18. Ледяная тайна.
Прошло два дня.
Я проснулась от того, что мир резко перекосило. Не было ни секунды на раскачку, ни мгновения на осознание — только дикий, животный спазм где-то глубоко в желудке, который вышвырнул меня из постели, как ошпаренную.
Голова закружилась, в ушах зазвенело. Я, спотыкаясь о собственные ватные ноги, почти бегом бросилась через спальню, едва успевая прикрыть рот ладонью. Горло сдавило судорогой, слюна наполнила рот противным горьким привкусом.
Я влетела в ванную, едва успев обрушиться на колени перед унитазом. Холод кафеля проник сквозь тонкую ткань пижамы, но мне было не до этого. Тело выгнулось в мучительной дуге, и наружу хлынуло то, чего, казалось, уже и не оставалось внутри — желчная, обжигающая горло жидкость.
Слезы текли ручьями сами по себе, смешиваясь с потом на висках. Я хрипло, надсадно кашляла, цепляясь дрожащими пальцами за холодный фаянс, пытаясь удержать хоть крупицу достоинства в этом абсолютно унизительном процессе.
— Чертова беременность, — прошептала я, когда уже поднималась к раковине.
Я прополоскала рот, смывая противный горький привкус, и умылась ледяной водой, чтобы она сбила огонь со щек и прояснила голову. Но нет. Отвращение ко всему, что только что происходило, ко мне самой, сидело глубоко в коже, липкое и невыносимое.
Мне срочно нужно помыться. Срочно.
Дрожащими руками я включила воду в душе, почти не глядя, и забралась под почти кипяток. Пусть он обожжет, пусть смоет это омерзение. Я стояла, сгорбившись, подставив спину горячим струям, чувствуя, как мышцы понемногу отпускает. Потом, зажмурившись, я набрала в ладони гель с резким запахом ванили и принялась втирать его в кожу, слишком интенсивно, почти до боли, словно пытаясь соскрести с себя слой этой утренней слабости, эту жалкость.
Вода текла по лицу, смешиваясь со слезами, которые я уже даже не пыталась сдерживать. Я мылилась методично, почти яростно, с одним лишь желанием — чтобы чистота снаружи хоть на минуту победила тот хаос, что царил внутри. Чтобы хоть что-то можно было взять под контроль.
— Я устала, — шептала я сквозь шум душа. — Почему так плохо? Надо съездить будет на прием к гинекологу, но как я это сделаю?
Я выключила воду и вышла из душа, завернувшись в слишком большой, мягкий халат. Пар затуманил зеркало, скрыв мое отражение — и слава богу. Я не хотела себя видеть.
Влажные волосы липли к шее, но я даже не вытерла их. Просто опустилась на краешек кровати, ощущая, как по телу растекается тяжелая, свинцовая усталость.
Мысли крутились вокруг одного. Беременность. Это должно было быть счастьем, правда? Должно было быть желанным. А я чувствовала только всепоглощающую тошноту и страх. Не радость, а бесконечное, изматывающее недомогание. Не трепетное ожидание, а панику: «Как я это сделаю? Как я скрою это? Как я доеду до врача одна?»
В горле снова подкатил знакомый горький комок. Я представила себе кухню внизу. Вид яичницы, масла, даже хлеба — от одной этой мысли желудок сжимался в болезненном спазме. Мне не просто не хотелось есть. Сама мысль о еде была пыткой. Тело, это предательское тело, отвергало все, что должно было давать силы мне и ему. Маленькому заложнику этой войны внутри меня.
Я потянулась рукой к еще плоскому животу, не чувствуя ни нежности, ни связи. Только леденящую пустоту и один-единственный вопрос, сверлящий мозг: «Как я переживу всё это?»
На улице уже апрель, там вовсю светит солнце и довольно тепло. Потому я решила, что можно чуть подсушить волосы и пойти прогуляться с Графом. Ведь свежий воздух мне помогает. Очень сильно помогает.
Я быстро собралась, хоть и было плохо, но я выдержала подвал, пытки, а беременность не выдержу? Смешно. Я должна это перебороть и идти через силу. Чтобы никому не показывать свою слабость.
Мы с Графом вышли на улицу, и правда, свежий воздух помогает. Я стояла и вдыхала приятный, теплый кислород. Солнце чуть слепило мне глаза, но не страшно. Граф бегал по всей территории особняка. Я прошлась до самого сада. Поскорее бы сюда уже цветочки пересадить. У Риццо была целая теплица для цветов, а тут нет. Очень жаль.
Я прогуляла довольно долго, тошнота полностью ушла, и я теперь была как и раньше. Энергичная, веселая, но капризная и раздраженная. Я устала от такого настроения, оно меняется постоянно. Казалось бы, что я только на начальном этапе беременности, а уже все так проявляется, а что будет тогда потом? Потом уже ужас.
Я подходила к крыльцу, как машина около него остановилась. За рулем был Шон, он был напряженный и таким же и вышел. А за ним вышел Энтони с заднего сидения. Мое сердце ушло просто в пятки.
Он же должен был вернуться через неделю!
Сердце не просто ушло в пятки — оно оборвалось в свободном падении, ударилось где-то в районе живота и замерло. Всё внутри резко сжалось, а потом провалилось в абсолютную пустоту. Воздух перехватило.
Время растянулось, замедлилось, застыло на одном кадре: дверца машины, его нога в ботинке, опирающаяся на асфальт, его рука, цепляющаяся за рамку. Он был бледнее обычного, движения чуть скованные, но он был здесь. На своем месте. Дома.
И всё во мне взорвалось диким, хаотичным вихрем эмоций. Облегчение, такое острое, что его почти больно было чувствовать. Он жив, он стоит, он дышит. Потом — стремительная, животная паника. Он увидит меня. Он всё поймет с первого взгляда.
И сквозь этот ураган прорвалось что-то хрупкое и горячее — стыд. Жгучий, беспомощный стыд за тот поцелуй на мероприятии. За свой побег.
Я чувствовала каждый его шаг, каждый его вздох, даже на таком расстоянии. Мир сузился до него одного.
Граф сразу подбежал к нему и стал скулить и тыкать в него носом, чтобы он его погладил. Я пыталась слиться с чем-то, но с чем?
Энтони погладил Графа, а затем повернулся к Шону, его рука одна была в гипсе, и он сказал спокойным голосом:
— Льдинка в доме?
Я задрожала. Мне стало очень страшно. Живот снова стал крутить, я сейчас блевану прямо тут. Шон посмотрел ему за спину, прямо на меня.
— Она за спиной, да? — усмехнулся холодно Энтони, а затем повернулся ко мне. Медленно, словно хищник. Его глаза смотрели на меня. — Льдинка.
Мои ладошки вспотели, рука так и просилась лечь на живот, но нет. Мне сейчас стоило это больших усилий, чтобы она рефлекторно не легла на живот. Я проглотила комок, который состоял из слез и из рвоты. Мой глаз, кажется, задергался. Он меня убьет? Прямо сейчас за предательство.
Энтони смотрел на меня без эмоций, без злости, без ярости. Он уже знает, что я беременна?
Когда Энтони двинулся ко мне, я почему-то отшатнулась, и он замер. Дура, что я делаю?!
— Босс, я думаю, что стоит уже пройти в дом, — прошептал быстро Шон, подходя ближе.
— Думаю, ты прав, — прочистил горло Энтони. — Жрать хочу и виски.
— Все в доме, — указал рукой на дверь Шон, а затем посмотрел на меня, но сразу же убрал взгляд.
Я быстро побежала по лестнице в дом, запинаясь об ступени, но услышала, когда уже заходила в особняк:
— Она болеет? — проговорил спокойно Энтони. — Бледная и дрожит. А ещё боится. От неё воняет страхом.
— Не знаю, — вздохнул Шон. — Она такая с того дня, как вернулась.
— Наблюдай за ней, — усмехнулся он. — Граф рад, что она вернулась.
— Все рады, — посмеялся Шон.
А затем услышала, как они поднимаются по лестнице. Граф смотрел на меня, наклонил свою голову набок. Его темные глаза изучали меня. Не сейчас. Точно не сейчас.
Я быстро побежала на второй этаж к себе в комнату, чтобы не видеть никого. Чтобы меня никто не видел. Сердце билось просто ужасно. Рвота опять подходила к горлу, а усталость стала накрывать меня. Я влетела в комнату, захлопнув дверь так, что задрожали стены, и тут же ринулась в ванную. Не было времени даже на свет — я рухнула на колени перед унитазом в полумраке, давясь пустым, мучительным спазмом.
Из горла вырывался лишь хрип, а по лицу текли слезы бессилия. Меня выворачивало ничем — одной желчью, болью и диким страхом, который сковал всё внутри. Тело била дрожь, лоб покрылся холодной испариной.
Когда спазмы наконец отпустили, я, обессиленная, прислонилась лбом к прохладной стене. В ушах стоял звон, в висках стучало. Силы покинули меня полностью, растворившись в этой унизительной слабости.
Я кое-как доползла до кровати и рухнула на нее, не в силах даже снять промокшую от слез кофту. Тяжесть накрыла меня с головой, словно волна. Глаза сами закрылись, сознание уплыло в черную, безразличную пустоту. Последним ощущением был горький привкус во рту и леденящий ужас от того, что он здесь. Прямо за стеной.
Я проснулась от легкого толчка. Быстро открыв глаза, я увидела Шона, который смотрел на меня в полумраке с напряженным лицом. Я включила ночник на тумбочке, а Шон следил за мной.
— Что такое? — прошептала хрипло я, все ещё сонно. На улице уже был глубокий вечер. Черт, сколько я проспала?
— Как себя чувствуешь? — спокойно, но напряженно спросил Шон. — Ничего не болит?
— Нет, — мотнула я головой отрицательно. — В чем проблема?
Шон вынул из кармана пачку, а затем показал мне. Витамины для беременных. Узнали. Они узнали.
Словно ледяная вода хлынула мне за ворот халата. Всё внутри резко сжалось, а потом провалилось. Воздух перехватило. Я задрожала. Мелкой, предательской дрожью, которую невозможно было скрыть. Пальцы непроизвольно вцепились в одеяло, белые от напряжения. Сердце заколотилось где-то в горле, громко, бешено, и мне показалось, что Шон слышит его стук в звенящей тишине комнаты.
Взгляд прилип к той самой пачке. Это было написано на напряженном лице Шона.
Горло пересохло. Я попыталась сглотнуть, но не смогла, лишь прошептала, и голос мой предательски сорвался на визгливую ноту:
— Где ты это нашел?
— Тихо, тихо. Не переживай, — прошептал успокаивающе Шон. — Виолетта, значит, это твоё?
Слезы наполнились у меня в глазах, а Шон просто замер и округлил глаза.
— Стой, стой, загадка Скалли, не плачь, — прошептал он, убрав пачку под подушку. — Энтони не знает, все в порядке.
— Как ты это нашел? — прошептала я.
— Я доставал из шкафа добавку для Графа, а затем вывалилась эта упаковка, — со вздохом сказал он, а затем провел рукой по своему лицу.
Я схватила его за руку, крепко сжав, чтобы он не ушел, а затем прошептала:
— Не говори. Не говори ему, пожалуйста. Пожалуйста.
Шон посмотрел мне в лицо, а затем взял мою ладошку, которая была холодная от страха, и сжал.
— Я не расскажу, Виолетта, — прошептал он твердо. — Можешь мне довериться, но рассказать когда-то надо будет.
— Он же меня убьет, — мой голос дрогнул.
— С чего ты это взяла? Сильвио так сказал? Ты ему больше веришь, чем мне? — вздохнул он и затем улыбнулся. — И когда ты узнала, что беременна?
— После того как очнулась уже в больнице. Врач сказал, что я была на четвертой неделе и был риск выкидыша, но мое тело выдержало, — прошептала я.
— Получается, что ты пережила взрыв, а затем тащила еще этого кабана оттуда, будучи беременной, — потрясенно сказал он. — Он не убьет, Виолетта. А еще тебе не стоило сегодня отшатываться от него, когда он хотел подойти к тебе.
— Я боялась, — прошептала я почти не слышно.
— Я понимаю, но Энтони не сделает тебе больно, — вздохнул нервно Шон. — Скоро мне понадобится психиатр с вами. А ты уже ездила на прием-то?
— Нет, я хотела, но не знала, как я поеду, если никто не знает, — я поджала губы и посмотрела на него с мольбой.
Он улыбнулся и прошептал:
— Значит, на следующей неделе съездим к врачу, я все устрою, чтобы тебя приняли сразу.
— Спасибо большое, — я улыбнулась и вытерла слезы. — Он где?
— Энтони в своем кабинете, злится на этот гипс и ворчит как старый дед, — посмеялся Шон, а затем посмотрел на часы. — Я задержался. Он меня отправлял, чтобы я посмотрел, жива ты или нет, а уже тут около двадцати минут торчу. Тебя сложно было разбудить, ты даже, если честно, напугала.
Я посмеялась тихо, а Шон ушел с улыбкой. И я снова осталась одна в комнате. Мой живот заурчал, я проголодалась. Очень сильно проголодалась. Надо пойти поесть.
Я медленно сползла с кровати, переоделась в чистую домашнюю одежду и спустилась вниз, а затем пошла на кухню.
Когда я вошла на кухню, то чуть сразу не убежала. Энтони сидел за столом, а Граф поедал свою порцию в миске. Я учуяла запах виски, табака и его. Запах Энтони. В животе заныло. Не от голода. Что же это со мной делает? Что он со мной делает?
Энтони поднял на меня взгляд, его голубые глаза изучали мое лицо. Его взгляд был как удар током — короткий, пронзительный и парализующий. Не ярость, не ненависть. Холодная, безразличная оценка.
В этом взгляде не было ответа. Не было ни гнева, который я так боялась, ни вопроса, ни даже привычной ледяной насмешки. Была пустота. И от этой пустоты внутри меня всё сжалось в один тугой, болезненный комок. Стало еще страшнее. Потому что неизвестность всегда страшнее самой яростной бури.
Этот беглый, отстраненный взгляд ударил больнее, чем крик. Он прошелся по моей коже ледяным прикосновением, оставив за собой мурашки и щемящее чувство невидимости.
Живот снова предательски сжался, но теперь уже не от тошноты, а от чего-то другого — острого, колющего чувства, которое было гораздо страшнее страха. От понимания, что стена между нами выросла еще выше и стала абсолютно непроницаемой.
Я прошла тихо к холодильнику и открыла его. Я взяла салат «Цезарь» и затем вилочку. Наверное, от этого я не буду блевать.
Я стояла у открытой дверцы холодильника, словно надеясь, что его холодный воздух сможет заглушить тошноту и запах виски, витавший в комнате. Механически отправила в рот кусок салата. Листья хрустели на зубах слишком громко в звенящей тишине. Каждый глоток был борьбой — я почти не чувствовала вкуса, лишь текстуру, и мысленно умоляла свой желудок принять эту пищу и не взбунтоваться.
И тут его голос, низкий и спокойный, разрезал тишину, заставив меня вздрогнуть и чуть не выронить вилку:
— Чего как лошадь, сядь и поешь нормально, Льдинка.
Фраза прозвучала не как забота, а как приказ, отточенный ледяным безразличием.
Мое сердце на мгновение замерло, а затем забилось с новой силой. Я медленно, почти на автомате, отступила от холодильника и опустилась на стул у противоположного конца стола, положив тарелку перед собой. Аппетит исчез полностью. Каждый последующий кусок салата был безвкусным и тяжелым, словно жвачка. Я ела, уставившись в тарелку, чувствуя на себе тяжесть его молчаливого присутствия через весь стол. Каждый хруст листа в моих ушах звучал оглушительно громко. Я пыталась есть «нормально», как он велел, но внутри всё сжималось от напряжения и того самого, вездесущего страха, который, как он верно подметил, от меня теперь действительно пахло.
Резкий, едкий запах дыма ударил в ноздри, пробиваясь сквозь аромат заправки и курицы. Сначала это была просто волна тошноты, знакомая и ненавистная. Потом слюна во рту стала густой и противно-сладкой. Желудок, только что успокоившийся, резко и болезненно сжался, будто его проткнули раскаленной спицей.
Глаза застилали слезы — не от эмоций, а чисто физиологическая реакция на рвотный позыв. Весь мир сузился до одной задачи: не позволить этому комку вырваться наружу прямо здесь, при нем, на этот идеально чистый пол его кухни.
Я опустила голову, уставившись в тарелку, делая вид, что изучаю состав салата с невероятным интересом. Но на самом деле я просто зажмурилась, сжимая зубы и молясь, чтобы этот спазм прошел. Чтобы он не увидел, как мое тело предательски вздрагивает с каждым новым позывом.
Не могу. Всё.
Я вскочила со стула так резко, что он с противным скрипом отъехал назад. Не глядя на него, не думая ни о чем, кроме одного — бежать.
Бросила тарелку с недоеденным салатом в раковину. Вилка с грохотом упала на пол, но я даже не обернулась. Ноги понесли меня сами, подкашиваясь от слабости и головокружения. Я вылетела из кухни, врезалась плечом в косяк двери, но не замедлила шаг. По коридору бежала почти слепая, натыкаясь на стены, чувствуя, как каждый вздох снова приносит тот проклятый запах табака, смешанный с виски.
В горле уже стоял тот самый знакомый горький ком, подпирая, не давая дышать. Слезы застилали глаза. Я влетела в свою комнату, захлопнула дверь спиной, запирая себя в безопасности четырех стен, и только тогда позволила себе громко, судорожно всхлипнуть, давясь слюной и пытаясь загнать обратно то, что рвалось наружу.