Глава 22
— Этот праздник непослушания необходимо пресечь! — тоном, не терпящим возражений произнес Фавел.
В его чувствах, в той части, которой он позволил просочиться сквозь Барьер, Кира прочитала ледяное негодование. Ещё глубже она ощутила тонкие, аккуратно раскинутые сети расчетливости — сейчас он делал ставку на эмоции. Именно так он расчитывал убедить Совет.
Кира улучила момент и осмотрелась. Этот Зал Собраний разительно отличался от ведомственного. Ноги Киры увязли в ковровом покрытии пола, но полумрак, мягкий и щадящий для глаз, вызвал у нее ни с чем не сравнимое чувство облегчения. Зал на задворках бара 39-й Причал находился на пересечении нескольких Червоточин: их "звучание" смягчали глушители связи. Остальные раздражители тоже намеренно свели к минимуму. Неожиданно для себя Кира ощутила прилив благодарности.
Досадной была только тема первой встречи Совета в новом Зале Собраний. Дисциплинарное взыскание.
А точнее, последняя выходка Стины Галеб.
— В конце-концов, она подает дурной пример. Я настаиваю на дисквалификации!
Фавел закончил свою гневную речь. Теперь его колючий взгляд внимательно изучал присутствующих.
Кира тщательно прятала собственные переживания, но находила происходящее забавным. Впрочем, не только она. Ларкин даже не скрывал ироничной улыбки. Шеррель откровенно злорадствовал. Многие Старшие Совета важно качали головами, но в глубине души посмеивались. Лишь Фэйер сидел мрачнее тучи, а ментальный Барьер Главы Совета оставался непроницаемым.
— Чему ты радуешься, Ноам? — не выдержал Фавел, — Что тут смешного?
— Разница в размерах, — Ларкин подкрепил свои слова мысленным образом озионского мамонта и маленькой птички, клюющей его в зад, — У тебя есть статус и власть, а ты боишься юной девочки.
— Боюсь? — прошипел Фавел, — Сразу ясно, насколько у тебя туго с эмпатией. Меня интересует порядок и субординация.
Шеррель не удержался и хмыкнул, и операционник тут же переключился на него.
— А что скажет многоуважаемая "инквизиция"? Вам есть что добавить?
Кира невольно сжалась и послала своему Второму мысленный импульс.
Теор. Аккуратнее.
— Субординация есть там, где есть авторитет, — буркнул Шеррель, — Взять Ноама, например. Он не запугивает, не давит. И у него никогда нет проблем с его Сенсорами.
Кира ощутила горячую волну гнева, прежде чем Фэйер успел произнести первые слова:
— Я, между прочим, не вызывался добровольцем! Я не хотел возглавлять группу эмпатов и не собирался!
— Конечно, — мягко протянул Фавел, — Это Теор нас к этому вынудил. Ведь все мы знаем, что самый сильный эмпат здесь — его Вторая. Но, видите ли, ей нельзя напрягаться...
Ноздри Шерреля уже раздувались от ярости, а глаза смотрели на Фавела, не мигая. Он намеренно выводит тебя из равновесия, мысленно крикнула ему Кира, но Теор не слышал. В такие минуты до него невозможно было достучаться.
—... А потом его просчёт поставил под удар Гильдию и всех нас. Мы с Элизаром были вынуждены созвать эту пресс-конференцию, чтобы сместить фокус на наш единственный успех. А теперь он сидит здесь и рассуждает об авторитете. И это после всего, что мы сделали! После всех жертв!
Жертв. Кира прислушалась к Фавелу. В нем бушевало искреннее, неподдельное возмущение. Он не играл. Он моментально усилил Барьер, но в последних словах операционника Кира уловила тонкие оттенки чувств. Чувств, которые она уже испытывала.
Совсем недавно.
Отчаяние и горе. Запах гари и крови на набережной.
Образ мелькнул и тут же исчез. Длинные ногти Киры впились в ладони, но она даже не ощутила боли.
Неужели...?
— Уверен, мы все здесь трудимся на общее благо, — примирительно сказал Элизар.
Фавел не изменился в лице.
— Только с разной долей успеха.
— Я против дисквалификации девочки, — вмешался Ларкин, — Обучение Лоцмана стоит дорого, а кадрами мы не разбрасываемся. К тому же, её и так ждет шок. После всего, что Густав наговорил прессе.
Фавел хищно улыбнулся.
— Будет ей урок. Её сожрут живьем.
Ларкин покачал головой.
— Я думаю, извинений будет достаточно.
Элизар хлопнул в ладоши:
— Голосование! Кто за немедленную дисквалификацию Стины Галеб?
По кругу Старших прошел ропот, несколько рук поднялись вслед за рукой Фавела. Фэйер воздержался. Явное меньшинство.
— Кто за условную дисквалификацию с восстановлением в правах после публичного извинения и опровержения?
Кира оглядела круг. Абсолютное большинство! Только она, Теор и Ларкин воздержались. Она ещё раз сосчитала голоса. Фэйер так и сидел нахмурившись, сложив на груди руки.
***
Утром на ступеньках Башни Стину ослепил...нет, не солнечный свет. Блеск объективов многочисленных камер. Не прошло и секунды, как её окружила толпа. Люди громко, наперебой кричали, подсовывая ей микрофоны:
— Стина, вы влюблены в Даррена Морригана?
— Что вас больше волнует: справедливость или этот пилот?
— Что вы чувствуете к нему? Скажите прямо!
— А если бы он был виновен? Вы бы продолжили его защищать?
— Даррен знает о ваших чувствах? Как он к вам относится?
— Говорят, ваш напарник бросил вас. Это из-за пилота?
Журналисты голонета и инфосетей столпились вокруг. Вопросы — навязчивые, бесцеремонные — касались чувств, в которых она боялась признаться даже самой себе. Стина отступила на шаг назад. Нельзя отвечать, нельзя казаться слабой.
Потом собралась с духом...и бросилась бежать.
Толпа устремилась за ней вниз по ступеням.
— Стина, каково это — бросить вызов Гильдии ради мужчины?
— Стина, что проиходит, когда вы с Дарреном наедине?
— Стина, вы бы пошли против процедур и правил, будь на его месте кто-то другой?
Внезапно чья-то маленькая, но целеустремленная фигура бросилась наперерез толпе. Стина не сразу узнала её — розовые волосы, синие серьги... Одним прыжком она оказалась между медийщиками и девушкой.
— Позже, — тихо сказала Лола, — Это не срочно. Ещё успеете.
Толпа застыла. На смену исступлению и азарту пришла расслабленность, почти лень. Камеры вернулись в руки хозяев, микрофоны спрятались. Люди начали расступаться.
— Спасибо, — выдохнула Стина.
— За что? — деланно изумилась Ларкина и решительно взяла её под руку, — Пойдём, провожу тебя к стоянке шаттлов.
Когда они завернули за угол, Лола остановилась и заговорила громким шепотом:
— Стина, это жесть! Ты что, ещё не видела новостей?
Она нажала кнопку своего комма и запустила голограмму. Девушка с изумлением увидела на ней саму себя в ведомственном Зале Собраний.
—...Неравнодушие! — донеслись до неё собственные слова.
Тут же вклинился звонкий голос комментатора:
"Её любовь спасла осужденного преступника! Вчера, на пресс-конференции лоцманской Гильдии мы стали свидетелями горячего признания девушки-Лоцмана. Именно её неравнодушие к судьбе пилота Даррена Морригана помогло Гильдии обнаружить фальшивые воспоминания. Чтобы раскрыть подмену, Стине Галеб пришлось..."
У Стины потемнело в глазах. Она вовсе не это сказала! Как, во имя Бездны, получилось, что акценты расставили именно так?
— Фавел, — тихо сказала Лола, — Его рук дело. Отец мне рассказал.
Что теперь сказать Янгу? Стина уронила лицо в ладони. Сказать, что это неправда? Но ведь это не так. Что теперь считать правдой? Она знала только одно — надо поскорей добраться в госпиталь. К Даррену.
Дорога к госпиталю прошла в нервном угаре. Эмоциональная балансировка не помогла, а в госпитале Стину поджидала ещё одна неприятность.
На входе в палату путь ей преградил охранник.
— Вас не велено пускать.
— Но...
Он казался спокойным, даже расслабленным. Руки опущенны, тепло, почти сочувствие в словах. Как будто он уже видел новости. Как будто уже знал.
— Это вопрос не к нам. Это ваши нормы и правила. Узнайте у ваших старших.
Стина отошла в сторону, и достала свой комм. В официальном канале Гильдии её ожидало оповещение:
"Дисквалифицирована условно за отрицание процедур и норм...Восстановление в правах после опровержения и принесения публичных извинений..."
Стина набрала полные легкие воздуха. Закономерно! Ожидаемо! Неужели она думала, что её выпад ей простят?
Она вернулась в больничный холл, и обессиленно опустилась на скамью в приемной. Вот и свершилось — между ней и Гильдией вбит клин. Извиниться — означает предать себя. Не сделать этого — значит оказаться на улице без средств к существованию. Ей вспомнились слова Янга: Что еще ты умеешь делать? Писать картины? Печь хлеб?
Он снова оказался прав, прав во всем, к ее досаде. Ее импульсивность завела ее в тупик. Погруженная в свои мысли, Стина не сразу заметила, как на скамью рядом с ней тяжело опустился Фэйер.
— Если хочешь знать, я за это не голосовал. А по-правде, я думаю, ты права. Это я виноват. Я – старый дурак, и не имею авторитета.
Она уставилась на него не веря своим ушам. Что это? Фэйер просит прощения?
— Но ты должна понимать, что в Гильдии так не принято, — продолжал куратор, — Есть некоторые условности, которые мы должны соблюдать. Извинись, и я первый буду настаивать на твоём восстановлении. Твой поступок все равно уже заслужил уважение товарищей.
— Я...
Она так и не успела ничего сказать. Дверь в приемную распахнулась и туда размашистой походкой вошла Шми, коллега-эмпатка.
— Он отказывается сотрудничать. Говорит, либо Стина, либо никто.
Фэйер откашлялся.
— Ну что ж, мы действуем в его лучших интересах, и имеем право...
— Вы не понимаете. Мы не можем его вынуждать. Ему вернули коммуникатор, и теперь у него на связи активисты, адвокаты...К тому же, — она уронила руки и рухнула рядом на скамью, — Мы восстановили память, но его психологический возраст сейчас равен семнадцати годам. Возраст максимализма. Он угрожает.
Фэйер насупился.
— Чем же?
— Скандалом. Тем, что пригласит прессу и всем расскажет, что в Гильдии процветает дедовщина и эксплуатация. И он склонен к аутоагрессии. Я думаю, — Шми помедлила, покосилась на Стину, но решилась, — Я думаю, сейчас их нельзя разлучать.
Фэйер уставился перед собой, потом согласно кивнул, буркнув себе в усы:
— Под мою ответственность.
Когда Стина встала, чтобы подняться в палату, он бросил вдогонку:
— А знаешь? Вы ведь с этим Морриганом — два сапога пара.