Я нашла тебя

«Райт»

    Дыхание было сбивчивым, лицо напряжённым, будто я — не друг, а непрошенный гость, нарушивший чей-то тщательно выстроенный покой. Он выговаривал что-то на французском — громко, нервно, вразнобой. Я не понимала слов, но чувствовала интонацию: раздражение, недоумение, усталость.
    — Почему ты бросил группу? — перебила я. — Ты ведь знал, что Карл готовится к фестивалю. Мы остались без гитариста в день концерта!
    Он поднял брови, словно в самом деле был удивлён, что я об этом спрашиваю.
    — Я нашёл замену. Салли не подошла? — холодно спросил он.
    — Подошла. — кивнула. — Она теперь с нами. Но ты мог хотя бы предупредить.
    — Семья, — бросил он коротко, и замолчал.
    Я поняла: дальше он говорить не будет. Шёл впереди, быстро, упрямо, будто пытался уйти от разговора, от самого факта моего присутствия. Но я не отставала.
    — Майк, — окликнула я. — Ты ведь можешь помочь мне?
    Он промолчал.
    — Николас Райт. Ему 23. Темные волосы, темные глаза. Он...
    — И всё? — резко остановился он и повернулся. — Всё? Да под такое описание подходят десятки тысяч парней по всей Франции. Что дальше, скажешь, у него ещё и нос есть?
    Я замерла. Губы дрогнули. Всё то, что я так долго держала внутри, болезненно прокололо грудную клетку. Я потупила взгляд, пытаясь вдохнуть глубже, но воздух будто сжался в лёгких. Слёзы выступили сами собой — не от обиды, от бессилия.
    — Я... я не справляюсь одна. — прошептала еле слышно.
    Он сжал губы и отвернулся. Но не ушёл. Майк схватился за голову, пальцы с силой впились в спутанные волосы, будто он сам хотел вытащить себя из этой ситуации за шкирку. Он метался на месте, выплёвывая ругательства то по-французски, то по-английски — нервные, яростные, бессмысленные. Это был не срыв — скорее бой, внутренняя драка с самим собой, в которой никто не побеждал. Только сжималось пространство вокруг.
    Я стояла, не в силах двигаться. Несколько раз пыталась протянуть к нему руку, хотела сказать, что всё в порядке, но он отшатывался, не слышал, как будто был в другой реальности. А потом просто сел на землю — прямо на тротуар, к асфальту — и вдруг рассмеялся. Громко, хрипло, будто боль пробилась наружу через смех.
    — Чёрт...— выдохнул он. — Это же бред.
    Он пытался начать говорить, открывал рот, бросал звуки, но обрывался на полуслове. Я видела, как он борется сам с собой. Как не знает — сказать или промолчать. Как слова давят на горло.
    — У тебя с собой... это письмо от него? — резко спросил он.
    Я молча кивнула и полезла в рюкзак, достала тонкий файл и протянула ему. Руки слегка дрожали. Он взял его, пробежался глазами по строчкам, и когда поднял взгляд — в нём уже не было ни злости, ни удивления. Только жесткая, печальная ясность.
    — Кажется, тебе очень ясно дали понять, что не хотят быть найденным, — тихо сказал он, возвращая письмо.
    Я закачала головой, сжала кулаки, не желая в это верить.
    — Нет. Нет, это... это просто временно. Он сам писал мне, что мы увидимся. Он обещал. Тогда, в прошлом письме. Он не мог...
    Майк закатил глаза и ударил ладонью по земле с такой силой, что по запястью пробежала дрожь.
    — Вот придурок...— пробормотал он. — И ведь говорил, что не отправит тебе ни одного из них...
    Я замерла. Пульс резко ускорился. Повернулась к нему, с трудом выдавливая из себя:
    — В каком смысле не отправит? Ты... ты знаешь, о ком речь?
    Он замолчал. Лицо побледнело. Майк будто понял, что сказал больше, чем должен был. Он отвёл взгляд, стиснул зубы, но я уже видела: он знает. Знает имя. Знает больше, чем говорит. И, возможно, знал всё это время. Я не выдержала — схватила его за плечи обеими руками, вцепилась, как в спасательный круг, и начала трясти изо всех сил.
    — Говори! — закричала я. — Я тебя ударю, слышишь? Буду бить, пока не заговоришь! Пока не скажешь, что ты знаешь!
    Голос сорвался на крик. Горло сжалось от злости, от отчаяния, от той бессильной боли, которую я носила в себе столько лет. Мне было всё равно, что мы на улице, что кто-то мог видеть. Сейчас это было между мной, им и этим письмом, которое горело в моей руке, будто змея, свернувшаяся в кольцо.
    Майк резко сбросил мои руки и отступил назад. Его глаза потемнели, но не от злости — скорее от усталости. Он выпрямился и бросил коротко, резко, как приказ:
    — Идём за мной.
    Он пошёл вперёд, не оборачиваясь. Шёл быстро, ссутулившись, будто кто-то навалился на плечи и не давал дышать. Я поплелась за ним, всё ещё дрожа, сжимая письмо в кулаке так сильно, что края бумаги впивались в кожу.
    На полпути к центру города он спросил, не поворачивая головы:
    — У него точно фамилия Райт?
    Я кивнула, хотя он не мог этого видеть.
    — Да. Николас Райт. Родители — Элизабет и... Джордж. — проговорила я отчётливо, слово за словом, будто это был пароль.
    Майк что-то промычал, и я услышала, как в его голове наконец-то складываются куски мозаики. Он не сказал ничего, но шаг его стал медленнее, тяжелее.
    Мы подошли к пекарне, где я уже бывала — уютное место, где пахло корицей, ванилью и маслом. Несколько раз я покупала здесь выпечку и шла с ней в ближайший парк, просто чтобы немного согреться этой французской добротой. Он распахнул дверь и поздоровался с девушкой у стойки — та кивнула в ответ с улыбкой, будто знала его давно.
    Парень задал ей вопрос, на который получил положительный ответ и коротко кивнул,указывая мне идти за ним. Я последовала вглубь помещения, в небольшую дверь справа от витрины, которую раньше не замечала. Мы поднялись по узкой лестнице, и он открыл дверь в маленький кабинет.
    В комнате стоял запах кофе и свежего теста. За столом сидела женщина — изящная, в очках, с пепельно-русыми волосами, собранными в невысокий хвост. На ней был бежевый жакет, но рукава закатаны по локоть, а запястья запачканы мукой — как и клавиши ноутбука, по которым она строчила пальцами. Увидев нас, она подняла голову и сразу же встала, улыбнулась и развела руки. Майк медленно шагнул вперёд. Он смотрел на нее, но казалось, что где-то в его взгляде всё ещё стояла я — со своим письмом, со своей болью, со своими вопросами, на которые он знал ответы.
    — Мам, это... давняя знакомая... нашей семьи, — выдохнул Майк.
    Он не говорил по-французски, и я сразу поняла — он хотел, чтобы я услышала каждое слово. Женщина с улыбкой вскинула брови, поправила очки.
    — Я уж подумала, ты наконец девушку завёл, — усмехнулась она тепло, но с хитринкой.
    Майк не ответил на шутку. Только мотнул головой.
    — Нет, мам. Это... Лина. Она прилетела... из Майами.
    Он говорил коротко, с паузами, будто выдавливая из себя не слова, а гвозди. Женщина смотрела на него, а потом перевела взгляд на меня. Глаза её смягчились, и она вдруг опустилась обратно в кресло, слегка прижав ладони к груди, как будто что-то внутри дрогнуло.
    — Ты так выросла... — проговорила она почти шёпотом. — Наконец нашла время приехать?
    Я уже хотела что-то ответить — сказать, что не знала, что нужно было... приехать. Что не знала ни адреса, ни кто они вообще. Но Майк перебил меня.
    — Она не в курсе. Ни черта не знает. — вздох, —Ни о нём. Ни о нас. Ни о том, что было. — добавил он чуть жёстче.
Женщина замерла. Смотрела на меня внимательно, пристально — уже без добродушной улыбки, с чем-то другим в глазах. Словно искала во мне знакомые черты. Словно пыталась что-то сверить. Или подготовиться к тому, что сейчас прозвучит.
— Понятно, — сказала она тихо. И в кабинете сразу стало будто на несколько градусов холоднее.
— Мы... знакомы? — выдавила я, не веря, что это может быть правдой.
Женщина захлопала глазами, как будто только сейчас осознала масштаб случившегося. Потом тихо выдохнула:
— Конечно... Точно... Ты же была малышкой, когда мы виделись в последний раз. Господи, сколько времени прошло с тех пор, как мы и Ник переехали...
Ник. Это имя прозвучало, как выстрел — звонко, слишком резко, чтобы можно было игнорировать. У меня зазвенело в ушах. Перед глазами будто поплыли обрывки старых воспоминаний. Беременная Элизабет, ее сын кружащий около живота, мечтающий поскорее увидеть брата и познакомить со мной. И тогда всё начало сходиться. Всё. Я смотрела на женщину — на её черты, на линию носа, изгиб губ, форму глаз. Это было в Майке. Но это было и в нем.
Майк когда-то обронил — случайно, в разговоре, мельком — у меня был старший брат, но... его больше нет. Он говорил это, как будто про другого человека. Про человека, которого теперь не найти. И всё это время я не связывала эти фразы, не пыталась их соединить. Но теперь они будто сами срослись в единую, режущую сердце истину. Поиски привели меня сюда не случайно. Этот город — не случайность. Майк — не просто друг, не просто бывший участник группы.
— Ник... — прошептала я, будто пробуя это имя заново, уже с другой интонацией, с другим смыслом. — Вы... вы мать Николаса Райта?
Она перевела взгляд на сына. В её глазах мелькнуло сожаление, которое тяжело было выдержать — будто она видела не только меня, но и призрак прошлого, который они когда-то закопали.
— Нам надо домой, — тихо, но твёрдо сказала женщина, выходя из-за стола.
Майк стоял, сжав челюсти, и только зло выдохнул сквозь зубы, будто сдерживал слова, рвущиеся наружу. Он не двинулся с места.
— Если ты понял, кто она, раньше, — тихо бросила мать, повернувшись к нему, — Ты мог рассказать ей всё сразу. Она заслуживала знать.
Он зажал рукой переносицу и, резко откинув голову назад, ядовито процедил:
— Как ты себе это представляешь? М-м? — он шагнул вперёд. — Привет, помнишь своего друга Николаса? Так вот, он умер от передоза, потому что слишком сильно вжился в роль рок-звезды. Вот тебе бумажка с адресом его могилы — держи, удачи!
С каждой фразой он повышал голос. Раздражение летело, как будто все эти слова он держал внутри годами. Они были острыми, горькими — как ржавые гвозди, которые он наконец позволил себе вырвать. Но я его уже не слышала.
Шум слов уходил куда-то вглубь. Звук стал будто ватным. Пронзительная тишина начала заполнять уши, как будто кто-то резко выключил весь мир. Сердце бешено заколотилось — неестественно громко, будто било прямо в барабанные перепонки. Воздух стал густым, липким, как вода, через которую я пыталась дышать, но ничего не получалось. Грудь сдавило. Перед глазами поплыли пятна. Я не знала, куда смотрю — всё расплывалось, предметы теряли форму. В голове — пустота, в теле — ледяная волна. Боль не успела прийти. Её вытеснила ужасная, чёрная пропасть. Я пыталась сделать шаг, но ноги стали ватными. Пальцы дрожали. Слабость разливалась по телу, и будто бы всё внутри меня сжалось в одну точку — такую крошечную, хрупкую и разбитую, что казалось, сейчас я исчезну совсем.
Кто-то схватил меня. Я не разобрала кто, но сильные руки подхватили меня за плечи и осторожно усадили на табурет у стены. Всё было как в аквариуме — будто сквозь стекло, в воде, с отголосками голосов, которые не доходили до сознания.
— Лина! — крик, но он доносился издалека. — Эй! Посмотри на меня!
Капли воды. Они попадали на лицо. Сначала холодные, обжигающие, потом — ещё, и ещё. Я вздрогнула. Веки дёрнулись. Где-то рядом скрипнула дверь. Воздух наконец рванулся в лёгкие, резкий, кислый.
Элизабет стояла рядом, с бутылкой в руке. Рядом — Майк, бледный, с напряжённой челюстью. Оба склонились надо мной, и впервые за это время я увидела в их глазах не жалость, не злость, не замешательство... а что-то вроде страха.
— Дыши. Просто дыши, — сказал он, уже тише. — Пожалуйста.
Но я не могла. Потому что в голове звучало только одно имя. Ник.
Элизабет бережно подхватила меня под локоть, словно опасаясь, что снова потеряю опору. Я позволила вести себя, всё ещё чувствуя, как ноги предательски подгибаются. Воздух был липкий от вечернего зноя, а тишина между нами — густой, почти давящей. Никто не произнес ни слова.
Мы вышли на улицу и подошли к машине. Женщина молча отдала ключи Майку, а сама села на заднее сиденье. Мне помогли усесться спереди. Город, в котором я провела больше недели, проплывал за окном как немой фильм — знакомые переулки, стены, цвета. Всё казалось другим. Будто бы вместе с одним именем поменялось и само пространство. Может, пора покупать билеты домой.  Ведь я нашла его. Пусть и слишком поздно.
Когда машина остановилась у того самого дома, в котором уже была сегодня, я повернулась к женщине:
— Почему на ящике написана другая фамилия? — впервые за всё время в машине подала голос. Он был хриплым, будто горло давно отвыкло от речи.
Элизабет взглянула на меня и мягко ответила:
— Это фамилия моего второго мужа. — она сделала короткую паузу и продолжила — С твоей мамой мы уже почти не общались, но до отъезда наш брак с Джорджем уже трещал по швам. После переезда во Францию мы поняли, что спасать нечего. Через пару лет я встретила Паскаля Белла и... во второй раз вышла замуж. — она чуть улыбнулась. — Он принял моих сыновей как своих и почти сразу оформил отцовство.
Я выдохнула, почти беззвучно. Вот почему не могла найти Ника ни по одной фамилии Райт. Он был, но с другим именем. Вся ниточка, за которую тянула, была запутана в другом начале.
Майк заглушил мотор и повернулся ко мне с полуулыбкой:
— Тебя донести на руках или сама дойдёшь?
Я покачала головой, слабо улыбнулась в ответ и выбралась из машины. Пошла за ними, в тени вечернего фасада, чувствуя, как с каждым шагом на плечи наваливается всё больше смысла.
Дверь открыл тот же мужчина, что и утром. Его брови взлетели вверх, когда он увидел жену. Судя по его выражению, он ожидал, что её рабочий день ещё далеко не окончен. Они перекинулись парой фраз на французском, говорили тихо и быстро, почти шепотом. Я ничего не поняла, пока не услышала своё имя — тогда мужчина посмотрел на меня, коротко кивнул и пожал руку. Его рукопожатие было тёплым, уважительным. Затем он исчез за дверью одной из комнат.
Майк молча кивнул вверх по лестнице и двинулся первым. Медленно последовала за ним. Мои шаги отдавались гулко, будто в этом доме всё ещё жило эхо. На втором этаже он подвёл к двери и распахнул её, приглашая войти.
Это была комната. Простая. Матрас без белья. Письменный стол. Шкафы, накрытые белыми простынями, будто в доме ждали кого-то, кто так и не вернулся. И — гитара. Она висела на стене, как реликвия. Красная, будто выжженная огнём, с лакированным блеском, в тени она светилась как уголь, едва тронутый пламенем. Подошла ближе и опустила взгляд. По нижнему краю корпуса была гравировка «Огонёк». Дыхание перехватило. Я будто провалилась в детство. В вечерний двор, запах мела на асфальте, чужую песню из распахнутого окна. И голос, его голос, зовущий: «Эй, Огонёк, подожди!»
— Ты называл меня Огонёк... потому что это делал он? — спросила, не отрывая взгляда от гитары.
Майк прислонился к дверному косяку, опустив голову. Потом покачал ею, чуть криво усмехнувшись:
— Нет... Просто... пришлось к слову. — собеседник замолчал на секунду и уже тише добавил, — Но когда я понял, что ты тот самый Огонёк, которому он посвящал стихи, песни... о котором вспоминал с таким теплом...повергло меня в шок.
    И меня тоже. Я сидела на корточках в комнате, где Ник играл на этой самой гитаре, где писал песни, хранил стихи, мечтал... и где, возможно, когда-то, умирал по кусочку, не находя дороги обратно.
    — Когда это произошло? — еле выдавила я, почти беззвучно. Голос будто застрял в горле, не желая выходить наружу.
    Майк опустил взгляд, провёл рукой по лицу и тихо ответил:
    — Почти два года назад. — замолчал на секунду, словно подбирал слова. — Тогда он попал в один проект, хороший, вроде. Начали выступать, ездить... гастроли. И... тогда всё началось. Алкоголь, наркотики. Из примерного сына и старшего брата он стал тем, кто... просто поставил крест на всём. На себе. На жизни.
    Он тяжело опустился рядом, спиной к стене, уставившись в пол. Мне стало трудно дышать. В груди всё сжалось так сильно, будто внутри стоял бетонный пресс. Два года. Я была всего в нескольких часах полета, жила, училась, смеялась... А он — угасал. Один.
    — Он... хоть раз говорил обо мне? — выдохнула я, боясь ответа, но больше тишины.
    Майк резко поднял на меня глаза. Они расширились от удивления, даже чуть прищурились.
    — Конечно. — слегка усмехнулся, но в этой усмешке было столько боли, что мне захотелось её стереть. — Если он начинал, то не мог остановиться. — кивнул, будто вспоминая. — Всё бредил, что когда-нибудь станет известным, и тогда, вот тогда, заявится к тебе на порог с наградами, с концертами, песнями... Будет хвастаться, как он круто пробился. Только я... я никогда не понимал, зачем ему это. Почему ты была такой важной. Он постоянно писал. Запирался в комнате, часами бренчал на гитаре. А потом я ловил его, когда тот прятал письма в конверты. Настоящие, с марками. Он складывал их в коробку или тумбочку. Наверное, хотел отправить. Может, не раз. Я вспыливал, ругался. Спрашивал: «Зачем ты всё это пишешь, если никогда не отправляешь?!» А он... — Майк опустил голову, устало потёр переносицу. — Он говорил: «Ещё не время». А потом как-то выдал: «Уже поздно». Говорил, что ты... вышла замуж. И что теперь всё бессмысленно.
    — Замуж?! — вырвалось у меня слишком громко, и голос задрожал от неожиданности. — я уставилась на него, не веря. — Я?! Замуж?!
    Майк пожал плечами:
    — Ну да... что-то говорил, что видел твою фотку в платье. Мы тогда спорили, я ему не верил. — он поджал губы. — Но он был уверен. Сказал, что увидел и всё внутри оборвалось.
    Я резко вспомнила.
    — Да. Года четыре назад. Моя кузина выходила замуж. Я тогда помогала ей с подготовкой, мы поехали в салон выбирать платье.
И я просто... в шутку надела одно. Белое, кружевное, пышное. На фото — серьёзное лицо, будто я действительно невеста.
А через пару дней мы смеялись и сделали ещё одно, где я с накинутой фатой, с кривой рожицей и подписью «Утро невесты». Вот и всё.
    Каждое слово, как оправдание. Как попытка вернуть время назад, развеять его заблуждение. Хоть мысленно. Майк слушал, глядя перед собой. Потом вдруг усмехнулся коротко, горько.
    — Придурок, — выдохнул он. — Я же говорил, что это не так. Я ведь всегда говорил, потому что больше таких фото не было. — друг замолчал, качнул головой. — Но он не верил. Потому что хотел верить, что ты была счастлива. Хоть и без него.
    Я закрыла лицо руками. Потому что если бы он знал правду... Если бы он знал, как сильно я его искала. Как часто вспоминала. Если бы он просто дождался... Хоть чуть-чуть. Хоть ещё немного.
    — Он всё ещё писал, даже когда уже было тяжело, — сказал Майк, сидя на полу у стены, подперев голову рукой. — Но стало заметно, что это его спасает всё меньше.

    Мы уже долго сидели в комнате Ника. Пахло выстиранным бельём, старой бумагой. Вещи были аккуратно разложены, но каждая дышала отсутствием.
    — Он часто упоминал качели, — пробормотал Майк, будто сам себе. — Такие старые, почти на окраине. Ты помнишь их? — тихо спросил он, как бы невзначай.
    Я даже не сразу ответила. Просто закрыла глаза и вспомнила, проржавевшие цепи, облупленная краска на сидении и чуть скрипящее дерево.
    — Всё это время я ездила туда, — прошептала я. — Садилась, когда не знала, куда себя деть. Иногда даже просто молчала на них, как раньше.
    Майк на секунду удивлённо посмотрел на меня, а потом усмехнулся:
    — А я вешал на них ленточки, — проговорил он, глядя в сторону. — В том месте, которое он вспоминал чаще всего. Говорил, что оно для него якорь.
    Я не смогла ничего сказать. В горле стоял ком. Каждый из нас, по-своему, продолжал удерживать его здесь. Не в жизни — но хотя бы в памяти.
Мы оба цеплялись за образ мальчика, который когда-то держал нас за руки и уверял, что всегда будет рядом.
— А последнее письмо...
Он отвёл глаза. Не сразу ответил. Несколько раз провёл ладонью по волосам, будто искал правильные слова, а потом просто выдохнул:
— Я написал его.
Я молчала. Хотелось злиться, но внутри было пусто. Не было обиды — только усталость.
Он продолжил:
— Я... я просто хотел, чтобы ты перестала искать. Чтобы не лезла в прошлое, не копалась. Я думал, если ты получишь хоть что-то... что-то, что похоже на прощание, то успокоишься. Глупо, знаю.
Я вздохнула, тихо. Медленно. Улыбнулась, почти горько, больше себе, чем ему.
— Забавно, — прошептала я. — Я ведь и правда сдалась. Перестала искать. Просто... решила, что пора идти дальше, но новое письмо, вновь, заставило меня искать. — посмотрела прямо в его глаза. — Потому что, знаешь... Я не могла забыть. Просто не могла.
Майк выдохнул, откинулся к стене, потер лицо и хрипло усмехнулся:
— Я придурок, Лин.
Я не ответила. Просто села ближе и положила рядом ладонь. Не касаясь. Только чтобы он знал, что я всё ещё здесь.
— Можно... можно прочесть его письма? — тихо спросила я, будто сама себя испугалась.
Майк посмотрел на меня внимательно, потом отвёл взгляд и провёл ладонью по затылку.
— Большую часть он... куда-то дел. Выбросил, может, сжёг. Или спрятал, — проговорил он глухо. — Но кое-что осталось, — добавил Майк уже тише. Он встал, прошёл к письменному столу, наклонился к нижнему ящику и с характерным щелчком открыл его. — Вот. Это его блокнот. И письма... не все. Всего несколько штук.
Он достал тетрадь в мягкой тёмной обложке и пять помятых, пожухлых конвертов, перетянутых простой резинкой. Протянул их мне — и замер. Я медленно взяла бумаги.
— Оставлю тебя одну, — сказал, не глядя мне в глаза.
Я кивнула. Не знала, что сказать. Когда за ним закрылась дверь, я осталась одна — наедине с Ником. Или с тем, что от него осталось. Пальцы невольно дрожали, когда я развернула первый конверт. На нём было написано:
«Для неё. Если когда-нибудь...»
⸻
Письмо 1:
Огонёк.
Я не знаю, прочтёшь ли ты когда-нибудь это. Может быть, эти строки исчезнут в огне, или я порву их, как рвал себя. Но если вдруг... если вдруг они дойдут — знай.
Ты не ушла из моей памяти ни на день. Всё это время я не забывал ни твоего смеха, ни того, как ты морщишь нос, когда злишься. Иногда я закрываю глаза, и ты просто сидишь рядом. Молча. Но этого достаточно.
Я скучаю.

Всё пошло наперекосяк, когда я решил, что должен стать кем-то. Что должен доказать. Себе? Тебе? Миру? Не знаю. Но я подписал контракт, мы начали гастролировать, и всё завертелось. У меня были деньги. У меня была сцена. Но знаешь, чего не было? Себя.
⸻
Письмо 2:
Сегодня мы выступали в Марселе. Говорят, у нас появилась фан-база. Пишут статьи. Публикуют фото. Знаешь, я даже подумал, а вдруг ты это увидишь. Узнаешь. Глупо, правда?
Надеюсь мы скоро встретимся.

⸻
Письмо 3:
Ты снилась мне сегодня. Ты держала в руках одуванчики. Сказала, что всё хорошо. Что всё наладится.
Я не верю в знаки. Но мне хочется. Хочется думать, что ты где-то там. И чувствуешь.

Я скучаю.
Так по-детски, до боли.
⸻
Письмо 4:
Я пытался завязать. Пытался выйти из всего этого. Но каждый раз, когда становилось тише, приходила пустота. Такая сильная, что, казалось, её можно было трогать руками.
Я пил. Кололся. Улыбался на фото. Ты бы не узнала меня.

Иногда я слышу, как ты зовёшь. Я знаю, это бред. Но когда я под наркотой — ты приходишь. Разговариваешь со мной. И говоришь, что скучаешь.
⸻
Письмо 5 (последнее):
Я боюсь, что конец рядом.
Я не герой. Я — слабак. Я не смог выдержать. Прости меня, Огонёк. Прости за всё, за то, что исчез, что не пришёл, что не сдержал обещание. Но ты была моей песней. Моим светом. Тем, что жгло изнутри.

Я скучаю Огонёк.
⸻
Слёзы катились по щекам, и каждый вдох был острее ножа. Он звал меня. Всё это время. А я жила, не зная. И сейчас, впервые, я чувствовала, он всё ещё здесь.
Я вышла из комнаты, шатаясь, как будто ноги перестали слушаться. Сердце било в груди вразнобой, дыхание было рваным, и всё внутри словно сжималось и разваливалось одновременно. Шаг за шагом я спускалась по лестнице. Внизу, на полу сидел Майк. Он смотрел на меня внимательно, настороженно.
— Воды? — предложил он мягко.
Я покачала головой.
— Отвези меня... на могилу, — прошептала я, еле слышно.
Он кивнул, даже не задавая вопросов.
— Ключи только возьму.
Когда он ушёл внутрь, я вышла на улицу. Воздух показался липким, как плёнка, но хотя бы прохладным. На том же месте стояла серая машина, и я подошла к ней, облокотившись о капот. Он был тёплым от солнца. Или, может, мне казалось.
Письма не отпускали, поверх всего в памяти всплыло лицо Джефа. Он не звонил, Алекс тоже. Скорее всего обиделись. Наверное заслужила. Я достала телефон. Задержала палец над значком вызова. Мгновение. Секунда. Целая вечность. И всё-таки нажала. Гудки. Его фото. Такое знакомое. И наконец — голос.
— Смотрю тебя не подают цены на роуминг? — усмехнулся он.
— Я хочу домой... — вырвалось дрожащим шёпотом.
Он сразу замолчал. А потом:
— Сейчас же покупаю билеты. Реквизиты можешь не скидывать, я их помню. Просто жди. Вышлю сообщение с датой и временем.
В этот момент машина пикнула — сработала сигнализация. Я обернулась. Майк стоял у водительской двери с ключами.
— Поехали, — сказал он.
— Я перезвоню, — тихо пробормотала в трубку.
— Лина... — начал Джеф, но я уже отключила вызов.
Села в машину, прикрыв за собой дверь. Всё внутри было пустым. И всё-таки легче. Совсем чуть-чуть. Машина тронулась с места, и всё вокруг стало смазанным — как если бы я смотрела на город сквозь толстое стекло, покрытое каплями. Хотя никакого дождя не было. Просто мои глаза то и дело наполнялись влагой, но слёзы не падали. Они будто застыли внутри, как и всё остальное.
Мы выехали за пределы квартала, оставив за спиной тот дом, где ещё витало его присутствие. Асфальт под колёсами сменился серой, грубоватой гравийной дорогой, тянущейся между редких деревьев. По бокам проносились участки частных владений, старые фермы, пастбища, усеянные одинокими коровами и овцами. За ними — бескрайние холмы, покрытые выгоревшей от солнца травой.
В машине было тихо. Даже радио не играло. Только шуршание шин и редкий скрип подвески на ямах. Майк не говорил ни слова. Я — тоже.
Он знал, что слова сейчас — лишнее. Я смотрела в окно и видела отражение своих глаз — тусклых, уставших. В какой-то момент мы проехали мимо старых детских качелей, покрытых ржавчиной. Я даже не была уверена, что это не игра моего воображения.
Когда машина свернула с дороги и медленно въехала на территорию кладбища, я почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Сердце словно перестало биться и всё тело заледенело. Это было небольшое кладбище, окружённое редким частоколом и высокими кипарисами. Здесь было тихо, слишком тихо, только ветер шелестил и приносил с собой аромат хвои и земли.
Майк ехал медленно, по гравийной дорожке, пока не остановился у края. Я подняла глаза и увидела тропинку, ведущую между плит, под уклон. Он вышел первым. Подошёл к пассажирской двери и открыл её, но я уже тянулась к ручке сама. Ноги не слушались, словно налились свинцом. Я встала и шагнула вперёд.
— Здесь, — тихо сказал Майк.
Я кивнула и пошла за ним. Каждый шаг был как удар по сердцу. Плиты — старые, выцветшие. Чьи-то памятники украшены цветами, на других лежали камешки и венки. Всё напоминало о чьих-то историях, закончившихся здесь. Мы шли долго, или мне так казалось. И вот он остановился. Просто встал и чуть отступил в сторону. Я подошла ближе. На сером камне было имя. Имя, которое жгло внутри, как огонь. Николас Райт.
И дата. Последняя его дата. Воздуха не стало. Всё исчезло. Голос застыл в горле, тело задрожало. Я сжала ладони, будто хотела схватиться за реальность, но она ускользала. Смотрела на надгробие и, не в силах больше сдерживаться, выдавила сквозь губы, с тёплой, тяжёлой, горькой улыбкой:
— Я нашла тебя...