сидеть сложа руки.
– Спасибо, мне приятно, – я действительно смутился. Она думала не о нашем материальном положении, не думала о доме, в котором я жил, о потёртых стенах, обшарпанных дверях и скрипучих лестницах, о тусклых лампах под треснутым потолком, об окнах, затянутых паутиной. Она думала лишь о моём состоянии, не умер ли я, не болею ли. Мне стало стыдно. Я почувствовал, как налился краской.
– Я принесла яблок, думала, пригодятся, – она достала из бумажного пакета, что стоял рядом с креслом, в которое я её усадил, четыре больших красных яблока, словно бы налитых солнцем.
– Думаю, Ли найдёт, что с ними сделать.
– Ли – это твоя сестра?
– Ага.
– Познакомишь?
– Только когда она вернётся из Ньюпорта. Она там работает до самого вечера. Придётся подождать.
– Может, тогда прогуляемся? – она кивнула в сторону входной двери.
Я вдруг почувствовал, как на меня давили серые стены гостиной, как пыльный воздух стал медленно душить, заполняя лёгкие грязью.
– Почему нет? Давай погуляем, – пожал плечами я и поставил недопитый чай на столик. Пошёл в прихожую, начал одеваться, обул свои старые и единственные чёрные ботинки.
– Стой, – осадила она меня. – Ты в этом пойдёшь? На улице жарко, почти лето. В свитере упаришься.
– Мне больше нечего надеть, – расстроенно сказал я. Расстроенно, потому что я соврал ей, ибо не хотел, чтобы она видела шрамы на моей шее. Хотя... если она ничего не сказала о повязке на глазу, то вряд ли ей есть дело до шрамов на теле.
– Пойдём-ка посмотрим, что у тебя есть. Подберём что-нибудь, – она начала подниматься по лестнице. Я поплёлся за ней.
Комната была пуста. Филипп увёл Джона и Сэма в наши поля пшеницы, копать «клад». Так он их заставлял перекапывать землю перед посевом свежих семян. И дети заняты, и работа выполнена.
Элис открыла шкаф и увидела кучу полок с неаккуратно разбросанной одеждой.
– Так, – она озадаченно нахмурилась, – какая из этих гор – твоя?
– Вот эта, – я ткнул в верхнюю правую полку, однако же выглядевшую аккуратнее всех остальных. За братьями у меня не было времени убирать вещи.
Она взяла их в охапку и бросила на кровать Сэма и Филиппа. Начала перебирать. Достала мою единственную красивую фланелевую рубашку. Рукава были немного коротки, но Элис сказала, что всё придётся их закатать, ибо на улице жарко. Нашла те самые штаны, в которых я один раз сходил к ней в гости. Грязь с них исчезла уже довольно давно, но надевать их мне было немного неудобно и страшно.
– Давай, одевайся, – сказала Элис по-хозяйски, и эта её интонация напомнила мне приказной тон матери, отчего по больной спине пробежали мурашки. Там шрамы были куда страшнее и болезненнее. – Я внизу подожду.
– Ладно, – сказал я, и она тихо закрыла дверь. Я быстро снял свитер, посмотрелся в единственное большое зеркало. На груди – шрам от удара кочергой, на спину смотреть и того страшно. Да и лицо моё выглядело не лучше – серая кожа с красными подтёками и ярко выступающими венами, впалые щёки, грязноватая повязка на невидящем глазу, второй же был не очень большим, даже немного проницательным. На шее по прежнему красовались ровные красные полосы от стального ржавого ошейника.
Я надел рубашку, заправил в штаны, надел новые носки, даже причесался, откопав в глубинах шкафа редкий гребень, сделанный вручную отцом для Лейлы, когда та ещё была ребёнком.
Быстро спустился вниз, стал обуваться.
– Оставь ты свои ботинки, пошли босиком, по траве и по песку же ходить будем, – она подняла меня и выправила рубашку из штанов. – Не делай так, а то выглядишь так, будто спешишь в офис.
Мы вышли, я подошёл к Филиппу, что стоял в поле, сказал, что ухожу ненадолго. Тот лишь кротко кивнул, сказал, что справится с парнями.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся я и, помахав рукой, скрылся за поворотом, где меня ждала Элис. Вместе мы пошли вниз, к морю.
Трава была влажная, холодная. Я шёл по ней, наслаждался некой свободой от всего, смотрел на ясное небо над головой, слушал крики чаек, ищущих еды, шум близких прохладных волн. А потом – пляж. Тёплый рыхлый песок, ледяная пена, растекающаяся по слегка грязным ногам. И мы с Элис весело скачем по пляжу, наслаждаемся тёплым, даже жарким солнцем, свистом прибрежного бриза в волосах и под рубашкой. В тот момент я чувствовал себя по-настоящему счастливым и свободным. Во мне ещё больше укрепилась мысль о том, что мне пора что-то менять, пора бежать на край света, туда, где тепло и вечно светит летнее яркое солнце.
Возле отцовского пирса мы заметили старенького мужчину. Он увидел нас, улыбнулся.
– Гуляете, ребятишки? – весело сказал он, закидывая вещи в свою небольшую стальную лодку, как я понял, она была предназначена для рыбалки.
– Помощь не нужна? – ответила Элис и взобралась на пирс. Я за ней.
– Было бы неплохо, – кивнул мужчина, и мы принялись грузить тюки и коробки в его маленький корабль, от которого так и веяло ароматом свободы. На борту я заметил надпись, сделанную красной краской: «Северный ветер» – название судна.
Как только мы закончили грузить вещи, мужчина благодарно взглянул на нас.
– Вы уезжаете насовсем? – вырвалось вдруг у меня.
– К сожалению, да, – кивнул тот и потрепал свою чёрную бороду. – Не хочу уезжать, на самом деле. Тут я родился и вырос, а теперь ухожу навсегда. Работа зовёт.
– Может, прокатите нас напоследок? Последний раз перед тем как уедете, – умоляющее сказала Элис. В её глазах я увидел мольбу, умилённо улыбнулся.
Мужчина почесал затылок, осмотрел нас, затем глаза его прояснились.
– Была не была, залезайте на борт! – наконец, громко заявил он, и мы, переглянувшись, залезли внутрь. Качка внутри была приятная, успокаивающая. Я сразу почувствовал себя в своей тарелке.
Мы двинулись вдаль от берега. Шум мотора заглушал родной рокот моря, но мне и этого было более чем достаточно. Ветер кричал в вышине, солнце пекло голову, но мне было всё равно. В тот момент я понял, что хочу связать свою жизнь с морем и ветром, с ярким солнцем и редкими бурями, с моряками и рыбой. Мне больше ничего не было нужно, и это стало моей заветной мечтой на долгие годы.
Моряка звали Рональд. Он научил нас основам вождения лодок и даже дал нам порулить «Северным ветром». Сердце моё гулко стучало в висках, руки дрожали от эйфории и осознания того факта, что мы были в море, как я и мечтал.
Когда мы возвращались обратно, я посмотрел на расслабленную Элис. Она глядела в сторону берега, её чёрные кудрявые локоны развевались на ветру, взгляд её источал лишь спокойствие. В тот момент мне показалось, что мы с ней были как Адам и Ева, что медленно бороздили просторы неизведанного мира. Мы были изгнаны из Эдема и оставлены в огромном мире, полном прекрасного и опасного. В тот день мы нашли самую главную красоту этого мира, забытого Богом: море.
И уходить с этого моря не совершенно не хотелось. Я мечтал раствориться в нём, стать с ним одним целым, недвижимой громадой воды, хранящей в своих глубинах страшные, тёмные тайны, кучу скелетов и сотни кораблей, что были убиты штормами.
Во мне загорелась надежда. Надежда на то, что моя мечта однажды осуществится.