Гримерка
Внутри было как в затянутом дымом сне. Лампы под потолком мигали в полнакала, стены были окрашены в тот же глухой беж,
что и всегда в закулисье — как будто всё, что происходит после сцены, не имеет права быть ярким.
Здесь пахло потом, табаком, энергетиками, перегретой техникой и ещё чем-то — как будто раскалённым металлом.
Я сделала вдох, и меня окатило. Это был запах чужой жизни. Их жизни.
Майс сидел на диване, сгорбленный, с телефоном в руках. На нём чёрная майка, растянутая, как будто он её вытащил из сумки
час назад, а носит уже третий день. Волосы растрёпаны, глаза пустые, но в этом всём — внутренняя вязкость, отрешённость,
будто он всё ещё под битом. Он глянул на меня на секунду, кивнул и снова утонул в экране.
А Кай стоял у стены. Курил, слегка склонив голову, тень от капюшона падала на его лицо,
и только кончик сигареты жил ярким оранжевым жаром. Его рука с тонкими пальцами, покрытая почти стертыми следами от маркера и ручек,
слегка дрожала. Либо от усталости. Либо он тоже горел.
Я сделала пару шагов, и он обернулся. Я не помню, как дышала в этот момент. Возможно, не дышала вовсе.
Он посмотрел на меня — и я осела внутри. Его взгляд был тёмным, тягучим, почти влажным.
Как будто он не просто видел меня, а пробовал на вкус. Я замерла. Ни слова, ни движения.
Только сердце долбило в груди, как безумная птица, запертая в стеклянной банке.
— Ты пришла, — сказал он. Тихо. Ни капли удивления. Ни тени улыбки.
Будто знал. Будто чувствовал, что я иду к нему через всю эту ночь, через тысячи рук в зале, через каждую ноту, каждый текст,
каждую строчку, что я держала под кожей. Он сделал шаг — и пространство вокруг меня сжалось.
Я не знала, как стоять. Не знала, как говорить. Как быть настоящей, не фанаткой. Как быть собой.
— Ты же Настя, — произнёс он чуть медленно, с этим своим бархатным надломом в голосе, и мне стало жарко.
Как будто он назвал не имя — а вывел формулу. Вслух. Меня.
Я кивнула. Слишком резко. Слишком по-детски. И он усмехнулся краем губ.
— Садись, — сказал он, указывая на кресло рядом. — Сейчас допалю. Не пугайся Майса, он всегда после сета не человек.
— Я слышу, — отозвался Майс, не отрываясь от телефона.
Я села. Руки дрожали. Сердце выстукивало бешеный ритм под рёбрами, как будто на сцене был не он, а я.
Кай затянулся в последний раз, стряхнул пепел прямо на пол и подошёл ближе. Медленно. Без резких движений.
Как будто проверял, не сломаюсь ли я.
Он присел на край стола напротив, опёрся руками, и его цепочка звякнула, падая на грудь.
Свет ударил по ней, отразился, и на секунду в его глазах что-то вспыхнуло.
— Ты орала громче всех, — сказал он.
Я кивнула.
— Танцевала будто сгореть хочешь.
— Хотела, — сказала я. — Хотела сгореть.
Он замолчал. Наклонился чуть ближе. Смотрел так, будто видел меня насквозь.
Губы его чуть приоткрылись, язык медленно скользнул по нижней губе — как будто он размышлял о вкусе огня.
— Странная ты, — выдохнул он наконец.
— Зато настоящая, — ответила я.
И в этот момент внутри меня что-то сдвинулось. Я поняла — я уже не просто зритель.
Я — часть сцены.
И всё, что было до этой гримёрки — было лишь прологом.