Часть 6
Игра в догонялки на свежем воздухе оказывается на порядок утомительнее пряток в группе и постройки громадного замка из разноцветных кубиков. Пока Никита – пухлый розовощекий парнишка – ускользает от меня, и метеором в сотый раз взбирается на горку, я лишь успеваю махнуть рукой в воздухе там, где он только что был, и с досадой заметить, как сильно я устал. Если сначала мне приходилось поддаваться ребятам, делать вид, что догнать их мне не под силу, то теперь надобность в актерской игре отпала совсем. Потому еще один круг по просторной площадке – и меня можно выжимать и раскидываться на бельевую веревку, потому что по спине течет уже самый настоящий ручей. - Ну что?! Сдаетесь?!! - Сдаетесь? - Догоняйте! - Меня не поймаете! - Так, стоп! Тайм-аут! – складываю руки в международном жесте буквой «т», даже не рассчитывая, что пятилетки поймут его, хотя, кто их знает, - сразу проясним! Я не сдаюсь, но! Беру вынужденный перерыв! - В догонялках нет перерывов! – нахмурив угольные брови, замечает Алиса, миловидная девчушка с толстыми косичками, - кто не поймает – тот и проиграл! Ну, или тот, кто сдался первым. - Да. А тайм-ауты, вообще-то, только в футболе, - со знанием дела поддакивает подошедший Никита, удивленно рассматривая меня, развалившегося на маленькой лавочке и абсолютно лишенного сил двигать хоть какой-нибудь из конечностей. Вера тоже стоит в гуще толпы, раскрасневшаяся и довольная, что-то говорит и хлопает в ладоши, но разобрать слов из-за общего гомона совершенно невозможно. - Все так и есть, - пока они обступают меня с разных сторон, я вовремя замечаю идущую в нашу сторону Владу, - но можно же немного изменить правила, м? Добавим короткие перерывы, чтобы как следует отдохнуть. Так сил у всех останется больше, и можно будет играть дольше. Чтобы никто не устал. - Но я не устала! - И я! - И я тоже! Похоже, парламентер из меня никакой, переговоры с треском проваливаются. - Ну, тогда... - Ребята! А как насчет того, чтобы посмотреть на новые игрушки? Заведующая только что отдала мне новую посудку в песочницу и кое-что еще, - заговорщицки улыбается подошедшая к нам Влада, тем самым спасая меня от неминуемой гибели во время новой бесконечной погони, - я уже все вынесла на крыльцо! Быстрее! Она еще не успевает закончить, как разноцветная толпа, плотно обхватившая меня со всех сторон, галдящим роем срывается с места в указанном направлении. Я провожаю их глазами, неосознанно цепляясь взглядом за зеленую шапочку на голове Веры, и замечаю на крыльце пару пакетов, которые через секунду подвергнутся нешуточным испытаниям на прочность. - Спасибо, - искренне благодарю свою спасительницу, - и не подумал бы, что вымотаюсь так быстро. - Это ничего, - Влада садится рядом, застегивая темно-синюю куртку под самое горло, - привыкнете. И научитесь им отказывать. Иначе они быстро разорвут вас на сувениры. На самом деле, они довольно быстро теряют к таким общим играм интерес. В итоге разбиваются на несколько небольших групп и занимаются. Играть всем вместе пока редко выходит. Как правило, самые активные и шумные начинают быстро утомлять тех, кто потише и посерьезнее. Начинаются ссоры, стычки – и вот группа незаметно разбивается на несколько лагерей, в которых каждый находит себе занятие по вкусу. - А сейчас они казались мне очень сплоченной командой, - хмыкаю я, - у меня почти не было шансов. Влада смеется, обнажая белые, крупные зубы. Ее сложно назвать красавицей, однако экзотическая внешность все же скорее притягивает, нежели отталкивает. Несмотря на миниатюрные размеры, у девушки довольно крупные черты лица. Большие глаза, смоляные брови и ресницы, густые волосы, сегодня собранные в высокий, незамысловатый пучок. На третий день моей работы здесь я ни разу не услышал от нее ни единого грубого слова, хотя в куче маленьких детей это практически нереально, как мне казалось. Конечно, она иногда отчитывала кого-то из ребят, но делала это как-то так мастерски и без грубостей. Не сказать, что ее слушались беспрекословно, но и серьезных бунтов пока еще не было. День проходит по обыкновению быстро. Я и сам не успеваю заметить, как ребят начинают постепенно разбирать соскучившиеся родители, а за окном неминуемо сгущаются сумерки. Закончив убирать бессчетное множество игрушечных машинок, абсолютно разных цветов и размеров, я встаю на ноги, чувствуя, как жалобно ноет затекшая спина, и до обидного ощущаю себя дряхлым стариком. Сегодня тело уже не впервой сигнализирует мне, хотя раньше подобного не происходило. Или же я просто не привык к такой активной физически работе. Ведь сторож и продавец совсем не предусматривали догонялок и пряток. Выхватываю в углу светловолосую головку и целенаправленно двигаюсь к ней. Вера увлеченно переодевает небольшую куклу, старательно впихивая растопыренные кукольные пальцы в слишком узкий рукав фиолетового платья. - Не поддается? – участливо интересуюсь я, присаживаясь рядом, - давай, помогу? - Давайте, - обреченно вздыхает девочка, протягивая мне пластмассовую упрямицу, и поджимает губы, - вообще-то это не ее платье. Ее я надела на эту, - показывает мне рыжеволосую куклу, которой чужой наряд явно велик, - нельзя же постоянно в одном и том же ходить. - Ты права, - впихнуть пластиковые пальцы оказывается куда сложнее, чем кажется на первый взгляд, - но, знаешь, похоже, платье ей маловато. - Да? – Вера спрашивает это с таким неподдельным разочарованием, что я, собрав всю волю в кулак, берусь за попытки с новыми силами. Когда наряд оказывается на теле куклы, в благодарность я получаю лучезарную улыбку и искренний, восхищенный взгляд. За прошедшие два дня после разговора с Антоном я присмотрелся к Вере внимательнее. По правде говоря, теперь я смотрел за ней постоянно, каждый раз ища в толпе лиц именно ее. Старался лишний раз заговорить с ней, с чем-нибудь помочь. Конечно, в мои обязанности не входило заведение так называемых «любимчиков», но поделать с собой я уже ничего не мог. Глаза сами собой находили светловолосую макушку. И Вера, осознанно или нет, тоже начала словно тянуться ко мне. Смеялась уже совсем открыто и смело, забавно и увлеченно играла, перезнакомила меня со всеми по десять раз подряд. И теперь, по прошествии двух дней, когда я смотрел на нее другими глазами, я все больше находил в ней черт Антона. Не только светлые волосы и высокий, по сравнению с другими детьми, рост. Теперь она казалась мне его уменьшенной копией, с теми же зелеными глазами, широкой улыбкой, повадками и даже манерой разговора. Даже странно, что в первый день я не заметил этого удивительного сходства. Они одинаково щурились, одинаково хмурились и совершенно одинаково удивлялись. Тот самый случай, когда тест ДНК абсолютно не нужен и поразительное сходство было налицо. - Кто за тобой приедет сегодня? Интересуюсь, потому что вчера, на мое удивление, за Верой пришла хмурая пожилая женщина, назвавшаяся соседкой. Я сначала даже не хотел отпускать с ней девочку, но Вера совершенно спокойно поздоровалась и стала собираться, а Влада подтвердила, что эта старушка действительно соседка и иногда забирает дочь Антона из детского сада. - Сегодня папа обещал, - Вера заботливо рассаживает кукол на полке так, чтобы ни одна из них не упала и не закрыла собой другую, едва не пыхтя от усердия, - вы опять с нами пойдете? Она говорит это так ровно и обыденно, что я неосознанно воровато оборачиваюсь, опасаясь, что нас может услышать Влада. Знать о нашем общем прошлом с Антоном никому здесь, определенно, не стоит. Вера была молодцом и за два дня ни разу не обмолвилась о нашем совместном променаде до их дома, только сейчас робко глядя на меня снизу вверх. - Посмотрим. Кстати, ты забыла обуть вот эту красавицу. Как можно быстрее меняю тему, вдруг странно устыдившись этого вполне невинного, на первый взгляд, вопроса. Еще несколько минут мы продолжаем увлеченно рассаживать кукол, менять их местами, переодевать и тщательно расчесывать, пока Влада не окликает Веру. Девочка вскакивает с места мгновенно, улыбается мне напоследок и вихрем мчится к дверям, где ее уже ждет отец.
***
Оно все еще на нем. Наверное, это странно, но рассмотреть Антона по-хорошему, всего, у меня получается только сейчас. Конечно, позавчера я уловил его болезненную бледность, прежнюю худощавость и потемневшие волосы, но детали остались скрыты от меня. А после нашего разговора я едва помню, как вообще добрался до дома. Сегодня Антон выглядит еще более уставшим и каким-то измотанным, а мой взгляд первым делом почему-то зацепляется за знакомое серебряное кольцо на его правом мизинце. Мы снова идем по той самой улочке, что и два дня назад. Опять идем молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Антон кажется раздраженным или же просто действительно уставшим. Он несколько раз грубо окликает Веру, когда та убегает слишком далеко вперед по тротуару, и курит сигареты одну за другой. - Хуевый день, - бросает он в ответ на мой удивленный взгляд, после того как споткнувшись об бордюр, Шастун огрызнулся и сильно пнул бетонное ограждение в ответ, - сука!.. Я мельком смотрю на Веру, но она никак не реагирует на мат, или уже привыкнув к нему, либо же просто не расслышав. - Где ты сейчас работаешь? Антон сплевывает себе под ноги, хмурится, затягивается, выпуская из губ целое облако густого тумана, и неопределенно машет рукой. - Да херота какая-то! На полставки грузчиком в мебельном, а потом полдня уборщиком. Сегодня диваны разгружали. Заебался, что пиздец! Снова сплевывает, ежится, ведет плечами. Он сегодня какой-то непонятно дерганый, весь натянутый, что каждая мелочь вроде сильного ветра или несчастного бордюра бесит его куда сильнее, чем эти мелочи того заслуживали. Срывается без особых причин на Веру и даже не пытается изобразить заинтересованность в нашей беседе. Однако когда я замолкаю, он продолжает разговор сам. - Денег не хватает, Арс. Приходится браться за любую хуйню. Тем более что без образования особо не разбежишься. Поэтому и выматываюсь, как конь. - Вчера Веру ваша соседка забирала, - осторожно замечаю я, стараясь не вызвать лишней злобы, по непонятным причинам кипящей в Шастуне сейчас. - Да, Татьяна Пална. Стерва еще та, но с Веркой помогает. Не всегда успеваю к закрытию, поэтому и приходится просить бабку. Потом взамен ей какой-нибудь шкаф двигаю или кота кормлю, когда ее нет. Услуга за услугу, короче. - Понятно, - мы останавливаемся, когда Шастун тянется уже за третьей сигаретой, и я не выдерживаю, - Антон. Все нормально? Он оглядывается быстро, коротко кивает, чиркает дешевой зажигалкой и с явным облегчением тянет в себя дым. Потирает заросшие щетиной впалые щеки и снова хмурится. Беспокойство накатывает с новой силой, когда он, вдохнув слишком глубоко, вдруг заходится приступом внезапного, хриплого кашля. Складывается, чуть ли не пополам, снова кашляет, тяжело дышит и вытирает лицо краем рукава толстовки. - Антон?.. – пока он пытается отдышаться, я неосознанно кладу руку ему на плечо, ловя усталый взгляд. - Да все нормально. Просто че-то в горло попало. - Да? Не очень-то похоже, - Антон выпрямляется, и мне приходится убрать руку, - ты не заболел? - Нет. Зараза к заразе не пристает, - он криво ухмыляется, и мы продолжаем путь. Проходим еще несколько минут в молчании, отрешенно вслушиваясь в гул проезжающих мимо машин. Я несколько раз пытаюсь завести разговор про Веру, но Антон не поддерживает его. Отмалчивается, отвечает невпопад и вообще странно теряется на самых простых вопросах. Сегодня наша встреча разительно отличается от предыдущей. Шастун явно не в самом лучшем расположении духа, и причины этого называть решительно не хочет. С расспросами лезть бесполезно, хотя, по правде говоря, его плохое настроение заботит меня куда меньше, чем его откровенно нездоровое состояние, вкупе с плачевным внешним видом. Он выглядит болезненно бледным, с едва ли не отливающей синевой кожей, измотанным и потухшим. Прошлый раз это не так бросалось в глаза, или же я был в столь сильном потрясении от встречи с ним, что на столь детальное рассмотрение меня просто не хватило. Мы проходим почти половину пути, так и не начав полноценного связного разговора. Оба задаем вопросы, по очереди отвечаем на них, перебрасываемся мимолетными взглядами и снова молчим. В какой-то момент мне начинает казаться, что мое общество напрягает Антона. Да и внутри все настойчивее и настойчивее бьет в набат совесть и резонный вопрос: «зачем я иду с ними сегодня?». Прошлый раз нам действительно нужно было поговорить, расставить все точки, разъяснить ситуацию и просто посмотреть друг другу в глаза. Это было нужно нам обоим, без исключения. Сегодня же весь вечер и наша импровизированная прогулка кажется насквозь фальшивой и натянутой. Мы как будто бы все выяснили, все обсудили. Акценты расставлены, приоритеты – прошлые и настоящие – тоже. И, как бы ни обидно это признавать, но сегодня нам словно бы нечего больше сказать друг другу. - Ну, я пойду, наверное, - когда мы останавливаемся на очередном светофоре, вскользь бросаю я, - мне пора возвращаться. Неожиданно Антон оборачивается резко и быстро, чуть дернувшись в мою сторону. В его глазах, на удивление, горит больше, чем за все прошедшие полчаса, и он кажется даже слегка напуганным. - Уже уходишь? Я так теряюсь от столь резкого перехода с его полусонной апатии к такому рвению, что не сразу нахожусь с ответом. Даже рот открываю от растерянности, потому что искренне думал, что Шастун только рад будет избавиться от моего общества. Ведь весь его вид – угнетенно-подавленный – говорил именно об этом желании, во всяком случае, так мне казалось. Но Антон лишь быстро сглатывает и шагает ближе, изгибая губы в слабой улыбке. - Может, еще пройдёмся? Прошлый раз нас до дома проводил. Он снова делает это. Манипулирует. Играет. Подавляет. Каким-то странным образом касается внутри именно нужных струн, дотрагивается неизменно точно, не промахивается, не ошибается. И повторяется все в точности, как было в приюте, в наши самые первые встречи, когда я только-только начинал тонуть в нем – он мог менять настроение по три раза за час, а мне хватало одной его улыбки, чтобы тут же забыть о собственных истлевших нервах. Так происходит и сейчас. Я понимаю это запоздало, со страхом и навязчивым покалыванием дежавю на кончиках пальцев. Но все равно шагаю вперед, за Антоном, как только загорается зеленый свет. Мы снова говорим о прошлом, но старательно избегая острых углов. Я рассказываю ему про Диму Позова, про Месси, про бесконечные путешествия Матвиенко. Когда темы кажутся исчерпанными, беседа неожиданно касается Журавлева, и я только сейчас вспоминаю про новорожденного Антошку. - Журавлев сына твоим именем назвал. Оксанка сначала обещала мне Арсения, но Димка переубедил ее. И теперь гордый папаша воспитывает Антона Дмитриевича. - Оксана?.. Та самая медсестра, да? - Да. Помнишь мой день рождения в кафе? Они там познакомились. И больше уже не расставались. Сейчас они доблестные обладатели двух детей, ипотеки и, кажется, кредита за недавно купленную иномарку. - Стандартный набор, - хмыкает Антон, глядя себе под ноги, где ветер быстро и весело вьет разноцветные вихри из ярких листьев. Сейчас мне хочется заглянуть ему в глаза. Посмотреть, что именно в них отражается при упоминании его старого лучшего друга. Колышется ли вообще внутри хоть что-нибудь. Если нет – то, боюсь, все наши дальнейшие разговоры будут априори бессмысленны. Если не помнит о друзьях, то уж точно ничего не затронут и воспоминания обо мне. Вот только кто я ему вообще? Странная позиция. Не друг. Даже не лучший, не просто знакомый. Эту грань мы перешагнули еще тогда, в ночном лифте, сквозь полупьяный поцелуй и дальнейшие, страшные откровения. Но и не близкие. Не любимые. До этого слова мы так и не дошагали. Хотя, как мне раньше казалось, до заветной черты осталось меньше одного выдоха на двоих. Но Антон оборвал эту нить. Ушел, оставив нас на том самом распутье, у черты, которую уже не достичь и вовек. Хотя когда-то до нее можно было так легко дотянуться. - Не представляю Журавля папашей, - Антон впервые за вечер улыбается по-настоящему и поднимает глаза, заставляя меня внутренне напрячься и затаить дыхание. Но плещущаяся в зеленых омутах тоска и боль тут же разбивает мои переживания в прах. Антон не забыл и не охладел. И ему отнюдь не безразлично то, что он слышит сейчас. - Он тебя, я уверен, тоже. Туше. Шастуну ничего не остается, как многозначительно промолчать. Мы снова идем к дому Антона. Вера опять бежит чуть впереди нас, о чем-то беседует со своим плюшевым щенком и периодически оглядывается на отца. Она и в саду вела себя похоже, ни к кому не цеплялась, не настаивала на своем обществе, но, в то же время, весело играла с детьми, если ее приглашали в игру. Не капризничала, самостоятельно собиралась на прогулку, быстро переодевалась и молча обедала, демонстрируя просто-таки образец послушания и самостоятельности для пятилетнего ребенка. И пока Влада всячески нахваливала ее, я безуспешно старался заглушить внутри жгучее чувство жалости, отчасти догадываясь, что вся эта самостоятельность и немного необычная для такого возраста некоторая замкнутость результат вовсе не замечательного воспитания, а как раз его отсутствия в каком-то плане. Она часто остается одна. Слишком часто для маленькой девочки. - Когда ты исчез, Димка места себе не находил, - мне приходится чуть повысить голос, потому что проезжающая мимо машина едва не оглушает нас неестественно громким ревем двигателя, - злился. Но даже сквозь злобу было видно, как он скучает. И теперь видишь – даже сына в честь тебя назвал. - Арс, - Антон перебивает меня довольно резко, останавливаясь вполоборота, - не надо. Думаешь, я не знаю, что сделал? Думаешь, не знаю, кем стал для вас всех за последнее время? Я тоже останавливаюсь, не вовремя отмечая, что он, кажется, вытянулся еще больше. Приходится поднять голову, потому что стоим мы достаточно близко, а его глаза смотрят на меня с порядочной высоты. - Нет, Антон. Я думаю, что ты просто не знаешь, кем ты был для нас всех. Мир замирает на какое-то мгновение. Даже ветер между нами стихает, не тревожит повисшую неловкость и такую знакомую тишину, когда глаза в глаза. Антон отмирает первым: ерошит волосы привычным жестом, а сквозь многочисленные железки на его пальцах я вновь цепляюсь взглядом за то самое кольцо. - Не потерял еще. Шастун схватывает моментально. С полуслова, как было когда-то. Давно и совсем недолго, но так мучительно хорошо, что сейчас даже искра воспоминания об этом заставляет сердце испуганно съежиться. - Как и ты. Все еще невербально. И даже страшно от того, как ловко мы снова подхватили потерянные концы. И браслет на моем запястье словно нагревается, заставляя тут же вспомнить о нем. Или же это греет осознание того, что Антон тоже заметил. -Расскажешь о себе? И я рассказываю. Неторопливо, честно, без прикрас. Про боль, про болото, про заботу Оксаны и поддержку Лешки. Рассказываю про нашу дружбу с Щербаковым, потом постепенно переросшую во что-то большее. Рассказываю и ищу на дне зеленых глаз хоть что-то, похожее на ответ. так кто же я для тебя? Вот только нужно ли мне вообще знать теперь ответ? - Ого. Я, конечно, не помню того доктора, который меня тогда заштопал. Но уверен, он отличный парень. Отличный. Это слово почему-то режет по ушам, словно оскорбление, а вовсе не хилый, но все же комплимент. Говорить про Лешку с Антоном как минимум – странно. Как максимум – невозможно. Потому что в голове начинают слишком навязчиво кружиться картинки разных лет, заставляя меня неосознанно, но все же внутреннее сравнивать, одновременно сгорая от стыда перед Щербаковым. Он ведь не виноват ни в чем. Наоборот, если бы не Леша, то неизвестно, чем вообще бы я жил сейчас. Выкарабкался ли бы? Смог ли отпустить? Конечно, он не заменил Антона. То, чем стал для меня тогда Шастун, за те недолгие полгода, не смог бы заменить никто. Ведь воздух сложно заместить на что-то другое. Или кровь в организме. Или дыхание. Но Щербаков смог пробиться, смог вытащить меня. Смог снова заставить чувствовать, залечил, внушил веру, что я все еще могу быть нужен. И за одно только это я бесконечно благодарен ему. Позавчера я сразу же после встречи с Антоном решил рассказать Щербакову все честно. Однако я не учел тогда, что тот вечер не задался с того самого момента, как я увидел Шастуна на пороге группы. Что уж говорить про возвращение домой и нелегкий разговор с Лешей. - Ну что? Как первый рабочий день? Тебя не принесли в жертву во имя памперсов и детского питания? Или что они там едят? Лешка стоит в дверях, приветливо мне улыбаясь. В одних шортах, домашних, окончательно растянутых и выцветших от времени, но неизменно нежно любимых хозяином. Отсвечивает голым торсом и упирается мускулистой рукой в придверный косяк. Он должен был вернуться только через полчаса, и его неожиданное появление дома еще больше сбивает меня с толку. Хотя, больше, наверное, уже невозможно. - Арс? Чего молчишь-то? Совсем пиздец? Именно он. Тотальный. По всем гребанным фронтам. Без прикрас и метафор лучше и не скажешь. На удивление емкое слово. Я даже не заметил, как вообще добрался до дома на полнейшем автопилоте. Потому что в голове не осталось ровным счетом ничего, кроме сегодняшней, мягко говоря, неожиданной встречи с Антоном. - Как сказать, - пытаюсь выдавить улыбку, но выходит скорее кривой оскал, - думал, что будет хуже, если честно. Щербаков пожимает плечами, ерошит волосы и морщится, потому что его едва не сшибает с ног несущийся мне навстречу Месси. - Малолетки не слопали тебя живьем? А выглядишь не очень, если честно. Ладно, давай ужинать. Заодно и расскажешь все подробнее. Он скрывается на кухне, попутно что-то рассказывая про жуткую утреннюю пробку, в которую он угодил сегодня. Гремит посудой, зажигает газ и шипит, когда что-то с оглушительным грохотом вываливается у него из рук. Пока Месси по обыкновению облизывает мне лицо, размахивая хвостом, перед глазами невольно вспыхивает образ Веры, держащей в ручках точно такого же щенка, только плюшевого. Я перебираю густую шерсть, чешу Месси за ухом, чувствуя на шее его горячее, шумное дыхание и не могу отделаться от мыслей об Антоне. На краю сознания мелькает безумная идея солгать Лешке. Вообще не говорить ему про встречу с Шастуном. Но тогда это будет почти точным предательством. Потому что, сколько бы я не убеждал себя, но не думать об Антоне и Вере я уже не смогу. Как и не видеться с ними. Завтра Шастун снова придет за дочерью в детский сад. А Леша заслуживает знать правду, а не слушать мои корявые отмазки. Тем более, в том абсолютно потрясенном и слегка потерянном состоянии, как сейчас, я вряд ли выдам хоть что-то правдоподобное. - Я шалат готофый купил. Ш грибами и куицей какой-то. Вкушный. Будеф? – он выглядывает из кухни и забавно говорит с набитым, видимо, тем самым салатом ртом. - Буду, - сквозь комок в горле киваю я и быстрее скрываюсь в ванной. Месси провожает меня полным обожания взглядом, сопровождает до самой двери и напоследок в надежде сует морду в ванную, но тут уже мне приходится настойчиво его выпроводить. Поворачиваю кран и несколько раз умываюсь ледяной водой. Она охлаждает, бодрит, но светлее в голове от нее не становится. Только сейчас замечаю, как пальцы, напряженные и скованные от волнения, сводит в мелком треморе, а глаза в отражении в круглом зеркале совершенно безумно мечутся по бледному лицу. Нужно успокоиться. Успокоиться и понять, что лгать бессмысленно. Изворачиваться, юлить бесполезно. Актер из меня никакой, а Лешка успел узнать меня слишком хорошо, чтобы моментально все прочесть по лицу. Да и намеренно обманывать его мне хочется меньше всего. Когда я выхожу из ванной, меня тут же окутывают манящие ароматы с кухни. На секунду в голове мелькает мысль, что лучше бы сегодняшнего вечера не было вовсе. Как было бы здорово сейчас. Как легко. Я рассказал бы Лешке про детский сад, где, кстати, мне очень понравилось, про забавных подопечных, про Владу и от души посмеялся бы над его обязательным ревнивым комментарием. Потом выгулял бы Месси, а перед сном мы посмотрели бы какой-нибудь фильм. Забавно. То, что вчера казалось забвением, то, в чем я сомневался, не мог решиться окончательно, сейчас манило к себе так сильно, что я почти жалею о встрече с Антоном. Стабильность и покой. Еще вчера они были у меня. Вчера мы ссорились с Лешкой из-за работы в детском саду, еще не подозревая, с чем именно меня столкнет эта самая работа. С прошлым, от которого сейчас так хочется укрыться в хрупком настоящем. С призраком, который все-таки настиг меня спустя много лет. С тем, кого я предпочел бы навсегда похоронить в собственном сердце, чем увидеть вновь. Сейчас я понимаю это слишком хорошо. И снова тягостное чувство ложится на грудь ледяным пластом нехорошего предчувствия. - Та-дам! – Щербаков широко размахивает руками, демонстрируя накрытый стол и бутылку белого вина в центре, - с первым рабочим днем! По коже током проходится совесть. Я даже не вздрагиваю, когда импульсы обжигают нервные окончания. Точно знаю, что она не отпустит, пока я не найду в себе силы все рассказать Лешке. Он ведь вчера был так против этой работы, так яростно разубеждал меня, но сегодня приехал раньше и теперь предлагает отпраздновать, сияя беззаботной широкой улыбкой. Тянет мне бокал, садится напротив и салютует своим фужером. - Как я вчера сказал – за самого сексуального воспитателя! Он делает глубокий глоток и довольно щурится от вкуса, а мне, кажется, не протолкнуть в себя и воздуха, не то, что вина. Леша начинает говорить что-то еще, но потом замечает мою заторможенность, окидывает настороженным взглядом и отставляет бокал. - Арс? Ты чего? Все нормаль... - Я Антона сегодня встретил. В саду. Приходится перебить его. Позорно, едва не проглатывая слова, потому что иначе, кажется, этого не сказать. Но легче почему-то не становится. Лешка каменеет предо мной. Меняется в лице, осекается на полуслове и сверлит нечитаемым взглядом, от которого хочется укрыться, словно от порыва ледяного ветра. - В детском саду?.. Внутри что-то рвется с надрывным треском и скрежетом, пока я отчаянно ищу в его глазах хотя бы намек на... На что? Я и сам не знаю. Не знаю, как он отнесется к этой новости, как отреагирует, что скажет. Ведь в душе я и сам все еще не понимаю до конца, как к этому относиться. Антон всегда незримо присутствовал где-то рядом с нами, всегда парил рядом, и Лешка чувствовал это. Неизменно считывал по выражению моего лица, по тону голоса. Злился, ревновал, но все равно каждый раз упорно натыкался на его тень. Сегодня тень обрела форму и тело. Стала опасно реальной, близкой и осязаемой. - И... Как он?.. За безобидным вопросом таится так много опасностей, что перед ответом мне хочется вдохнуть поглубже и втянуть голову в плечи. - Нормально. Не изменился даже особо. Лешка неопределенно хмыкает, а я лихорадочно соображаю, стоит ли вообще дальше развивать эту зыбкую во всех смыслах тему. Пока у меня в голове мечется тысяча вариантов развития событий, Леша вдруг ухмыляется, а затем хрипло смеется, опустив голову. Его плечи дергаются в такт нервному смеху, а ладонь, лежащая на столе, быстро обращается в кулак. Благо, что хрупкий бокал он уже отставил в сторону. - Серьезно? В детском саду? -... - Арс. Блять! Где вы в следующий раз встретитесь? В роддоме?! Сначала приют, теперь детский сад? Он злится. Взрывается неожиданно. Похоже даже для самого себя. Так резко, что я не успеваю переключиться. Бьет ладонью по столу, заставляя посуду жалобно дребезжать, и мотает головой. - Леш... - Как такое вообще возможно? Мы, блять, в Москве, а не в деревне! Как тут можно вот так пересечься? В его голосе звенит сталь и нарастающая злоба. Он пока еще пытается говорить сдержанно, но то и дело срывающийся тон и сжатые до хруста кулаки выдают безумное напряжение. - Я и сам не ожидал. - Тут же, сука, миллионы этих гребаных детских садов! Все попытки отрицания терпят неминуемый крах. И в следующую секунду на меня уже смотрит не Лешка, а совершенно незнакомый человек, который едва сдерживает кипящую внутри ярость. - Ну и как он там, бедный несчастный?! - Леш, я не... - А ты доволен, наверное? А? Арс? Что молчишь? - Да потому что ты и слова мне сказать не даешь! Здесь уже хочется огрызнуться и мне. В конце концов, я давно вышел из того возраста, когда отчитывают ни за что, а ты только и можешь, что склонить голову и молиться, чтобы пролетело мимо. Я перед ним ни в чем не виноват. И выслушивать беспочвенные претензии мне сейчас хочется меньше всего. - Ты с чего завелся-то?! Я просто сказал, что встретил его. Ничего больше! - И на том спасибо! – едко бросает Лешка, в один миг превратившись из милого домашнего котенка, коим он встретил меня в прихожей, в разъяренного льва с оскаленной пастью. - Серьезно? Будешь злиться и ревновать за это? - А ты чего ждал? Что я от радости запрыгаю и в ладоши захлопаю?! - Нет! Я просто честным с тобой хотел быть! Вот и все. Я мог бы вообще ничего тебе не говорить, Леш! Но сказал, чтобы ничего не скрывать и таить. Потому что скрывать и нечего. Встретил, поговорили и всё! Он криво улыбается, кивает сам себе и смотрит пристально, прямо в глаза. - И как он? Что он вообще в детском саду-то забыл? - Вечером пришел за дочерью. - За дочерью?! – присвистывает Щербаков, делает новый глоток, почти осушая бокал, и продолжает, - интересно. Помотала его жизнь, похоже. И как все прошло? Поболтали? За бравадой, доверху наполненной язвой и желчью, я отчетливо улавливаю в его голосе горечь ревности. Не той, которая заставляет бить посуду и кричать друг на друга, срывая связки. Той, которая глухая и немая, молча скребется в самом сердце, пуская корни так глубоко, что уже и невыкорчевать, не искоренить. Лешка снова усмехается, кусает нижнюю губу и смотрит на меня совершенно незнакомым взглядом. презирает или я просто жалок в его глазах - Я был удивлен не меньше, чем он, поверь. Мы оба не ожидали увидеть друг друга. И ты прав, особенно в детском саду. Я... - Какая романтика, а? Спустя столько лет, в одном из миллиона московских садов. Встретились два одиночества. Хоть поэму пиши! - Прекрати. Но он уже заводится. Это одна из черт характера Щербакова – вспыхивает и гаснет быстро, но горит неизменно ярко и горячо. Вчерашняя наша перепалка прямое тому доказательство. Однако то, что нарастало сейчас и в подметки ей не годится. Вчера Лешка ревновал к прошлому, к чему-то непонятному, к тому, что он видел в моих глазах лишь отблесками, отголосками, бестелесными фантомами. Сейчас же его ревность адресована. И каждое слово проходится по нервам оголенным проводом. - С чего бы? Давай, поделись впечатлениями, Арс. Мне ведь тоже интересно. В конце концов, все это время мы словно бы втроем жили. - Ты так говоришь, как будто я сделал это намеренно! - А, точно! А я еще и удивлялся вчера, что же ты так рвешься в этот ебаный садик работать?! Вот и ответ! Все, блять, оказалось, куда проще, чем я думал. В нем говорит горечь. А во мне медленно дотлевает все то, что еще с утра было живым. Все то, что много лет так упорно восстанавливалось, и что я так долго не мог собрать воедино. Душа. И собственные принципы, которые восемь лет назад едва не задушили меня, а сейчас от них не остается и горсти легкого пепла. - Ты серьезно что ли? Леш, да я и понятия не имел, что он придет туда. Откуда я мог знать? А если бы и знал, то даже в Москву бы не сунулся. Не то, что в этот детский сад. - С чего бы? Разве не скучал по нему? И только попробуй сейчас спиздеть, Арс, - Лешка говорит уже тихо, но от этого становится только хуже, чем если бы он кричал, - я ведь не идиот. - Скучал, - пламя охватывает постепенно, по одному переламывая тонкие ребра, - скучал. Но видеть его я больше не хотел. Треск импульсом проходится по скованным мышцам. Ребра все- таки не выдерживают. А сердце, спотыкаясь об обломки, чуть не выпрыгивает из груди от волнения и колоссального напряжения, словно разлитого между нами в загустевшем воздухе. - Значит, это судьба! – ядовито выплевывает Лешка, откидываясь на спинку стула, - она так и сталкивает вас, несчастных, лбами. Какая завидная настойчивость! - С чего ты так злишься? Я просто сказал, что встретил его и все! Ты же ведешь себя так, словно мы уже... - Уже что?! Трахнулись? Уверен, за вами не заржавеет, Арс. За тобой уж точно! Ты себя просто не видишь, когда речь о нем заходит. Даже, вон, сейчас глаза блестят. Лешка резко поднимается на ноги, отчего стул под ним сдвигается назад и, не удержав равновесие, падает на пол с громким грохотом. Полупустой бокал на столе тоже начинает опасно шататься, но в последний момент останавливается и замирает, а остатки вина медленно стекают вниз по гладким стенкам. Щербаков отходит к раковине, оборачивается и смотрит на меня загнанно и злобно одновременно. Молчит, дышит тяжело и качает головой, словно что-то решив уже внутри себя самого. - Леш, - мне хватает двух шагов, чтобы приблизиться, но дотронуться пока не решаюсь, - перестань горячку пороть. Мы просто встретились. Он в двух словах рассказал о себе, о том, откуда у него дочь. Ничего не было, я тебе клянусь. Да и как ты вообще себе это представляешь? Спустя столько лет, сейчас, я даже не знаю, как ко всему этому относиться. Он молчит еще несколько долгих секунд. Сжимает пальцами края раковины, так сильно, что костяшки уже белеют и очерчиваются слишком ярко под тонкой кожей. Снова качает головой и от этого обыденного жеста сейчас почему-то веет горькой обреченностью. Касаюсь его спины раскрытой ладонью, и чувствую, как до предела напряжены мышцы. Лешка весь сейчас словно струна. Держится, пытается сохранить контроль, но системы дают сбой одна за одной, оставляя его наедине со мной и жгучей ревностью, которая свинцом разливается по венам прямо сейчас, медленно отравляя организм. - Так откуда она? – наконец глухо произносит он себе под ноги, все еще не поднимая головы. - Кто? – не успеваю за его мыслями, пока пытаюсь подобрать подходящие слова. - Дочь. Откуда у Антона ребенок? Он поднимает глаза и, впервые называя Шастуна по имени, смотрит прямо на меня. Знаю, что именно он ищет. Пристально вглядывается, следит, внимательно, словно сканирует. И знает точно, что найдет. - Он некоторое время жил с одной девушкой. Бывшей наркоманкой. Потом, после рождения Веры, она пропала. И сейчас он воспитывает дочь один. - Веры? – его потухшие глаза скользят по моему лицу уже медленнее, но все равно не дают разорвать контакт. - Да. Так зовут девочку. - Как метафорично. Приходится взять себя в руки и пропустить колкую шпильку. В конце концов, Вера в этой ситуации самая невинная сторона. И самая незащищенная. А Щербаков просто разозлен. Не моими словами. И даже не самой встречей с Антоном, в которой, естественно, ни моей, ни его вины не было. Он злится на самого себя. И я, начиная понимать это, стараюсь смягчить тон и по возможности сгладить углы. Он злится на то, что чувствует сам при упоминании Антона. Как бы Леша ни хотел, но относиться к Шастуну ровно у него не выходит. Так же, как и у меня. Даже спустя время. - Ты сказал, что он жил с бывшей наркоманкой? А сам он? Резонный вопрос. Настолько, что мне становится не по себе от одной только мысли, о том, что Антон когда-то был наркоманом. - Нет. Он принимал, давно, но уже бросил. - Уверен? Снова этот пытливый взгляд. Снова сверлит, пытается будто подловить меня, вывести хоть на какие-нибудь эмоции. - Естественно, нет. Я видел его несколько минут. Как я могу быть в чем-то уверен? Да и... какая в сущности мне разница? Пауза затягивается. Как и вынужденный, почти вымученный зрительный контакт. Между нами в воздухе едва не петарды рвутся. Хлопков не слышно, потому что сердце долбится о грудную клетку так громко, что чуть не закладывает уши. Напряжение разливается, скользит по разгоряченной коже ледяной волной и сковывает, словно облачая тело в сплошной ледяной панцирь. Не двинуться, не вздохнуть. Мне не хочется врать. Не хочется обманывать Лешку, но еще меньше мне хочется лгать самому себе. Потому что внутри сейчас все так противоречиво, так нестабильно и хлипко, словно барьер, так долго и старательно выстраиваемый мной внутри себя же самого вдруг превратился в стекло. Оно еще не треснуло, однако теперь достаточно и мелкого камешка, чтобы его поверхность в секунду изрешетила паутина красивых, витиеватых, но таких губительных трещин. Они разойдутся по нему мгновенно, в долю секунды превратят блестящую гладь в миллион будущих осколков, которые, если все пойдет прахом, и погребут меня под собой. Я знаю это точно. И слишком хорошо. Потому раны от прошлых все еще заметны тонкими нитями шрамов. Мне нужно время. Время, чтобы осознать, что же я чувствую от этой встречи. Одно я знаю наверняка – это не радость. Беспокойство, нервное возбуждение, волнение, страх, но не радость. Потому что внутри уже расползается горьким туманом то самое чувство дежавю, когда и хотелось бы порадоваться, но уже наперед знаешь концовку. Остается только обреченно дочитывать дальше, терзаясь нарастающим беспокойством и тягостным предчувствием. С Антоном всегда так. Всегда на порывах, на выдохах, на кончике слишком острой иглы. Если не сорвешься вниз, то обязательно напорешься на острие. У меня это въелось – ждать беды с ним. Радуги не было в прошлый раз, не будет и сейчас. Не сложно представить мое состояние вчера вечером. Сначала – после встречи и откровений с Антоном, когда внутри все перевернулось с ног на голову. И потом – после ссоры с Лешкой, окончившейся тягостным молчанием, нетронутым ужином и ночевкой в разных комнатах. Конечно, я не мог винить Лешу. Но и себя мне пока винить не за что. Кто вообще мог быть в ответе за эту случайную встречу? Разве что та самая судьба, про которую вчера так едко отзывался Щербаков. Если это она, то старой стерве можно и поаплодировать. Лучшего момента для удара подгадать трудно. Резанула тогда, когда нужно. В тот самый миг, когда заветное «все хорошо» замаячило так близко и так маняще, словно я вот-вот мог коснуться его руками и согреть окоченевшие ладони. Где-то внутри, на задворках я осознаю, что, по сути, эта встреча, случайная, как и миллион таких же с другими людьми, не несет за собой абсолютно ничего. Мы – посторонние друг другу люди. Наше недолгое общее прошлое вовсе не обязывает нас как-то связываться и теперь, искать какие-то точки соприкосновения. Пока я работаю в этом детском саду не видеться у нас не получится. Но, в конце концов, никто не отменял перевод или вообще смену работы. Всегда есть выбор, особенно теперь. Когда я знаю, что смогу и хочу жить полноценной жизнью. Не находить ответы на бесконечное множество вопросов, не искать пути подхода, не подбирать слова и терзаться бессмысленными догадками о том, что же будет дальше. Лешка показал, что можно жить иначе. Вместе. Вдвоем. В тишине и покое, когда утром никто не позвонит в дверь и не растопчет к хуям твою душу. - Ты рассказал Вере про Месси? – интересуется Антон, вырывая меня из слишком густой пелены воспоминаний, - потому что первое, что она мне сегодня утром сказала, пока собиралась, что у Арсения Сергеевича живет огромная собака. Кажется, он оттаивает. Больше не хмурится, не поджимает губы. Все еще выглядит вселенски уставшим, но теперь хотя бы старается поддержать наше подобие светской беседы. - Да, - роюсь в карманах пальто в поисках телефона, - и про громадную это, еще мягко сказано. Смотри. Нахожу и открываю в галерее нужную фотографию. Совсем недавнюю, когда Лешка запечатлел нас с Месси сразу после переезда в Москву. На ней пес игриво смотрит прямо в камеру, словно понимая, что нужно позировать, а я, сидя на корточках, обнимаю его, утопая рукой в густой шерсти. Шастун улыбается, совсем по-детски, берет телефон у меня из рук, вскользь касаясь холодными пальцами моей ладони, и подносит ближе к лицу, внимательно рассматривая фотографию. Пока он скользит глазами по экрану, я со стороны рассматриваю его лицо. Оно кажется просто-таки нездорово бледным. Кожа странного сероватого оттенка, которая явно выдает в организме наличие какого-то серьезного заболевания, глубокие темные круги под глазами. Это почему-то неподдельно тревожит и вызывает беспокойство, и меня так и тянет спросить Антона об этом, но лишь несколько раз вовремя одергиваю себя, напоминая внутреннему голосу, что это давно уже не мое дело. Да и никогда не было моим. - Вот это красавец! – восхищенно присвистывает Антон, протягивая мне телефон, - блин, круто, что он такой здоровый. Обожаю больших собак. - Он ведь твой, - убираю мобильник, не сводя взгляда с широкой, такой искренней улыбки Шастуна, - можешь забрать его, если хочешь. Конечно, я преувеличил. Даже не знаю, зачем вообще это сказал. Ведь расстаться с Месси я уже не смогу, так к чему это вообще? Лишний раз напомнить Антону о том, что было? Уколоть его, что ушел, не пожалев даже щенка? Как глупо и жалко это смотрится со стороны. - Ага. В мою съемную однушку? Хозяйка будет в бешеном восторге, - как-то настороженно хмыкает Антон и быстро переводит тему на Журавлева и его семью. Мы говорим еще несколько минут, пока не доходим до поворота к дому Антона и Веры. Сегодня девчушка уже не молчит как позавчера. Она то и дело подбегает ко мне, что-то бесконечно показывает, рассказывает выдуманные истории про героев любимого мультфильма про трех забавных щенков, дарит букеты разноцветных листьев и заразительно хохочет. Я останавливаюсь на перекрестке, Антон замирает следом. Берет Веру за руку и выжидательно смотрит на красный светофор, на котором мигают алые цифры. 96 - Дальше не пойдем? – он задает этот вопрос так, словно такие наши походы стали уже чем-то обыденным или даже привычным. Смотрит исподлобья, улыбается, словно и не было несколько минут назад его наидурнейшего настроения, и искоса следит за временем. 88 - Мне пора, Антон. Рабочий день уже давно закончился. - Я понимаю. Ладно, - он медлит, словно не решаясь произнести что-то, а потом хитро прищуривается и добавляет, - ты, кстати, изменился. Отлично выглядишь. Такой взрослый стал, представительный. Пока мозг пытается принять и переварить этот неожиданный, но приятный комплимент, я на автомате выдаю. - Спасибо. Правда сегодня впервые так явственно почувствовал себя стариком. Чуть не умер, пока играл в бесконечные догонялки и прятки. Мы снова смеемся вместе. И от этого какая-то часть меня медленно в тысячный раз умирает. - Ты, кстати, тоже, - добавляю я, но Шастун лишь недоуменно сводит брови. - Что? - Изменился. Очень. И тебе это идет. - Да уж, - Антон открыто улыбается, очевидно, абсолютно не веря моим словам, - но мерси-с. 59 Он кивает, мажет языком по губам и неопределенно ведет плечами. - Тогда, до завтра, - тянет раскрытую ладонь, и я отвечаю на рукопожатие быстрее, чем сам это осознаю. касаться призрака приятнее, чем я думал 48 - До завтра. Сжимаю его пальцы, чувствуя каждое из колец и мысленно проклинаю себя за то, что кончиком мизинца все-таки касаюсь того самого кольца. Кольца, на котором все и закончилось, так и не начавшись. Вера рассеянно следит за непрерывным потоком машин, которые серой вереницей мчатся друг за другом по широкой дороге. Сигналят, оглушают музыкой или свистом тормозов и обдают резкими порывами ветра. Я немного даже завидую ей сейчас. Она выглядит такой умиротворенной, такой спокойной. Ей все это еще только предстоит прочувствовать. Предстоит осознать. Первую влюбленность, влечение, желание быть рядом, эйфорию от первых, робких поцелуев и щемящую нежность, когда только глаза в глаза, боль предательства, горечь, обиду и пустые, быть может, никому ненужные слезы в пустоту. Сейчас же все, что ее волнует, чтобы очередной букет из листьев не рассыпался в крохотной ладошке, а щенок, зажатый подмышкой, не шлепнулся в грязь. - Вера, до свидания. Не опаздывай завтра, - наклоняюсь к девочке, встречаясь с ясной зеленью ее глаз, и легко сжимаю тоненькую ручку. - До свидания, Арсений Сергеевич, - с улыбкой отвечает Вера, и мне ничего не остается, как подняться и снова вернуться к притихшему Антону. 35 Молчание и долгие секунды на красном круге светофора неминуемо вновь перерастают в зрительный контакт. 27 - Арс.. он снова бьет, даже не касаясь Моим собственным именем выворачивает наизнанку и конвульсиями проходится по коже своим хриплым голосом, который почему-то отчетливо слышен даже сквозь грохот машин. - Правда, прости меня. Слова могут ранить. помни об этом, Арс, когда снова осмелишься вот так посмотреть на него. он ведь уже убивал тебя 18 - Антон. Я ведь уже... - Нет, подожди, - он делает опасный шаг вперед, а меня почему-то так и тянет отстраниться назад, лишь не сближаться, не дышать одним на двоих воздухом, - погоди, ладно. Я таким идиотом был тогда. Я признаю. И я.. 10 Антон осекается, мотает головой, словно собирался сказать совсем не это. Морщится от собственных слов, стреляет глазами в сторону светофора, облизывает пересохшие губы и снова смотрит на меня. - Прости. Правда. 5 Мне хочется ответить ему. Сказать что-то важное, может быть то, о чем я еще пожалею впоследствии. И уже почти говорю, набираю в грудь воздуха, чтобы выстрелить самому себе под ребра своими же собственными словами, но в последний момент лишь запоздало молча киваю и давлю в себе истошные крики внутренних демонов, уже оскаливших клыкастые пасти. простил давно уже 1 Антон щурится и выходит на пешеходный переход, предварительно дождавшись «зеленого». Вера семенит за ним следом, крепко держась за руку, и все-таки теряет из своего букета пару экземпляров, но, к счастью, не замечает этого. Уже на дороге Шастун оборачивается на пару мимолетных секунд, и снова, словно повинуясь какой-то непонятной магии, я перехватываю этот взгляд. Послушно стою на месте, не двигаюсь, пока он не отвернется и не ускорит шаг. Когда они скрываются из виду, я разворачиваюсь и шагаю обратно. Внутри бешеный тайфун разъяренным зверем разносит остатки всего целого, крепкого и цельного, оставляя после себя лишь осколки и клубы сизого, густого дыма. Совсем как после сигарет Антона, которые он так и не бросил. С трудом узнаю среди бесконечного множества эмоций и противоречивых чувств, кипящих в груди словно раскаленная лава, одно, которое усиливается с каждым шагом в сторону дома. Презрение. К самому себе. И поделом. Нужно больше. Чтобы наверняка. Чтобы вспомнить, чтобы понять, чтобы осознать, что влезь в такой знакомый, но все же омут, оказывается, на удивление просто. Демоны скалятся и злорадно потирают когтистые лапы в предвкушении. Они дождались, уже почуяли скорую наживу и теперь в нетерпении упиваются бесконечными противоречиями, которые едва не выкручивают мне жилы. Нужно просто разорвать этот замкнутый круг. Выйти из него, пока не утянуло на самое дно, откуда уже не выберусь. А то, что утянет – знаю точно. Течение слишком сильное, и, на удивление, ничуть не утихло со временем. Оно уже вертится вокруг ног, манит прохладой и ласковым шелком воды. И сейчас уже хватает одного неосторожного взгляда, чтобы понять, что поддаться ему легче, чем казалось бы. Просто шагнуть, войти в такую знакомую струю, сделать первый гребок по течению. Вот только вместо тихой гавани утянет в самую бездну, где нет ни воздуха, ни света, ни тепла. Одни лишь бесконечные сомнения, метания и уже ставшая почти привычной глухая боль, которая постепенно подтачивает и самые крепкие из чувств. Она все равно победит, потому там, на глубине, сил бороться уже не будет. За непрерывным потоком собственных мыслей не сразу замечаю, как подхожу к дому. И что вместо того, чтобы всю дорогу посыпать голову пеплом, прокручивать в памяти вчерашнюю ссору с Лешкой и думать о ее разрешении, из мыслей все упорнее и упорнее не идут зеленые глаза и широкая улыбка. Вера удивительно похожа на Антона. Они даже улыбаются одинаково – до самых крошечных морщинок вокруг глаз.