Расплата

Себастьян ступил в кабинет, словно в клетку с диким зверем. Воздух здесь был наэлектризован, пропитан запахом дорогих духов, кожи и сандала – ароматом власти и опасности. Мягкий свет ламп рассеивался по комнате, выхватывая из полумрака антикварную мебель, книжные шкафы, заставленные раритетными изданиями, и прохладные отблески панорамных окон, за которыми простиралась темная веранда. Но взгляд Себастьяна был прикован лишь к одной фигуре, стоявшей у окна спиной к нему.

Валенсия.

Внутри все сжалось от предчувствия. Глубокий вдох не смог унять волнение, бушевавшее под непроницаемой маской спокойствия. Шагнув дальше, Себастьян ощутил, как за ним захлопывается невидимая дверь, отрезая от внешнего мира.

Валенсия медленно обернулась, и маска, скрывавшая ее лицо, показалась Себастьяну символом ее отчужденности, ее тайны, ее власти. Она словно играла роль, созданную для того, чтобы держать его на расстоянии. Сила, ощущавшаяся в ней, могла как согреть, так и испепелить.

Себастьян не сводил с нее глаз. Внутри него кипели противоречивые чувства: любопытство, гнев, страх... и надежда. Он искал ответы в ее молчании, в ее позе, в каждом едва уловимом движении. Что скрывалось за этой маской, за образом неприступной наследницы криминальной империи? Какие чувства и намерения таились в ее сердце? Злость? Презрение? Или... что-то еще? Он знал лишь одно: эта встреча была не просто разговором. Это было столкновение двух миров, которое навсегда изменит их обоих.

Валенсия молча наблюдала за ним, словно оценивая. В ее глазах, мерцающих в полумраке, Себастьян не мог прочитать ни единой эмоции. Она казалась отстраненной и холодной, словно ледяная статуя, неподвластная человеческим чувствам. Лишь легкий поворот головы, едва заметное напряжение в плечах выдавали ее внутреннее волнение. Она ждала, выжидала, словно хищник, готовый в любой момент нанести удар.

— Себастьян Аларкон, — произнесла она, и ее голос прозвучал словно ледяной звон бокала. — Рада тебя видеть.

Себастьян усмехнулся, чувствуя, как внутри нарастает напряжение. Эта нарочитая любезность была лишь тонкой ширмой, скрывающей бурю ненависти, которую он чувствовал в каждом ее слове, в каждом ее взгляде.

— Взаимно, Валенсия. Хотя, признаюсь, я ожидал увидеть кого-то менее... загадочного.

Валенсия слегка наклонила голову.

— Иногда маска – это единственное, что позволяет нам выжить.

— Думаю, пора покончить с этим фарсом, — сказал он, стараясь сохранить спокойствие. — Сними маску, Валенсия. Я хочу видеть, с кем имею дело.

Она смотрела на него, не двигаясь. Затем, словно повинуясь его воле, медленно подняла руку и сняла маску.

Пальцы левой руки Валенсии коснулись завязок маски, прохладного шелка, скрывающего половину лица. Сердце Себастьяна бешено заколотилось в груди. Он затаил дыхание, словно боясь нарушить магию момента.

Завязки были развязаны. Валенсия слегка наклонила голову, и маска медленно, словно нехотя, соскользнула с ее лица. Она упала на ковер бесшумным облаком, освобождая лицо, которое Себастьян когда-то знал наизусть.

Сначала показался высокий лоб, обрамленный темными прядями волос. Затем – тонкие, изогнутые брови. С каждой секундой знакомые черты проявлялись все отчетливее, словно проявлялись на старой фотографии.

И вот, наконец, взору Себастьяна предстали ее глаза. Большие, миндалевидные, зеленые, обрамленные длинными ресницами. Глаза, которые он когда-то считал зеркалом ее души. Сейчас они казались более зрелыми, более задумчивыми, но по-прежнему такими же прекрасными.

Перед ним стоял призрак. Призрак его прошлой любви, его потерянной надежды, и разорванного сердца.

Время словно остановилось

Себастьян замер, словно получив удар под дых. Словно одним сильным ударом из легких был выдавлен весь воздух. Он не мог дышать, не мог говорить, не мог даже пошевелиться. Внутри все сжалось от внезапного потрясения, от осознания масштаба обмана, от осознания того, что его прошлое внезапно стало его настоящим.

В тишине кабинета слышалось лишь его прерывистое дыхание. Мир вокруг словно расплылся, утратил четкость, оставив лишь ее лицо – единственную точку фокусировки в этом хаосе.

Забыв о приличиях, о протоколе, о том, что перед ним – опасная женщина, Себастьян шагнул вперед. Ему нужно было убедиться, что она реальна, что это не плод его воображения, не болезненный отголосок прошлого.

Но прежде, чем он успел сократить дистанцию, Валенсия резко выставила вперед руку. В ее ладони, словно зловещее украшение, блеснул стальной ствол пистолета.

Она не целилась. Пока. Пистолет был выставлен перед ней, как барьер, как предупреждение. Но даже на таком расстоянии, даже не чувствуя холода металла на коже, Себастьян замер, парализованный осознанием опасности.

Ее рука не дрожала. Она держала оружие уверенно, спокойно, словно всю жизнь только этим и занималась. В ее зеленых глазах не было ни злости, ни ненависти, лишь холодная, расчетливая решимость.

— Не подходи, Себастьян, — прозвучал ее голос, тихий, но твердый. — Ни шагу больше.

Себастьян остановился, как вкопанный, подчинившись, скорее, инстинкту самосохранения, чем ее приказу. В голове все смешалось: шок от встречи, ярость от обмана, смятение от увиденного лица, до боли знакомого. Он попытался найти хоть какое-то объяснение происходящему, но разум отказывался строить логические цепочки.

Он застыл, как статуя, понимая, что допустил ошибку. Поддался чувствам, забыл об осторожности, поверил в то, что эта девушка – его Алекс Грей. Но это была иллюзия. Перед ним стояла Валенсия Агилар, и она была готова на все, чтобы защитить себя. Даже убить человека, которого когда-то любила.

— Что это значит, Алекс? — прохрипел он, чувствуя, как в груди сжимается ледяной комок. Старое имя, сорвавшееся с губ, казалось предательством той новой жизни, которую она себе построила. Сохранять самообладание и трезвость ума становилось невозможным.

Валенсия не ответила, лишь сильнее сжала руку, державшую пистолет. Она словно собиралась с духом, готовясь к тяжелой исповеди.

— Не называй меня так, — прошептала она, куда увереннее, чем держала пистолет. — У меня не было выбора.

— Выбора? В чем? Притвориться мертвой? Обмануть всех? Меня обмануть?!

В голосе Себастьяна прозвучало столько боли и гнева, что Валенсия вздрогнула.

Валенсия молчала, лишь сильнее сжимая рукоять пистолета. В ее зеленых глазах, таких знакомых и одновременно чужих, не было ни намека на раскаяние или оправдание. Она просто смотрела на него, словно оценивая, просчитывая его следующие шаги.

Молчание давило, сгущалось в воздухе, создавая ощущение неминуемой опасности. Себастьян понимал, что следующее слово, следующее действие может решить все. И он должен быть готов к любому развитию событий.

Себастьян сделал еще один шаг вперед, игнорируя угрозу, исходящую от пистолета. Ему нужно было приблизиться к ней, посмотреть в глаза, почувствовать ее присутствие.

Усмешка тронула его губы, но до глаз так и не добралась. Она была холодной и циничной, как и сама ситуация.

— Сомневаюсь, Валенсия. Выбор есть всегда. — его тон был насмешливым, с примесью горечи. — Признаюсь, воскрешение — это немного... неожиданно.

Он сделал еще один шаг вперед, сокращая расстояние между ними. Валенсия не отступила, но напряжение в ее позе стало ощутимым физически. Он чувствовал исходящую от нее волну ненависти, словно она была заряжена электрическим током.

— Три года, Валенсия, — продолжил он, его голос стал тише, но в нем звучала сталь. — Три года я оплакивал тебя. Три года я жил с мыслью, что ты мертва. И что же? Оказывается, ты просто сменила имя и решила поиграть в криминальную принцессу?

Валенсия стиснула зубы.

— Ты ничего не знаешь, Себастьян.

— О, поверь, я знаю достаточно, — ответил он. — Я знаю, что девушка, в которую я был влюблен, девушка, которой я доверял свою жизнь, оказалась дочерью человека, которого я презираю. И, кажется, она считает меня предателем.

— Ты и есть предатель! — выплюнула она. — Ты предал меня, Себастьян. Ты предал нашу любовь.

Себастьян покачал головой.

— Нет, Валенсия. Это ты уехала, оставив после себя лишь пепел и руины.

Он остановился в нескольких шагах от нее, глядя прямо в глаза.

— И сейчас, Валенсия, я вижу в твоих глазах только ненависть. Ненависть к человеку, который любил тебя больше жизни.

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием дров в камине. Себастьян ждал. Он ждал, что она скажет. Он ждал, что она сделает. Но больше всего он хотел узнать, что на самом деле чувствует Валенсия Агилар.

И, судя по тому, как она крепко сжимала в руке пистолет, ответа ждать оставалось недолго.

Город давно окутал сумрак. Ночной воздух был сухой, холодный, ломкий. Повсюду шумели огни ночного города, переливаясь разными цветами. Мадрид отбрасывал огромное розовое зарево на усеянное звездами и все же темное августовское небо. Миллионы ламп, сверкающие ветрины, световые рекламы, автомобильные фары, бороздившие улицы, стеклянные крыши фасадов – все эти огни, отражённые поверхностью водоемов, мрамором колонн, зеркалами, драгоценными кольцами и отутюженными воротничками рубашек, все эти огни, эти полосы света, эти лучи, сливаясь, создавали над столицей сияющий купол. Приглашенные гости начали разъезжаться, рассаживаясь по своим автомобилям. Одно авто за другим покидали дворец Кибелы. Вечер подошел к концу.

— Домой. — сухо оповестил Себастьян водителя оказываясь в салоне машины.

Слова сопротивлялись, слова отчаянно бежали от него весь вечер. Лишь одна фраза билась в голове настойчивым набатом, отгоняя все остальные мысли: «Она жива». Но словно было мало того, что весь мир перевернулся с ног на голову, а сердце отказывалось выполнять свои прямые обязанности, сжимаясь в болезненном спазме. Алекс Грей, его Алекс, оказалась дочерью Виктора Агилара. Дочерью человека, которого он презирал больше всего на свете. Ирония судьбы была жестокой и беспощадной.

Теперь его мир разделился на "до" и "после". До - когда была Алекс, чистая и светлая, и "после" - когда выяснилось, что она - часть империи тьмы, которую он так долго пытался уничтожить.

Он откинулся на спинку сиденья, закрывая глаза. Перед внутренним взором вновь возникло ее лицо, знакомое и одновременно чужое. Валенсия Агилар. Алекс Грей. Два имени, два мира, две разные женщины в одном теле. И обе смотрят на него с укором, с болью, с невысказанными словами.

Машина плавно тронулась с места, унося его от блеска и мишуры дворца Кибелы в тишину его собственных раздумий.

По телу била мелкая дрожь, а виски начинали пульсировать в унисон с бешено колотящимся сердцем. Пальцами массируя переносицу, надеясь хоть на какое-то облегчение, он только сильнее концентрировался на навязчивых мыслях. Себастьян помнил все. Помнил настолько отчетливо, что спроси его, какое кафе она предпочитает, или на какие фрукты у нее аллергия, он без толики сомнения ответит: зеленый чай с бергамотом и тремя кубиками льда, и, конечно же, персики. Себастьян помнил каждую деталь, хранил и оберегал эти воспоминания, словно драгоценные реликвии, пытаясь в них найти утешение и смысл. Но вскрывшаяся явь выбила землю из-под ног, заставила сомнения поселиться во всех уголках памяти, заставив даже самые проверенные и незыблемые вещи подвергнуть сомнению.

Он всегда считал, что знает ее, понимает ее. Он думал, что их любовь была сильнее любых обстоятельств, что они могли бы преодолеть все. Но теперь он не был уверен ни в чем. Если она скрывала от него такую огромную часть своей жизни, то что еще она могла утаить? Была ли их любовь настоящей, или всего лишь умелой игрой?

Эти вопросы, как ядовитые змеи, обвивались вокруг его сердца, отравляя его душу. Он знал, что должен разобраться во всем, должен выяснить правду, чего бы это ни стоило. Но он боялся. Боялся того, что может узнать. Боялся, что мир, который он так долго строил в своей голове, окончательно рухнет.

Себастьян хорошо помнит слова матери: «Никогда никому не верь». И ему всегда казалось, что он следовал ее словам, раз в свои тридцать два года он является частью могущественно синдиката, и огромной банковской империи. Он явно добивался того, чего хотел. Но стоило только дать слабину и вот что из этого вышло.

Нет ничего хуже предательства. Эта догма закоренела в сознании Себастьяна еще в десятилетнем возрасте. После смерти отца, ведение всех дел легло на хрупкие плечи матери. Окружение, почуявшее слабину, словно акулы, учуявшие кровь, начали терроризировать их семью, жадно стремясь урвать кусок побольше. Его маленькая сестренка, чудом выжившая в утробе матери в ту злополучную ночь, в свои пять лет была самым незащищенным звеном. И все это прекрасно понимали. Каждый желал отхватить кусок пожирнее, пользуясь их уязвимостью. Сколько его мать запугивали, угрожая расправой над детьми, сколько было предпринято жестоких попыток реализовать эти страшные угрозы, Себастьян уже со счета сбился. Он помнил каждый взгляд, каждый жест, каждое слово, произнесенное с ухмылкой и обещанием беды. И каждый раз он клялся себе, что никогда не позволит никому предать себя или его близких.

— Чего они хотят, Освальд? — обеспокоенная Долорес сжимала в руках конверт, словно это была змея. Ее суровый взгляд был устремлен на консильери, и в нем плескалась смесь страха и решимости. — Прошло уже пять лет, они не унимаются.

— Они разинули свои пасти на то, чем обладаете вы, — тихо ответил Освальд, сохраняя невозмутимое выражение лица. — Этими письмами они лишь пытаются вас запугать. Хотите услышать мое мнение? — мужчина забрал конверт из рук матери и скомкал его, словно это был не документ, а ничего не значащая бумажка. — Это всего лишь пустые угрозы. Усильте охрану, переведите детей на домашнее обучение. Ни в коем случае нельзя вести с ними переговоры. Это покажет вашу слабость.

— Мой муж говорил так же перед своей смертью, — холодный прищур глаз матери говорил только об одном: она все сделает по-своему. Сделает все, чтобы защитить своих детей, даже если это будет означать войну. И эта война будет вестись по ее правилам, жестоким и беспощадным.

Когда Долорес вместе с Освальдом покинули кабинет, десятилетний Себастьян бесшумно прокрался внутрь. Охранники, привыкшие к его присутствию, даже не обратили на него внимания. Он без труда отыскал скомканное письмо в мусорной корзине, ловко извлекая его оттуда. Разгладив лист бумаги на рабочем столе матери, он прочел лишь пять слов, напечатанных кривым шрифтом, которые навсегда врезались в его память, словно выжженные каленым железом.

«Мы начнем с твоей дочери».

Себастьян повзрослел куда быстрее, чем положено ребенку. Конечно его никто не посвящал во всю эту грязь, опасаясь, что ночные кошмары к нему снова вернутся. Да и кто в здравом уме будет советоваться с ребенком в таких вопросах. Но никто не думал об этом, когда на его глазах убили отца.

Но спустя много лет он снова совершает ту же роковую ошибку: доверяется и открывается человеку, добровольно отдавая власть над собой в чужие руки. Тогда ему казалось, что Алекс Грей — его личный декаданс*, его слабость и одновременно его сила. Но теперь, словно с глаз упала завеса, оголяя тщательно скрытые закулисные передвижения, показывая истинную картину происходящего. Нестерпимую боль, которую он испытал, когда Кас, его доверенный помощник, вломился в его кабинет и включил новости, транслирующие страшную трагедию, он никогда прежде не испытывал. Сначала он даже не поверил в услышанное, все казалось бредом, дурным сном. Но в одно мгновение он оказался в морге, буквально лицом к лицу с той, которую еще два дня назад нежно обнимал и целовал, шепча слова любви. Кас, стоявший позади, наверняка знал, насколько ему было больно. Обугленное, хрупкое тело лежало на холодном столе, недвижимое, обезображенное, и это было тело девушки, которую он искренне любил.

Так оно было, до этой ночи.

Липкое, удушающее осознание поглощало его, словно щупальца невидимого чудовища, имя которому было — смерть. Смерть, которая забрала у него самое дорогое.

Воспоминания настолько четко оседают в сознании, что на мгновение Себастьяну даже запах формалина кажется ощутимым. Едкий, пронизывающий запах, который он никогда не сможет забыть. К горлу подступает ком желчи, дыхание перехватывает. Дурно становится незамедлительно, заставляя его судорожно вцепиться в подлокотники кресла, чтобы не потерять сознание. Мир вокруг начинает расплываться, а в ушах звенит от напряжения. Он закрывает глаза, пытаясь отвлечься от кошмарных образов, но они преследуют его, словно тени, вырвавшиеся из самых темных глубин его души. И в центре этого кошмара — ее обугленное тело, безжизненное и навсегда потерянное.

— Останови машину! — рявкает Себастьян.

Автомобиль плавно тормозит у обочины, и ему хватает пары секунд, чтобы распахнуть дверь и чудом не запачкать дорогие итальянские ботинки, когда содержимое желудка оказывается на земле. Откашливаясь, Себастьян облизывает пересохшие губы и тяжело облокачивается о багажник машины. Казалось, чья-то невидимая рука забралась в грудь под левую ключицу и безжалостно сжимала сердце, не давая сделать вдох. Одним резким движением Себастьян вытягивает галстук, словно освобождаясь от удушающей петли. Но даже это не приносит облегчения; на душе по-прежнему мерзко, погано, словно его предали все и сразу.

В тот же момент подле него оказывается водитель, Франциско, который молчаливо протягивает ему бутылку минеральной воды. Себастьян принимает ее, благодарно кивнув. Открыв крышку, он делает несколько больших глотков, пытаясь хоть немного смыть горечь во рту и приглушить тошноту, терзающую его изнутри. Холодная вода немного помогает, приводя в чувство, но боль в сердце остается нетронутой.

Серый «лексус», следовавший за ними, резко сворачивает на обочину, тормозя практически у самых ног Себастьяна, ослепляя его фигуру ярким светом фар. Он жмурится, отворачиваясь, словно от удара.

— Что происходит, Себастьян? — Кас почти моментально оказывается перед ним В голосе слышится тревога, смешанная с упреком. — Ты уехал, никому ничего не сказал. Ни мне, ни охране. Я чуть с ума не сошел, пока тебя искал.

Не отвечая ни на один из вопросов, Себастьян молча достает из кармана брюк пачку сигарет и заученным движением щелкает зажигалкой, прикуривая. Делает глубокую затяжку, выпуская дым в ночное небо. Ему нужно время, чтобы собраться с мыслями, чтобы найти слова, чтобы объяснить то, что сейчас разрывало его изнутри.

Дым сигареты растворялся в ночном воздухе, унося с собой часть его боли, его смятения. Себастьян смотрел на Каса сквозь пелену дыма, в его глазах читалась усталость и отчаяние.

— Я видел ее, Кас, — наконец произнес он, голос его был хриплым, как будто долгое время не пользовался им. — Я видел Алекс. Она жива.

Кас изумленно уставился на него, не веря своим ушам.

— Но... это невозможно, Себастьян. Мы... мы же своими глазами видели...

— Это была ложь, Кас. Все это была ложь. Они обманули меня, — в голосе Себастьяна слышалась горечь. — Она обманула меня.

Он снова затянулся, выпуская клуб дыма.

— Кто они? — спросил Кас, его лицо было серьезным, внимательным.

— Ее отец, — ответил Себастьян, избегая прямого взгляда. — Виктор Агилар.

Кас вздрогнул, его глаза расширились. Виктор Агилар — даже после смерти умудрялся чинить препятствия.

— Ты уверен? — спросил Кас, его голос был едва слышен.

Себастьян кивнул, его губы скривились в горькой усмешке.

— Полностью уверен.

Кас молчал, переваривая услышанное. Он знал, как Себастьян любил Алекс, знал, что ее смерть стала для него страшным ударом. И теперь, когда выяснилось, что она жива, но оказалась дочерью Виктора... Это было невероятно, немыслимо.

— Что ты собираешься делать? — спросил Кас, нарушая тяжелое молчание. В его голосе звучала надежда, страх и готовность следовать за Себастьяном куда угодно.

— Я не знаю, Кас, — ответил он, и в голосе его была сталь, закаленная в огне. — Но я клянусь тебе: я доберусь до правды. Я выверну ее наизнанку. И если Валенсия добровольно выбрала сторону своего отца, если она предала меня... она заплатит. Они все заплатят. Каждый, кто причастен к этому грязному фарсу.