ᴋɪʟʟᴇʀ'ꜱ ɢᴀᴍᴇ | ꜱꜱᴇᴄᴏᴜꜱꜱᴇ

Оук-стрит тонула в ночной тишине. Тусклые фонари с едва заметным жужжанием бросали на потрескавшийся асфальт жёлтые пятна света, от которых туман казался густым, как молоко. Ветер, пахнущий мокрой листвой и ржавчиной старых труб, гонял листья по пустым дворам, цепляясь за ржавые ограды и разбитые почтовые ящики. Маленький городок Элмсфорд спал мёртвым сном, не подозревая, что на одной из его улочек просыпается кошмар.

Дом под номером 66 возвышался в полумраке, словно старый памятник чужим грехам. Викторианский особняк с осыпавшейся белой краской, резными наличниками, почерневшими от времени, и высоким кованым крыльцом, на котором давно не ступала живая нога. Два окна второго этажа тускло горели — тёплый свет казался здесь неуместным, как свеча в склепе, — а первый этаж утонул в плотной, затхлой полутьме. Когда-то в этом доме жила пожилая пара, но после их смерти сюда перебралась Мэри-Энн Портер — тихая, незаметная женщина лет тридцати, работавшая в цветочной лавке на углу.

Мэри-Энн была из тех, кого взгляд скользит и не запоминает: узкие плечи, бледная кожа, вечно чуть опущенные глаза под длинной чёлкой. Тонкие руки с обгрызенными ногтями выдавали привычку нервничать, а серое, ничем не примечательное платье только подчёркивало её стремление раствориться в фоновом шуме жизни. Но сейчас, в этой тягучей ночи, её незаметность казалась почти уязвимой.

В гостиной потрескивал камин, отбрасывая колеблющиеся оранжевые блики на стены, оклеенные выцветшими обоями с цветочным орнаментом, местами вздутыми от сырости. Воздух пах старым деревом, гарью и чем-то сладковато-гнилым — запахом, который не уходил, сколько ни проветривай. На массивном ковре с затёртым восточным узором стояли два кресла с провалившимися подушками и подлокотниками, на которых тёмные пятна давно уже слились с тканью. Между ними — дубовый журнальный столик с глубокими царапинами и сколами, на котором лежали раскрытая книга с пожелтевшими страницами и кружка с засохшей тёмной кромкой по ободку.По углам комнаты, словно безмолвные свидетели, стояли фарфоровые статуэтки — пастушки, олени, птицы — покрытые тонким слоем пыли, как музейные экспонаты из другой жизни.

Часы с кукушкой на стене мерно отсчитывали минуты, их глухой ход звучал слишком громко в этой вязкой тишине. Стрелка перевалила за полночь, когда Мэри-Энн отложила книгу и потянулась встать. Но взгляд зацепился за деталь, что проколола её спокойствие ледяной иглой: дверь на кухню была приоткрыта, и из щели тянуло холодом. Она точно помнила, что закрыла её вечером...

Сжав губы, Мэри-Энн поднялась. Коридор встретил её густой, маслянистой тьмой, словно в доме выдохся сам воздух. Доски пола под ногами жалобно скрипели, выдавая каждый её шаг. Слева высился массивный буфет из тёмного дуба, в полированной поверхности которого отражалось колыхание огня. Напротив висело старое зеркало с паутиной трещин, искажённо отражавшее её силуэт — размытую, хрупкую тень.

Кухня пахла затхлостью и плесенью. Белые шкафчики облупились до серого дерева, ржавые петли стонали при малейшем движении. В углу гудел древний холодильник с вмятиной на боку, его дрожащий звук напоминал задыхающийся вздох. На стенах висели выцветшие фотографии прежних хозяев — лица, которых она не знала, но которые теперь будто наблюдали за каждым её движением. Лампочка под потолком мигнула несколько раз и погасла, оставив кухню в бездонной тьме, где каждый вдох казался слишком громким.

И тогда она услышала его — дыхание. Тяжёлое. Чужое.

Сначала она решила, что это её собственный страх играет с ней — может, шум дождя за окном? Но дыхание было рядом. Слишком рядом.

Из-за холодильника шагнула фигура — высокая, угловатая, словно вырезанная из самой темноты. Длинный тёмный плащ скользил по полу, а лицо скрывала чёрная маска из грубой ткани с прорезями для глаз. Эти глаза... холодные, серо-стальные, как клинок, и такие же безжалостные. В его руке блеснуло широкое лезвие ножа, отражая редкий луч уличного света.

— Пожалуйста... — голос Мэри-Энн дрожал, как стекло на грани трещины.

Он не ответил. Лишь шагнул ближе — медленно, с какой-то зловещей неторопливостью, будто наслаждаясь каждым мгновением её страха. Тишина между ними густела, сжималась, пока не стала почти физической. Даже дождь за окном, казалось, замер.

Мэри-Энн бросилась к двери, но успела сделать всего два шага. Рывок — резкий, беспощадный. Чужая рука вплелась в её волосы, сжала их так, что слёзы брызнули из глаз, и дёрнула назад. Мир перевернулся.

Холод кафеля встретил её спину с оглушающим ударом. Воздух вырвался из груди, лёгкие обожгло пустотой. На миг всё вокруг исчезло — остались только тяжёлые удары сердца и тиканье часов за стеной. Каждая секунда звучала, как удар молотка по гвоздю в крышке гроба.

Он склонился над ней. Его тень закрыла слабый свет из окна, оставив её в зыбком полумраке. Дыхание мужчины обжигало кожу — тёплое, влажное. И всё же он молчал. Ни слова. Только приглушённый звук его движений.

Что-то блеснуло. Лезвие. Оно двигалось не спеша, пугающе точно, словно он выполнял заранее написанный сценарий.

А потом — тишина. Неожиданное, ледяное спокойствие. Он выпрямился и, аккуратно, почти ласково, провёл чистым полотенцем по металлу. Каждое движение было выверено, как у коллекционера, протирающего дорогую реликвию.

Он исчез в темноте, растворился так же бесшумно, как появился.

И снова — только дождь за окнами. Только тиканье часов. Только пустота.