Часть 12
И как я мог согласиться на это? Стою перед дверью Лешиной квартиры, а в это время осознание настигает меня словно волна прибоя, накатившая на недавно успокоившийся пляж. Она накатывает стремительно, бередит, сомнения по песчинкам вверх подбрасывает, кружит в нетерпеливом течении, сталкивает между собой. И, наконец, отступает обратно в море, оставляя после себя все тот же пляж, но совсем другие песчинки, из которых и складывается общая неутешительная картина. Мы все глубже погружаемся в вязкую трясину, из которой чистыми уже ни за что не выйти. Только в грязи, только измазавшись, да так, что после не возьмет ни одно мыло. Это неправильно. Всё. В корне неверно, нечестно, низко. Поступать так в принципе нельзя, но хуже всего только втянуть в эту мерзость близкого, совершенно невиновного человека, который не связан с этой историей никоим образом. Однако по стечению нелепых обстоятельств этот самый близкий человек вдруг одномоментно становится едва ли не главным героем, от которого теперь зависит исход всего дела. - Арс, погоди. Пожалуйста! – Антон хватает меня за руку, прежде чем я успеваю подняться на ноги, почти оглушенный его бредовым предложением, - погоди! Стой!.. Слушать его дальше не хочется. Достаточно того, что он уже успел сказать. Мы явно заигрались в спасателей. Теперь главное – не зайти слишком далеко, не перешагнуть грань, после которой ставки и последствия станут на порядок серьезнее. - Ты сдурел? – мой крик ударяется ему прямо в лицо, однако Антон цепко держит мою ладонь, не отпуская, - в своем вообще уме? Он стоически выдерживает натиск. Словно не замечает грубости, попытки уйти и негодования. В глазах шальные искры блестят, выбрасывая в воздух между нами новые и новые снопы ослепительных огней. Они не сожгут целиком, но отметины точно могут оставить. Антон не отступает, смыкает пальцы на моей руке и наклоняется вперед, обдавая кожу исходящим от него жаром. - Я знаю, как это звучит! Знаю. Но подумай, это ведь реальный выход! Если все получится, то... - Выход?! Для кого, блять, это выход? Для тебя-то? А о других ты подумать не хочешь? Хотя бы на одну секунду задуматься, каково будет всем остальным, кроме тебя! - Но ведь это не сложно, - Шастун умоляюще округляет глаза, впиваясь пылающими пальцами в мою ладонь, - Арс! Пожалуйста! Пожалуйста, давай попробуем! Ради Веры! - Ты вообще соображаешь, что говоришь? Понимаешь, что ты предлагаешь? Это ведь уже не шутки, Антон. За такое можно поплатиться, и очень серьезно. Фактически, это уголовщина. - Да брось, - нетерпеливо фыркает Шастун, - будто я не в курсе, как вся ебучая жизнь устроена. Будто все вокруг, охуеть какие, кристально честные и правильные! Маленький обман ради большого дела. Если получится, то Вера вернется домой, Арс. Разве есть что-то важнее этого сейчас?! Он давит. Словно громоздким пластом на грудь ложится. Исходящее от него возбуждение напополам с сумасшествием почему-то срабатывает на мне словно анестезия, постепенно отключая рецепторы, и заставляя меня слушать и проникаться. В голове буря воет, да такая, что прошлогодняя американская Катрина показалась бы сейчас майским ветерком в поле. Ничего целого не оставляет, щепка за щепкой по окрестностям разносит, а в завывании этого дикого ветра так и слышится голос Шастуна. Он внутри сейчас – от близости, от волнения, от всего, чего не было между нами так давно. - Арс... - Я не буду участвовать в этом, - мне все же удается вырвать пальцы из его мертвой хватки и встать на ноги, - и уж тем более, я не буду впутывать во все это Лешу. Не буду его так откровенно использовать. - Это не использование, - почти жалобно, умоляюще, из-под ресниц на рваном выдохе. - А что тогда? Успеваю удивиться собственной воле, взявшейся словно из ниоткуда. Наверное, это имя Щербакова так подействовало, словно отрезвило, в чувство привело. Я могу сколько угодно бросаться на амбразуру и бежать в атаку, размахивая алым знаменем. Но впутывать сюда Лешку, тем более, впутывать ради откровенного обмана, просто выше меня. - Это просто помощь. Пожалуйста, Арс... Уйти не получается. На полпути к спасительному выходу Антон, словно фокусник, материализуется прямо передо мной, загораживая дорогу. Резко шагает навстречу, отчего мне приходится неосознанно отшатнуться и почти прижаться спиной к стене. Он нависает надо мной сейчас, во всю силу используя незначительную разницу в росте, горящей зеленью глаз прожигает меня насквозь и неизбежно проникает внутрь, расходясь по телу невидимыми разрядами. - Арс, подожди, - он возбужден, неприкрыто взволнован, дышит тяжело и рвано, отчего его горячее дыхание без препятствий достигает моего лица, - подожди. Слушай, я знаю, что это не совсем честно. Но, давай прикинем, а? Давай прикинем, это ведь реальный выход. Вернуть Веру не через полгода, а прямо сейчас. Другого шанса нет. Ты же сам сказал, что нужна справка. Но кто мне ее даст? Места между нами все меньше. Хочется отступить назад, хоть немного отстраниться, лишь бы не дышать с ним сейчас одним воздухом на двоих. Его выдохи отравлены, они токсичны, ядовиты по-настоящему. И точно одурманят меня, если сделаю неосторожно глубокий вдох. Отрава уже проникает, пока через кожу, через касание, током по венам, тонкими, неслышными импульсами расходится, заставляя организм надсадно скулить в немом ожидании неизбежной интоксикации. - Правильно. Никто не даст. А знаешь почему? Антон не отвечает. Не уворачивается, даже не пытается отклониться от летящей прямо в него стрелы. Она не убьет его, даже почти не ранит. Я никогда не умел, да и не научусь уже, наверное, стрелять по нему всерьез. Его пули не единожды решетили меня насквозь, в то время как я сам так ни разу по-настоящему и не выстрелил. Антон знает ответ. Он снова берет меня за руку, за запястье. Там, где кожа особенно тонкая, чувствительная. Находит пальцами подаренный им же браслет и вскользь проходится по гладкой металлической пластинке. Долбанное сердце предательски стихает, оставляя меня наедине с собой и хрипловатым дыханием Шастуна. Мир в который раз прекращает движение, замирает, словно поставленный на паузу в фильме. Картинка не смазывается, не расплывается. Она просто останавливается, будто по какому-то неведомому волшебству. Становится не по себе от того, как тело реагирует на Антона. Даже сейчас, сквозь пелену отчаяния и жестоких сомнений, буквально рвущих грудь на куски, я замечаю, как непозволительно близко мы друг к другу. И как то же самое сердце, вопреки всему, неумолимо тянется навстречу. - Потому что ты наркоман. Наркоман, Антон. Это болезнь. Страшная зависимость, которая может тебя убить. Ничего не изменит, если я... - Я пройду лечение, - перебивает он, и наклоняется еще ближе, хотя, казалось бы, мы и так уже вплотную, - пройду, обещаю. Как только она вернется, я все сделаю, Арс. Мне хочется верить ему. Хочется, потому мозг уже поддается, несмотря на слабое внешнее сопротивление. Разум сдает позиции, сворачивает оборону и отводит войска. Выдержать натиск не выйдет. Как ожидаемо, и как иронично. Остается лишь потешить себя очередной, возможно, ложной надеждой, вдохнуть такой прогорклый запах только что выкуренной сигареты и не задохнуться от того, насколько всё это «моё». Моё, потому что каждый вдох сейчас, хоть и преступен, но так сладок. Вдыхаю снова и снова, лишь бы успеть надышаться. Тело все еще здесь, а сознание уже улетает запретную нирвану, в которой витал долгие восемь лет. Двери потайных уголков поддаются легко, словно и не были заперты наглухо все это время. Словно и не я остервенело заколачивал их внутри собственного сердца, не замечая ссадин и больных порезов, божась больше не соваться сюда ни под каким предлогом. Ключи подходят, но иначе и не могло быть. У него ведь всегда был свой ключ. - У нас все получится, Арс. Моим же именем выворачивает. Кромсает, вытягивает вены и узлом скручивает, не позволяя закричать от боли. Голос не поддается, и вместо него из груди вырывается отчаянный шепот, потому что ни на что другое уже просто нет сил. - Это ведь уже не просто вранье, Антон. Это реально преступление. Причем от него могут пострадать совершенно невинные люди. Как ты не понимаешь? - Я понимаю. Честно. Понимаю. Но если все пройдет гладко, никто ничего не узнает. Никто не пострадает. Вера вернется, будет дома, в безопасности, и тогда... - Что тогда? Что? Давай, Шастун. Говори. И говори честно. Сейчас я точно смогу распознать ложь, потому что он весь теперь передо мной, словно открытая книга на ладони. Настоящий, правдивый, искренний. Он горит, горит так ярко и неподдельно, что заставляет меня снова немного обнадежиться – он любит свою дочь. А значит, не все еще потеряно. - Я сделаю все, что нужно. Я тебе клянусь, Арс. Только помоги вернуть её. Он не разучился делать это. В который раз – как по нотам. По струнам, по клавишам, по хрупким нитям, неизменно играя нужный мотив. И не верить ему отчаянно не выходит. Разум тонет в его глазах, что так пылают напротив, так полыхают, и кажется, языки пламени вот-вот настигнут и меня. Мы неосознанно сближаемся настолько, что колено Шастуна уже упирается в мою ногу, а его рука крепко держит меня за запястье. Жар, исходящий от его руки, расползается, завладевает, постепенно подчиняет себе. Он уже под кожей, уже по венам, насыщая кровь собой, вместо кислорода. Я пропал. Пропал уже в который бессчетный раз. - Пожалуйста. Пожалуйста, давай попробуем. Он говорит так, словно предлагает что-то безобидное, абсолютно повседневное. Не на реальную аферу пойти, а прокатиться на аттракционе в парке развлечений. И самое больное то, что я уже готов согласиться. Почти что верю ему, почти согласен броситься в очередной омут. Уже плавал, тонул, пытался научиться держаться на воде, но все без толку. Так почему бы не нырнуть снова? Только в этот раз все на порядок сложнее. Сейчас мне придется втянуть во все это Лешу, если я соглашусь. С одной стороны это действительно кажется выходом, пускай и не честным. Но кого вообще волнует эта честность, если на кону судьба невинного ребенка? С другой стороны – Леша. Вянуть его во все это – значит признаться, рассказать подчистую, что происходит. Ввести его в курс дела, сознаться во всех этих встречах с Антоном, от которых Щербаков вряд ли придет в восторг. И будет иметь полное право злиться. Так что его помощь пока еще весьма и весьма сомнительна. - Помоги мне. Своим голосом он рвет оставшиеся в живых предохранители и заставляет меня опустить голову, лишь бы не смотреть на него сейчас. Такого уязвимого, умоляющего, открытого и близкого. От подобной смеси крышу сносит мгновенно, а кровь начинает бежать быстрее, разгоняя замерзший пульс. Он подчиняет неслышно, сладким ядом разливается по телу, согревая, распаляя напоминая Это мое слабое место. Гребаная память, не упускающая возможности уколоть меня побольнее. Каждый раз – и каждый раз я послушно упиваюсь ею, изо всех сил стараясь не замечать горечи на языке и жжения в легких. Это происходит и сейчас. Антон не смотрит – он проникает. Словно приторный токсин обвивает, заполняет собой, не оставляя места воздуху и разуму. В который раз с легкостью рушит то, что я с таким усердием возводил внутри себя. В который раз будто напоминает – слаб. Я все еще слаб перед ним. Был слаб с первой встречи. Слаб в ту ночь, когда рванул за ним в парк, а после целовал пьяного в лифте собственного дома. Еще слабее я был, когда подписывал заявление об опеке. Слаб, и почти распят безжалостно в то утро, когда неожиданно объявился Выграновский. Я всегда был слаб перед Шастуном. Но, тем не менее, всегда сильнее его самого. Поэтому сейчас, когда он наклоняется и невесомо касается губами моих губ, я чудом нахожу в себе остатки сил, чтобы отвернуться и уйти. Леша приходит домой только в начале одиннадцатого. Заходит в прихожую уставший, замерзший, голодный и еще раз уставший. Вымученно, немного виновато улыбается мне, вскользь треплет Месси за ухом и с тяжелым выдохом опускается на небольшой пуфик у двери, стягивая ботинки. - Блин, Арс, я так задолбался сегодня, ты бы только знал!.. Операцию назначили на завтра, на два часа дня, но перед ней решено провести еще один консилиум. Приедут врачи из другого региона. Короче, случай очень запущенный. Внутренний голос ехидно фыркает с этих слов. Похоже, повсюду начался настоящий сезон запущенных случаев. Как сезон дождей или грибной. Куда ни глянь – кругом одни запущенные случаи, и следующий неизменно темнее предыдущего. - А что случилось? Травма? – стою в проходе, опираясь плечом на дверь, и одновременно служа подпоркой для привалившегося к моей ноге Месси. Леша сосредоточенно расшнуровывает ботинки, согнувшись в три погибели, отчего красивый пиджак соблазнительно растягивается и облегает рельефные мышцы спины и мускулистых рук. Он вообще пребывает в ослепительной физической форме, притом, что уделяет ей до обидного мало времени, оправдываясь фантастическими генами. Мне на себя жаловаться грех, однако подобного телосложения у меня нет и в помине. Однако стоит все же признать, что для своего возраста я выгляжу очень и очень неплохо, учитывая, что своему телу я на данный момент времени не уделяю внимания вообще. - Да. Автомобильная авария. Мы и так уже слишком затянули, пока решали вопрос с транспортировкой, поэтому времени осталось совсем мало. Молодая женщина, сейчас в искусственной коме. Медлить больше нельзя, иначе пойдут серьезные осложнения, которые потом вполне могут перерасти в нарушения работы мозга. Справившись с обувью, Леша подходит ко мне, закидывает руки на шею и повисает на мне всем своим весом. Приходится выпрямиться и твердо встать на ноги, чтобы удержать его. - Арсений, ну как же я устал... - он водит холодным носом по моей шее, вызывая мелкие мурашки от контраста температур, а потом поднимает голову и оставляет на уголке губ невесомый поцелуй. Смотреть на него сейчас почти так невыносимо, как и на Шастуна час назад. Только если с Антоном меня пугают призраки прошлого, которые при каждом взгляде на него тянутся ко мне своими когтистым лапами, то с Лешей я почти по-детски боюсь зыбкого настоящего. Я знаю, что решение не терпит. Я уже согласился, и медлить никак нельзя. Но и рушить эту хрупкую идиллию между нами, в которую Лешка так искренне верит прямо в эту секунду, мне вдруг становится не под силу. - Поужинаешь? – ровно, как можно беззаботнее, стараясь не выдать нарастающей дрожи в севшем голосе. - Нет, ничего не хочу. Разве что, кофе. Он слишком расслаблен, чтобы отмечать пока незаметные изменения в моем настроении. Однако я точно знаю, что заметит. Леша научился чувствовать меня, улавливать малейшие изменения тона, я не раз замечал, как он моментально схватывает любые колебания, не оставляя мне никаких шансов на безобидный обман. Сейчас ложь отнюдь не безобидна. И мне остается лишь считать секунды до того момента, когда он неизбежно раскусит меня. К великому сожалению, я не умею притворяться. Актер из меня никакой, тем более рядом с теми, кто меня хорошо знает. А Щербаков знает меня, наверное, даже слишком хорошо. Как и Антон, который давно стал почти виртуозом игры на моих натянутых нервах. Лешка еще секунду практически лежит на мне, прижимаясь всем своим теплым, сильным телом, а потом, издав протяжный разочарованный вздох, идет в комнату, на ходу раздеваясь. Когда он стягивает с себя узкие брюки, моему взгляду открываются стройные, подтянутые ноги. Однако сейчас, в пережженном сомнениями и ожесточенной внутренней борьбой разуме, на его соблазнительное тело не отзывается ничего. - Ау, Арс. Ты здесь? Понимаю, что просто позорно завис. Еще один плюс к утверждению, что чтобы раскусить меня не нужно быть Шерлоком. - Ослеп от красоты неземной? – игриво закусив губу и нарочито выпятив вперед грудь, Леша медленно приближается ко мне, без стеснения оттягивая резинку боксеров, - или дар речи потерял? В другое время мы продолжили бы. Определенно, продолжили бы, наплевав на кофе и ненужные разговоры. Но сейчас я так туго скручен изнутри, что сама мысль о сексе кажется почти что преступной. Поэтому когда он мягко толкает меня к постели, весьма недвусмысленно касаясь пахом моего бедра, мне остается лишь постараться как-нибудь коряво сменить тему. - Так ты же смертельно устал? - Вот и отдохнем заодно, - мурлычет он в ответ, задирая голову, чтобы поцеловать. - А как же кофе? - Да черт с ним... – он привстает на носки, чтобы дотянуться до моей шеи, прикусывает кожу, сдавленно стонет и теплыми ладонями пробирается под футболку. Тело заводится, несмотря на бушующее волнение внутри. Не думать о предстоящем разговоре не получается, как и полностью абстрагироваться. Но и отказать Леше я не могу. Он настойчив, уже возбужден и почти восхитительно развратен с легкой многообещающей ухмылкой на влажных губах. Целую его в ответ, прижимая к себе за поясницу. Лешка послушно прогибается в спине, стонет прямо в поцелуй, оставляет на моей щеке горячую влажную дорожку и путешествует ладонями по спине вниз. Когда его пальцы смыкаются на моих бедрах, системы все же сбоят. Сбитое внутри тугой пружиной волнение находит выход в исступленном желании, которое вдруг оборачивается неожиданностью для меня самого. Разрядка сейчас жизненно необходима, в каком бы виде она не проявилась. Поэтому в тот момент, когда я опрокидываю Лешку на кровать, тело словно живет отдельной жизнью. Он сдавленно охает от удивления, раскидывает руки, принимая меня в объятия, и податливо распахивает губы. Становится слишком жарко. Стянутая футболка неприятно липнет к влажной коже, а ткань трусов почти до боли трется о возбужденный член. Лешка пытается сказать что-то, но лишь срывается на хрип, когда я языком опускаюсь к его шее, тоже влажной и приторно-соленой. Он стонет от каждого укуса, вздрагивает, подается бедрами вперед, нетерпеливо толкается и всем телом жмется навстречу. Обвожу губами чувствительную выемку между ключицами, прикусываю такую тонкую, хрупкую кожу на них, чтобы потом тут же зализать место укуса и сорвать еще одну порцию крышесносных глубоких стонов. Леша умеет отдаваться. Он не таится, не признает никаких границ. Если ему хорошо – он показывается это всем своим видом. Прямо сейчас он почти сводит с ума – расслабленный, открытый, возбужденный до самого последнего рубежа, с распухшими, блестящими губами и глазами с темной поволокой. Между долгими поцелуями он заглядывает на меня, словно сканером проходится, и мне не хочется дать ему прочесть то, что творится внутри сейчас. Трусы отправляются вслед за футболкой. Лешка довольно жмурится, когда наши тела соприкасаются. Он оглаживает мою грудь, царапает короткими ногтями, вызывая в теле новую волну мурашек, а потом опускает ладонь и смыкает ее на обоих членах сразу. Воздух густеет мгновенно, а выдох выходит из груди лишь сдавленным сипом. Щербаков ловит его губами, сцеловывает каждый неосторожный всхлип, и уверенно, так безумно правильно, двигает рукой. Он и сам теряется в ощущениях, почти дрожит подо мной, и я чувствую, как каменеют мышцы под моими пальцами. - Давай, - сбитым шепотом бормочет он, приникая к моим губам долгим поцелуем. Не разрывая контакта, я аккуратно спускаюсь вниз. Без смазки нельзя, но за ней придется возвращаться к тумбочке. Когда я пытаюсь отстраниться, Лешка вдруг удерживает меня за пояс ногами и мотает головой. - Не уходи, Арс. - Но ведь... - Нет. Не надо. Давай так. Прочитав в моих глазах немой вопрос, Лешка вдруг, сверкнув совершенно сумасшедшим глазами, берет мою ладонь в руки и с опьяняющей пошлостью медленно облизывает каждый палец, не отрывая при этом потемневшего взгляда от моего лица. Внутри у меня гаснет свет. Кромешная тьма наваливается, словно громадное свинцовое облако, выдавливая своей тяжестью из груди последний кислород. Из головы улетучивается, наконец, и Антон, и опека, и бесконечные поиски решения, и отчаянные попытки принятия неизбежного. Остается лишь Лешка и его горячее, такое сильное тело подо мной. Мы снова жадно целуемся, и он нетерпеливо стонет в губы, проезжаясь вставшим членом по моему бедру. Когда я аккуратно проникаю в него сразу двумя пальцами, Щербаков вздрагивает, распахивает глаза, и с такой силой тянет меня на себя, что его ногти практически впиваются в кожу на спине. Боль тесно смешивается с возбуждением, подливая в пылающие вены неразбавленный бензин, и от этой горячей, безумной симфонии окончательно сносит крышу. Первый толчок вырывает из меня протяжный стон, а перед глазами начинает полыхать яркий салют. Внутри так узко, так горячо и так невыразимо приятно, что к моему стыду, я готов кончить прямо сейчас. Лешка хрипло стонет в подушку, задыхаясь на каждом глубоком толчке, сильнее гнется в пояснице и сам насаживается, безмолвно умоляя быть глубже и сильнее. На несколько бесконечно сладких минут я почти полностью выпадаю из реальности. Остается лишь ощущение тепла, скользкой от пота кожи под ладонями, рваные всхлипы от ускоряющихся толчков и испарина, которая свободно катится каплями по вискам, вступая с разгоряченным телом в ослепительный контраст.
***
- Посмотрим фильм? – пытаясь выровнять дыхание, спрашивает Леша, лежа у меня на груди, - или все же кофе? Краем глаза я выхватываю из темноты комнаты синие цифры электронных часов на комоде. 23:23 - Завтра точно не встанем. - Угу, - хмыкает мне в ключицу Щербаков, - тогда давай спать. Зато завтра после операции я сразу приеду домой. - Тебя отпустят? - Меня отправят, - смешливо отвечает Леша, оставляя короткий поцелуй на моей щеке, - уставший нейрохирург – горе в клинике. И это абсолютно верно. Уставший, а после завтрашней операции я точно буду выжат напрочь, может таких дел наворотить. Главный врач придерживается верной тактики: хороший хирург – свежий хирург. Тем более, таких сложных операций я не делал уже давненько. Благо, что будут ассистировать грамотные люди. Лешка нехотя поднимается в постели. Натягивает смятые, валяющиеся в абсолютно непотребном состоянии боксеры, и принимается за остальную одежду, которая так и лежит комком прямо по середине комнаты. - Я все-таки хочу кофе. Составишь компанию? Из послеоргазменной нирваны мне все же приходится вынырнуть. Здесь прохладно, словно я только что вылез из-под легкого, но очень теплого одеяла. Кровь успокаивается, и тело после такого быстрого поджигания неизбежно охватывает мелкий озноб. Даже не знаю, стоит ли мне идти. Если пойду – разговор неизбежен. Как бы мне ни хотелось, удержать в себе рвущиеся наружу слова не получится. Оставить их до завтра – значит, обеспечить себе практически бессонную ночь. Я едва дождался Леши из клиники, чего уж говорить о целой бесконечно долгой ночи. Отогнав от себя противные мысли о прошедшем сексе, который словно бы послужил эдакой прелюдией перед непростым откровением, я неторопливо поднимаюсь на ноги. Закончив с одеждой, Леша окидывает меня довольным взглядом, снова обнимает, мельком интересуясь, как прошел мой день, и идет на кухню. Наливает воду в чайник, пару минут гипнотизирует взглядом холодильник, а потом все же достает оттуда вчерашний недоеденный салат. - Ты все еще один? Владу тебе не вернули? - Нет. Но я и один неплохо справляюсь. Привык уже, да и ребята ведут себя прилично. Так что, вполне возможно, скоро мне отдадут группу в единоличное пользование. - И зачем тебе это? Лишний геморрой. - И лишние деньги. Если я получу категорию, зарплата будет совсем другая. - Опять ты об этом, - он сокрушенно качает головой с набитым ртом. Чайник щелкает заветной красной кнопкой, и из него начинают вырваться громадные клубы обжигающего пара. Чтобы хоть чем-то занять руки, я начинаю наливать кофе себе и Леше, вполуха слушая его рассказ о новом аспиранте. - Такой неуклюжий! И как его вообще могли отправить в мое отделение? Не иначе, как диплом на коленке писал. Или вообще купил где-нибудь. Толку-то нет никакого. Хотя, чему удивляться? Сейчас, наверное, половина с купленными. Все можно достать, если связи иметь и деньги. Справку дадут, что ты Папа Римский, только заплати энную сумму. Сука. Чашка выскальзывает из руки в последний момент и с оглушительным грохотом падает в раковину. Спасибо, что не на пол, иначе осколки разлетелись бы по всей кухне, напополам с обжигающим кофе. Лешка от неожиданности чуть не подпрыгивает на стуле, а Месси испуганно вскакивает с насиженного места и взволнованно, глухо рычит. - Арс!.. – Щербаков моментально оказывается у меня за спиной, - блин, не поранился? Раковина полна белых осколков, измазанных грязно-коричневыми подтеками, которые разлетелись по сторонам и все-таки зацепили мои руки. Какая изощренная метафора. Я в грязи сам, и мажу этой самой грязью то, что сейчас между нами. И точно так же может разлететься на куски, если выскользнет из ослабших пальцев. - Нет, нормально. Извини, - унять дрожь получается не сразу, - сейчас уберу. - Давай, помогу, - Леша обнимает меня за пояс со спины, и уже тянется к раковине. - Нет, не надо, - оборачиваюсь через плечо и благодарно целую его в кончик носа, - береги свои ценные руки. Завтра они тебе пригодятся. Он молча кивает, продолжая обнимать меня. Лучше бы он отошел, потому что проклятые пальцы никак не унимаются. Собираю в руку несколько кусочков, самых больших, и осторожно несу к мусорному ведру. Но, по закону жанра, один из них, падая, все же успевает полоснуть меня по ладони. - Блять!.. – порез не глубокий, но чувствительный. - Так, всё! - Леша уверенно заставляет меня отойти от раковины, - оставь ты эту чашку несчастную! Завтра уберем. Попить кофе в полночь было не лучшей идеей, признаю. - Да все нормально, - обмакнув руку бумажным полотенцем, я несколько раз оборачиваю его вокруг пореза, - не волнуйся. Я сейчас налью тебе еще одну. - Арс, - он нежно, но сильно удерживает меня за запястье, - отбой. Хрен с ним, с этим кофе. Ты какой-то напряженный весь. Все нормально? Ты сейчас на себя чайник с кипятком опрокинешь, не то, что чашку. Давай. Это лучший момент. Другого уже не будет. Он так близко, что разбить его получится с одного удара. Но и не ударить я не могу. Я уже согласился. И хуже того, но я все больше уверяюсь в том, что у нас все получится. Антон заразил меня своей надеждой, и теперь она ретивой птицей бьется о грудную клетку. - Леш, нам поговорить нужно. Несколько секунд он смотрит недоуменно. Вглядывается, пытается угадать, ищет подсказку. - О чем?.. - ... выдохни выдохни, потому что иначе словам через этот комок не пробиться - Блять, Арс... - Щербаков разочарованно отпускает руки и недоверчиво сверлит меня взглядом, - только не говори, что дело в Шастуне. Интуиция не обманывает его и не подводит. Он и впрямь успел отлично изучить меня вдоль и поперек. - Леш, подожди. Выслушай меня Он мотает головой, словно это поможет как-то изменить смысл только что сказанного. Делает шаг назад, морщится, и снова мотает головой. - Леш, я... Сердце рвет его почти умоляющий взгляд. Он не хочет продолжать, не хочет даже касаться этой неприятной во всех смыслах темы. Не хочет верить в то, что я могу вот так окунуть его во все это. - Мне очень нужна твоя помощь. Он снова морщится. Словно от зубной боли, такой же острой и нестерпимой. Отходит еще на шаг, опирается ладонью на стол и глухо переспрашивает: - «Мне»?.. «Нам» сказать не поворачивается язык. Я ненавижу себя в это самое мгновение. Ненавижу так сильно, что пальцы сами собой в кулаки сжимаются от бешеного желания нахлестать себе по лицу. на части на осколки, как та самая гребаная чашка бьюсь сам, и тяну его за собой - Выслушай меня, пожалуйста. Пуля проносится неслышно. Она достигает цели неизбежно, но Леша даже не пытается увернуться. Просто с обреченным видом принимает свинец прямо в грудь. Слова не испаряются. Они зависают в воздухе, парят между нами, без конца цепляются друг за друга, за бессмысленные теперь «прости» и «пожалуйста», за молчание, которое невидимой патокой льется на пол и оседает комком в ногах. Не греет, не сковывает. Опутывает как липкая, тонкая, противная паутина. Леша слушает меня молча, до самого конца не проронив ни единого слова, сохраняя на лице непроницаемую спокойную маску. Я рассказываю ему абсолютно все, изо всех сил стараясь заглушить в себе хоть на время мучительный вой хрустящей от давления совести, которая вот-вот не выдержит напора. Лопнет, сложится, словно карточный домик, и, наконец, погребет меня под собой. В его глазах сейчас – всё. Всё, что накопилось между нами и давно ждало своего выхода. Я знаю. И делю с ним каждую из пуль. я снова виделся с ним Глухое отчаяние, которое травит не хуже любого из сильнейших ядов. Антон - наркоман Ломающая безысходность, которая заставляет лишь обреченно ждать конца. это только до возвращения Веры Злость, не оставляющая места разуму и сознанию, заполоняющая грудь алым туманом. он не выкарабкается один Неверие, заставляющее снова и снова возвращаться на несколько минут назад, в спальню, когда кроме рваных выдохов на двоих больше ничего не было. я нужен ему И обида. Она на редкость тупым лезвием тихо режет нити, что так крепко связали нас когда-то. Когда все сказано, сил не остается. Ни моральных, ни физических. Хочется опуститься прямо на пол, лишь бы опору почувствовать. Но Леше еще хуже. Знаю, что вывалил на него все разом, что время не подходящее, что не должен был вот так говорить об этом. Не в полночь, не на кухне, не после ослепительного секса, когда нужно сидеть в уютной тишине на двоих, а не в ней же мучительно захлебываться. Но только иначе никак. Каждый день на счету, каждое мгновение. Приходится снова и снова напоминать себе, что я-то дома. В тепле, рядом с близким человеком. В отличие от маленькой Веры, которая в окружении абсолютно чужих людей совсем одна. Ради нее все это. И ради нее нужно выдержать, до конца дойти и не сломаться. - Это всё? – бесцветный голос Леши словно издалека до меня доносится, будто через препятствие, через трубу. - Всё, - собственный - не лучше, я вообще сейчас едва могу шевелить пересушенными губами, - всё. Он кивает сам себе. Отворачивается, опираясь на стол обеими руками. Месси лениво возится в углу, словно безмолвный наблюдатель. Зевает во всю громадную пасть и сонно следит за нами из-под полузакрытых век. - Я бы не попросил тебя будь у нас другой выход. Но только так можно вернуть Веру. - Можно пройти реабилитацию. - Да. Но это займет месяцы. И в таком случае Антона точно лишат прав. А Вера угодит в детский дом. Лешка не оборачивается. Колотит длинными пальцами по столешнице, выбивая звонкую дробь, а потом глухо добавляет: - Знаешь, а ведь я даже не удивлен. - ... - Теперь в твоей голове только он. - Леш... - Скажешь, не так? – его взгляд через плечо прилетает словно пощечина, заставляя меня даже пожалеть о фантомности этого ощущения, которое я сполна заслужил, - с самой вашей встречи. Думаешь, это не заметно? - Сейчас дело не только в Антоне. - Ну, конечно, - он ядовито усмехается и цокает языком, - как и всегда. - Нет, не как всегда. Сейчас речь о Вере. О маленькой, ни в чем не повинной девочке которая... - А я в чем виновен? Вопрос ставит меня в неожиданный тупик. Пока я пытаюсь уложить его в голове, Леша подходит, заглядывая не в глаза, а куда-то глубже, и пытливо выдерживает тягучую паузу. - Я в чем виноват, Арс? В том, что влюбился в тебя? За что ты меня так, м? Ты печешься за любого, но только не за меня. Думаешь, каково мне слышать это все сейчас? Мало того, что я смирился с тем, что ты сох по нему все восемь лет. Так ты еще и в Москве его найти умудрился. Даже встретиться с ним! Но я и тут все принял, все проглотил. Проглотил то, что ты срываешься к нему среди ночи! А сейчас ты заявляешь мне, что снова видишься с ним. Что вы вместе, как ебучая команда, строите планы, а ты из штанов выпрыгиваешь, помогая ему. И оказывается, что он еще и торчок! Так мало того, ты просишь меня помочь тебе в оформлении липовой справки! А чего бы тебе не удочерить девчонку сразу?! Это избавило бы вас от множества проблем! Зажили бы одной, сука, семьей!.. Всё мое. До последнего слова, до последнего сиплого выдоха и жгучей горечи на губах. Все заслужил, и даже больше. Мне сейчас почти хочется, чтобы он ударил меня. Может хоть так станет легче, мне или Леше. Но он снова замолкает, прожигая меня полным боли взглядом. - Ну? Чего ты молчишь? Что я не так сказал? - Всё так. И я знаю, каково тебе слышать это. Но я тебе клянусь, что между нами ничего нет. И я вижусь с ним исключительно ради Веры. - Вранье!... - Нет! Не вранье, я тебе обещаю! Как только она окажется дома, я больше не увижу их. Если захочешь, уйду из этого сада. Найду другое место. Но сейчас я просто не могу отойти в сторону, словно это меня не касается. - Так ведь это тебя и правда не касается, Арс! Вообще никак. Так почему бы не забыть обо всем этом? - Я не могу. Кем я буду, если оставлю их сейчас, Леш? Наше «вместе» звонко трещит по всем швам сейчас, не выдерживая натиска. Лешка тяжело сглатывает, горько усмехается и отвечает: - Обычным человеком, Арс. Обычным человеком, которому далеко не все под силу. Не суперменом, не матерью Терезой, не спасателем. Просто человеком, у которого своя жизнь, своя судьба. И своя семья. каждый из них бьет по-своему и касается тоже по-разному но оба неизменно достигают заветной цели - Я в ответе за него, Леш. Не смогу. И я вижу, что он с болью читает это во мне прямо сейчас. - Перед кем?! - Перед самим собой. - Вы уже не в детском доме. И Антон уже давно не подросток-сирота. Ты больше не отвечаешь за него. - Знаю. Но я не могу просто отступить. Тем более, речь сейчас совсем не о нем. А о невинном ребенке, который может оказаться в детском доме при живом отце. - Отце-наркомане, ты хотел сказать. И можно поспорить еще, что хуже для ребенка. Приют или притон дома. - Он вылечится. Он завяжет. Вера важна для него, он любит ее. Я уверен, что Антон выкарабкается. Ради нее. Леша сдается. Неожиданно для меня вдруг умолкает. Отходит обратно к столу, тяжело опускается на табурет и роняет голову на руки. Сжимает виски до выступивших под кожей вен, и весь натягивается, словно тугая, но такая непрочная сейчас струна. Мне хочется подойти к нему, но внутренний голос подсказывает не делать этого сейчас. Ему нужно подумать, нужно уложить это, постараться принять и как-то переварить услышанное. - Блять, зря я отказался, - едва слышно бормочет он, - надо же, как в воду смотрели, сука... Именно сегодня... - Ты о чем? От чего отказался? Он медленно поворачивается ко мне. Смотрит обреченно, словно на чужого человека, который с какой-то нелепой стати оказался ночью на его кухне. - Неужто тебе реально интересно?.. - ... - Ты ведь даже не спросил меня. Про новости, о которых я тебе по телефону сказал, - с каждым новым словом он злится все сильнее, - конечно, ты же к Шастуну рванул. Тебе не до меня. Теперь у тебя совсем другие проблемы и планы. И приоритеты. - Леш, перестань... - Мне работу новую предложили. Больницу возглавить в Королёве. Должность главного врача. И я отказался. Потому что подумал, что дернуть тебя снова, с только что насиженного места и новой работы было бы нечестно. Неправильно по отношению к тебе. Подумал, что мы сможем обжиться и здесь. Идиот!.. Вселенная все же слышит нас. Иначе объяснить это внезапное предложение я просто не могу. Мы только что переехали в столицу, Леша не работает на новом месте и двух полных месяцев. Но ему уже предлагают повышение. И тем более в другом городе, когда я сам недавно думал и продолжаю думать о возможном переезде. Это или невероятная случайность, или судьба все решает подарить нам последний настоящий шанс. - Ты отказался уже окончательно? Он вскидывает голову от моего вопроса и недоуменно сверлит взглядом. Я осмеливаюсь подойти ближе, но останавливаюсь за полшага, оставляя нам немного свободного, такого нужного сейчас пространства. - Какая разница? - И все же. - Пока только в неофициальном разговоре. Завтра, наверное, главврач предложит уже официально. Вот и шанс. Это точно он. Тот самый, о котором я про себя думаю уже несколько дней, с того самого разговора с Матвиенко. Шанс уехать и начать заново, уже не терзаясь догадками о судьбе Антона. - И когда нужно будет дать ответ? Его абсолютно потухшие глаза медленно скользят по моему лицу. Он будто не хочет отвечать, делает это через силу, с трудом. - Больницу введут в эксплуатацию через месяц. Думаю, пара недель для раздумий у меня будет. - Отлично. Тогда, я завтра же напишу заявление. Рука ложится на его плечо и осторожно скользит выше. Я касаюсь шеи, обвожу застывшие мышцы, подхожу ближе, становясь вплотную и, наконец, обнимаю его. Он не отвечает, но даже не пытается отстраниться, полностью разбитый и сломленный. - Арс, зачем ты... - Мы уедем. Уедем, как только опека вернет Веру. - Ты не сможешь. Его голос ласковым теплом ложится на обнаженную кожу плеча, но веет от него настоящей морозной вьюгой. Внутри него все же что-то ломается. Леша даже не злится больше, целиком погружаясь в апатичное абсолютное равнодушие. Он и смотрит на меня так же: пугающе ровно, безэмоционально, пусто. Тем взглядом, который в тысячи раз хуже любой самой бешеной ссоры, криков и даже драки. - Не сможешь. Не ври хотя бы самому себе. босиком по битому стеклу - Смогу. Я и сам хочу этого не меньше сейчас. Антон становится паутиной. Болотом. Он тянет меня на самое дно, но я туда не хочу. Потому что знаю, чем это все закончится. - Ты понимаешь, что ты предлагаешь? Чем вообще это все чревато? - Да. Отлично понимаю. И осознаю, что дело гиблое. Но это действительно дельный вариант вернуть девочку. Только так получится сделать это быстро и без лишения Антона прав. Но если ты откажешься, я пойму. Это действительно серьезно. И это настоящая подстава для нарколога. Леша задумчиво кивает, угасая уже окончательно. Кусает губы, глядя на темную улицу за окном, провожает прозрачным взглядом пару редких машин. У меня у самого дыхание от волнения сводит, потому что если он сейчас откажется – это полный крах. - Я помогу. Он отводит глаза от окна, поворачиваясь ко мне. А у меня в пересохшем горле застревает очередной вдох. Среагировать не получается, и остается лишь попытаться немного отвлечься на серый застывший пейзаж за окном, лишь бы не выдать слишком очевидного облегчения. - У тебя есть знакомые? Я точно знаю, что он ненавидит меня меньше, чем я себя. И я честно готов этой ненависти голую шею под клыки подставить, лишь бы не окунаться вновь и вновь в эти пустые, бесцветные глаза напротив. - Есть. И даже лучше. Есть одноклассник. Нурлан Сабуров. Теперь он практикует в одном из частных реабилитационных центров. Думаю, что он согласится помочь. Его голос внутри сейчас. Рвет, сжигает, разносит все подчистую, наизнанку, насквозь. И вместо благодарности на языке мерзкая, тягучая желчь со знакомым привкусом. В этом лабиринте нас теперь трое. И каждый, словно слепой котенок, в надежде идет на голос другого, но находит лишь острые углы и камни, вместо теплого плеча. - Спасибо. Давлю на лезвие сильнее, по запястью, там, где недавно ладонь Антона прожигала кожу. Она тонкая, расходится быстро, расползается, словно хрупкая бумага. Мы все такие же – хватит одного выверенного слова, чтобы рассыпались, разошлись на молекулы и беспомощные атомы. Душу в кровь изорвать, а сердце гвоздями нашпиговать, лишь бы только умолкло. Леша молчаливо поднимается, не касаясь меня, хотя я стою очень близко. И стену между нами теперь можно ощутить физически, только протяни руку вперед, и дотронешься до шершавого, холодного кирпича. - Леш, прости. Я обещаю... - Нет, - взглядом - навылет, - не надо. Он задерживается на выходе из кухни. Приседает на корточки, чтобы запустить пальцы в теплую шерсть пригревшегося Месси, который давно дремлет под наши голоса. - Я позвоню Нурлану завтра утром. А потом тебе. больнее уже не будет Хочется сказать это себе, но я уже столько раз обманывался. - Спасибо тебе. Он отрешенно кивает, даже оборачиваясь. Месси поднимает глаза, смотрит на него благодарно, сонно, лениво. Уже на пороге Леша снова останавливается. Молчит, глядя себе под ноги. давит без единого слова распускает на нити И ведь я заслужил. Неужели, ждал иного? Что посеяно, то и пожну. Тщательно, без остатка, до последнего зернышка соберу и впитаю. Лишь бы не напрасно. - Не за что пока, - он говорит вполоборота, но все так же не глядя, - и больше не обещай мне ничего, Арс. Ладно?