29 глава
Ронан
Noceur — тот, кто засиживается допоздна
Я все еще был в трусах, руки дрожали, когда я наливал немного водки в стакан. Направление на пристройку, где была заперта Мила, напрягло каждый мускул моего тела. Она была там меньше десяти минут, и каждый тик часов затягивал невидимую петлю вокруг моей шеи. Я не мог избавиться от этого чувства. Я отвлекся только на то, что включил весь свет в доме и отдавал Юлии приказы. Мне хотелось выпить чашку чая. Мой костюм нуждался в глажке. И какого хрена в моем доме так много желтого?
— Она там умрет.
Я даже не слышал, как Альберт вошел, пока не заговорил. Вот так убивали людей в моем положении, но сейчас мне было на это наплевать. Если судить по ощущению холода, распространяющегося в моей груди, то я был уже на глубине шести метров.
— Убирайся, — приказал я.
— Сейчас ниже нуля. Она может заработать переохлаждение в считанные минуты.
Слова разъедали мои вены, но я сказал себе, что это не имеет значения. Мила играла со мной. Залезла мне под кожу, заставила меня сделать то, чего я никогда не делал, а потом всадила мне нож в чертову спину. Набросившись, я снес все с барной стойки. Стекло разбилось вдребезги, и я увидел кровь, капающую с моей руки, но ничего не почувствовал.
Я повернулся к Альберту и прорычал:
— Я сказал тебе убирайся к чертовой матери.
— Как думаешь, мы сможем отомстить, если она там умрет?
— Мне плевать на месть, — закипел я, прежде чем понял, что говорю.
Альберт секунду наблюдал за мной.
— Люди думают, что Алексей пробирается обратно в город. Ты можешь потерять некоторых из них, если не доведешь дело до конца.
Последнее, чего я хотел, так это еще одной войны, но она была бы неизбежна, если бы я не отрубил голову змее. Большинство моих людей были людьми Алексея несколько лет назад. Хотелось бы думать, что они были преданы мне, но никто не знал, с гребаными преступниками.
Я не мог сосредоточиться на этом прямо сейчас. Не знал, как мне спать, когда Мила заперта с собаками в минусовой температуре. Меня не должно это волновать. Мне все равно. Проведя рукой по волосам, я прошёлся по комнате.
— И что она сделала?
— Она стреляла в меня, — холодно ответил я.
Он окинул меня равнодушным взглядом.
— Ты выглядишь невредимым.
— Сухой огонь. Патронник не был заряжен.
Я всегда держал оружие заряженным. Всегда. Честно говоря, это гребаное чудо. Судьба или еще какое дерьмо.
— Ты держишь ее в качестве выкупа за голову ее отца. Ты думал, она тебя поблагодарит?
Я не знал, что думать. Сегодня я почувствовал тошноту, когда к ее голове прижался ствол, и это был несчастный случай. То, что она могла сделать то же самое и сказать, что я никогда больше не увижу ее... я никогда в жизни не чувствовал себя таким преданным. Я ни о чем не думал, когда вел ее в конуру. И теперь все проваливалось внутрь, сожаление колотилось о стенки груди.
Часть меня знала, что она не собиралась стрелять в меня. Но меня поглотил тот факт, что она думала, что может просто уйти от меня. Когда гнев угас, я почувствовал себя опустошенным. Чертовски ужасным. Мысль о том, что она там, замерзшая... я больше не мог этого выносить.
Коснувшись плеча Альберта, я вышел и направился к входной двери, чувствуя, как внутри у меня все сжимается. Мои люди курили и молчали, с любопытством наблюдая, как я босиком и в одних трусах пробираюсь к конуре. Тот факт, что я не мог оставить ее здесь больше чем на пятнадцать минут, наверняка дал им повод для разговора. Они могут пойти и трахнуть себя, мне все равно.
Когда я вошел в конуру и увидел Милу, лежащую рядом с Мишей и дрожащую, мне показалось, что ее ударили ножом в грудь. Не говоря ни слова, я поднял ее на руки и пошел обратно к дому. Ее кожа была как лед против моей, но я едва чувствовал это из-за крови, пульсирующей в венах. Зная, что замешательство это признак переохлаждения, я сказал:
— Поговори со мной, Мила. Какой сегодня день?
Она дрожала, прижимаясь ко мне.
— По Английский.
Облегчение затопило меня от того, что она все еще находилась в сознании.
— Прости, — прошептала она мне в шею. — Клянусь, я не хотела этого делать...
Не слова были ударом под дых, особенно потому, что я не хотел верить ей. Я понял это еще до того, как вывел ее на улицу. Честно говоря, я не мог винить ее, если она собиралась нажать на курок. Я ведь не забрал ее с собой в отпуск. Тот факт, что я отреагировал так иррационально и что она была единственной, кто извинился передо мной, заставил меня почувствовать, что мои руки были слишком грязными, чтобы даже касаться ее.
Я не знал, как справиться с давлением в груди, поэтому повторил по Английски:
— Какой сегодня день?
— Не знаю. Меня держат в плену без телефона и календаря.
— Я принесу тебе календарь, — пообещал я.
Я внес ее в дом и прошел мимо Юлии в прихожую. В ее холодном взгляде мелькнуло легкое беспокойство, когда она посмотрела на девушку в моих руках. Мила даже покорила мою бесчувственную экономку.
Я поставил Милу на ноги в своей комнате. Я не думал, что у нее переохлаждение — по крайней мере, не критическое, — но мне все равно нужно было согреть ее. Когда я задрал ее футболку, она молча подняла руки для меня. Я опустился на корточки и спустил ее шортики вниз по бедрам. Она положила руку мне на плечо и подняла обе ноги, чтобы я мог снять ткань. Дрожь сотрясла ее, и давление в моем горле усилилось, вынуждая меня скользнуть поцелуем по ее холодному бедру и грубо сказать:
— Izvini.[103]
Я вспомнил, когда говорил это в последний раз. Мне было шесть, и я случайно опрокинул чашку чая на стол, что смыло дорожку, которую моя мать собиралась употребить. Она ударила меня так сильно, что я ударился головой о холодильник и потерял сознание. Именно тогда я понял, что извинения это всего лишь бесполезные слова, хотя Мила чувствовала иначе. И она может получить от меня все, что захочет прямо сейчас.
Тонкий взгляд ее глаз заставил меня ощутить, что она увидела воспоминание в моей голове, прежде чем запустила руку в мои волосы и заставила встать. Я притянул ее к себе на кровать, где прижал ее обнаженную грудь к своей, прижимая столько сантиметров ее ледяной кожи к своей собственной, и накрыл нас одеялами.
Она вздохнула с облегчением, почувствовав тепло.
— Ты ведь знаешь, что я не хотела этого делать, правда?
Я знал — вот в чем проблема. Это знание заставляло меня извиняться и чувствовать себя неловко.
Я хотел ее тело.
Но теперь я хотел ее преданности больше.
— Я знаю, kotyonok. А теперь спи.
Мила
Toska — тупая боль в душе.
Я проснулась среди черных простыней и древесного запаха, который поглотил все мои чувства. Ронан сидел на кресле рядом с кроватью. Его глаза были опущены, а локти покоились на коленях, когда он крутил мою серьгу в форме сердца между большим и указательным пальцами. Единственный поворот синтетического бриллианта символизировал наши отношения: он держал мое сердце на ладони — иногда доставая его, чтобы поиграть, прежде чем положить в карман, чтобы забыть.
Он не знал, что я проснулась, и я воспользовалась возможностью, чтобы посмотреть на его интимный момент. Все еще в одних трусах, его волосы отливали синевой на солнце и были взъерошены, будто он проводил по ним руками всю ночь. Он был чернилами и жаждой мести и таким человечным под холодной стальной броней.
В Москве карикатурные сердечки плясали у меня в глазах, когда я его видела. Теперь, в этой Зимней Русской крепости, вид его вызвал острую боль в груди, которая угрожала разорвать меня пополам.
Я задавалась вопросом, была ли совесть Ронана ответственна за то, что он передумал оставлять меня умирать или просто тот факт, что ему придется отказаться от своего залога. Он удивил меня, извинившись, хотя именно он сказал мне, что извинения ничего не стоят. Очевидно, он не мог смириться с мыслью быть рядом со мной дольше, чем это требовалось, чтобы убедиться, что я не умру.
Серьга выпала из его пальцев и сверкнула, отскочив от мраморного пола, прежде чем закатиться под кровать. Моя боль исчезла в темноте, где лежали монстры детства, оставив холод распространяться внутри, как паутина мороза.
Я прикрыла одеялом обнаженную грудь и села на кровати. Темный взгляд Ронана поднялся на меня. Он не выглядел усталым, но что-то подсказывало, что он привык к бессонным ночам.
— Кирилл приходил проверить тебя, — сказал он. — Ты все проспала.
Тот факт, что он послал за доктором, показался мне немного интересным — не более того. Нигде не видя своей одежды, я завернулась в одеяло и встала.
— Тебе не нужно было снова беспокоить его, но спасибо.
— Спасибо, — сухо повторил он, словно не мог решить, раздражены ли его слова или просто не понимают их.
— Spasibo.[104]
Я перевела ему по-русски и побрела к двери, черное одеяло волочилось за мной, как девушка в девственном трауре.
— Я знаю, что ты, блядь, сказала, — проскрежетал он. — И я не говорил, что ты можешь уйти.
Я послушно остановилась в дверях и повернулась к нему, радуясь ощущению онемения внутри. Ронан мог бы прямо сейчас передвинуть меня, как одну из кукол Юлии, а я бы не почувствовала ничего. Моя уступчивость была тем, чего он хотел все это время, но по жесткому блеску в его глазах, казалось, он все еще не был счастлив.
Когда он встал и направился ко мне, я перевела взгляд в угол комнаты — в основном потому, что взгляд на него потряс мое внутреннее самообладание. Как брызги краски на белом холсте.
— Как ты себя чувствуешь?
— Голодной, — просто ответила я.
Ронан издал нетерпеливый звук, теперь стоя протянув руку, он потребовал:
— Твои глаза, Мила.
Я перевела взгляд на него, но смотрела сквозь. Его внимание согрело мое лицо, раздражение в воздухе усиливалось с каждым тиком тишины. Затем он протянул руку и провел большим пальцем по моей щеке.
— И никаких слез по мне сегодня утром?
— Ты хочешь моих слез?
По моему тону было ясно, что я сделаю это, если он попросит.
Он стиснул зубы. Сердитый звук вырвался из его горла, затем он оттолкнул мое лицо и повернулся ко мне спиной.
— Теперь я могу идти?
Он покачал головой и процедил сквозь зубы:
— Можешь.
Прежде чем захлопнуть за собой дверь ванной.
В дверях спальни я столкнулась с Юлей. Она протянула мне стакан воды и две таблетки ибупрофена. Когда я бросила таблетки в рот и проглотила их, мне показалось, что я заметила проблеск мягкости в ее взгляде. Хотя он исчез вместе с поджатыми губами и следующими словами, слетевшими с губ.
— Если она осквернит себя грехом, то будет сожжена на костре.
Затем выхватила стакан из моей руки, прошмыгнула мимо меня и направилась по коридору, напевая себе под нос.
Я действительно жила здесь своей мечтой. Без сомнения, в следующем сезоне Пленная Барби появится в магазинах.
Приняв горячий душ, я отправилась в столовую позавтракать. Совершенно не обращая внимания на мое присутствие, близняшка Кайли накрывал на стол в перерывах между переписками и деликатным хихиканьем. Только когда я налила себе чашку чая, она остановилась, чтобы рассмотреть меня, как бактерии под микроскопом.
— Говорят, ты Михайлова, — очень медленно проговорила она.
Меньше всего мне хотелось вести светскую беседу, но мои манеры заставили ответить.
— Они правы.
— А еще говорят, что ты ведьма.
Я смогла лишь слегка улыбнуться.
— Ты на неё не похожа. — Ее равнодушный взгляд скользнул вниз по моим мокрым волосам и футболке. — Или как заключённая.
— Я думаю, они бывают разных форм и обличий.
Я не была уверена, говорим ли мы сейчас о ведьме или пленнице, хотя предполагала, что это утверждение сработало для обоих.
— Ты кажешься... — она нахмурилась, словно ей пришлось выдавить из себя это слово. — Милой. Но что они говорят? — она задумчиво постучала пальцами по губам, потом ее глаза загорелись. — Кровь прольется.
Ее волнение, используя это выражение, разбавило оскорбление. Очевидно, до нее дошли слухи о моей маме. Или о моем отце. Я догадалась, что у меня много плохой крови с обеих сторон, но было ясно, что она говорила о первой, когда ее взгляд скользнул к засосу на моей шее, и она промурлыкала:
— Хотя, кажется, ты уже пошла по этому пути.
Кайли была полной занудой. Я ничего не ответила и добавила немного сахара в чай, что, казалось, разозлило ее.
— Ты должна знать, что на самом деле он не хочет тебя.
Зерно горечи проникло в мою грудь. Должно быть, миссия каждого разрушить мое приятное состояние депрессии этим утром.
— Не то чтобы это тебя касалось, — вежливо ответила я, — Но да, я все прекрасно понимаю.
Ронан появился в дверном проеме, одетый в Givenchy, и по намеку на насилие в его взгляде, он услышал разговор. Ну и подслушиватель.
Он сел на свое место, как и в любое другое утро. Я снова была невидима для Кайли, когда она полностью сосредоточилась на Ронане и занялась его обустройством. Не могло быть более очевидным, что она ждала, чтобы сделать это, пока он не пришёл. И действительно, сколько вилок ему нужно? Я намазала маслом кусок тоста и проигнорировала сцену, пока она говорила с ним по-русски.
— Чай. Тогда убирайся к чертовой матери из моего дома.
Мой нож для масла дрогнул на долю секунды. Это «Ты уволена!» может посоперничать с «Учеником».[105]Кайли бросила на меня враждебный взгляд, словно это была моя вина, быстро налила Ронану чаю и выбежала из комнаты.
— Ты серьезно позволяешь людям так с тобой разговаривать? — прорычал Ронан, его сердитый взгляд был направлен на меня.
Я старалась не смотреть на него, как на Медузу.
— Например, как?
— Не играй со мной в игры, — его гнев раздражал мою кожу. — Она практически назвала тебя шлюхой.
Тот факт, что он вел себя так, словно ему не все равно, накрыл меня зудящей волной разочарования, но если бы я не сдержала все свои чувства, я боялась, что взорвусь, как Хиросима.
— Тебе нравится называть меня шлюхой, — равнодушно ответила я. — И ты сказал мне, чтобы я не покровительствовала твоему персоналу. Я просто делала то, что ты мне сказал.
С рычанием он схватил мое лицо и повернул его к себе. Я не сопротивлялась, но и не хотела встречаться с ним взглядом. Зрительный контакт превращал меня в камень, а затем в трещину прямо посередине.
— Если ты пытаешься угодить мне прямо сейчас, то делаешь все неправильно.
— Просто скажи мне, что бы ты хотел, чтобы я сделала в таких ситуациях, и обещаю, что в следующий раз сделаю лучше.
— Ты можешь начать с того, что не будешь притворяться, будто тебе насрать.
Когда он грубо отпустил меня, я быстро вернулась к своей тарелке. Я знала, что он говорил о прошлой ночи, но прикинулась дурочкой.
— Меня не волнует, что твой персонал думает обо мне.
— Клянусь Богом, Мила.
Он выхватил вилку из моей руки и положил ее рядом со всеми пятью своими.
Перебирая множество блюд на столе, я спросила:
— У тебя есть арахисовое масло? Я предпочитаю арахисовое масло на тосте.
— Ты не будешь есть, пока мы не поговорим о вчерашней ночи.
Нет. Я не хочу этого разговора. Одна только эта мысль взбудоражила мое самообладание и раздула эмоционального демона в груди, который схватил меня за горло. Я не дам этому человеку больше ни слезинки.
Его телефон зазвонил, и пока он вытаскивал его из кармана и нажимал игнорировать, я наклонила тарелку, чтобы заглянуть внутрь, нахмурившись при виде меда.
— Почему бы нам просто не устроить вечеринку и не раздавить пчел на завтрак?
— Хватит. Чертов. Блюд.
Он был близок к тому, чтобы снова вышвырнуть меня с собаками.
— Я не люблю сухие тосты, — сказала я, продолжая изучать. — Серьезно, без арахисового масла? У тебя есть бюджет или что-то в этом роде?
Одним спокойным движением руки весь двенадцатиместный стол накренился на бок, сметая стулья на своем пути. Тарелки и столовое серебро заскользили по дереву и застучали по мраморному полу. Грохот сотряс мои кости, смывая онемение внутри меня горячей волной негодования.
Вот и закончился мой завтрак.
Мой пылающий взгляд скользнул к Ронану, чтобы увидеть, что у него хватило наглости откинуться на спинку трона и поправить пиджак.
— Мне кажется, ты затаила обиду, kotyonok. Теперь ты уже не такая альтруистка, не так ли?
Жар лавиной обрушился на мое тело.
— Ты тот, кто говорит, — огрызнулась я и вскочила на ноги. — Единственная причина, по которой я здесь, заключается в том, что ты зол на моего отца.
— Сядь на хрен.
— Ты сядь!
Он даже не встал. Он сидел совершенно невозмутимый, будто только что не разрушил комнату и мое хорошее настроение.
Постукивая пальцем по подлокотнику, он мрачно произнёс:
— Твой отец последняя причина, по которой ты все еще здесь.
Я была слишком неуравновешенна, чтобы понять, что он имел в виду. Замешательство только разожгло в нем еще больше гнева.
— Тебе не следовало увольнять Кайли, — холодно сказала я ему. — Она оценит твою уклончивость и персиковые смайлики больше, чем я когда-либо.
— Она сука и манипулятор. И мне не понравилось, как она с тобой разговаривала.
— Пожалуйста, — сказала я, отворачиваясь от него. — То, что она сказала, было менее оскорбительно, чем то, что ты говорил мне.
— Хочешь, чтобы я извинился и за это тоже?
Я повернулась к нему лицом.
— Я хочу, чтобы ты меня отпустил!
Моя грудь тяжело вздымалась в наступившей тишине. Слишком поздно я поняла, что смотрю ему в глаза, в голубые и непоколебимые. Я почувствовала, что превращаюсь в камень. Трещины пронизывали мою решимость, раскалывая гнев и затопляя густые эмоции, которых я не хотела. Боль вернулась в мою грудь так сильно, что слезы прожгли себе путь на поверхность.
Я повернулась, чтобы уйти от него через лабиринт стульев, но не дошла до двери. Он схватил меня за запястье и прижал спиной к опрокинутому столу, прежде чем уперся руками в обе стороны, заперев меня. Судя по напряжению в его плечах, он сыт мной по горло.
— Я не сожалею о многих вещах, kotyonok, но я сожалею, что сделал прошлой ночью.
— Потому что ты почти лишился своего залога, — бесстрастно ответила я.
— Нет, — резко ответил он. — Потому что ты могла умереть.
Мне так хотелось верить ему, что меня прошиб холодный пот, но его голос был таким тяжелым, что легкие боролись за дозу кислорода. Мне нужен воздух, хотя, когда я попыталась убежать, он меня не отпустил. Ни из комнаты, ни из дома, ни из своей жизни. Его хватка на моей талии была как гранит, твердый, но гладкий на ощупь. Тщетно я боролась, даже когда его запах — такой грубый и убедительный — достиг моего сердца, убеждая, что последнее, чего я хочу, это чтобы он отпустил меня.
— Скажи мне, чего ты на самом деле хочешь от меня, kotyonok. Ты можешь это получить. Что угодно, кроме твоей свободы.
Какая-то часть меня хотела сказать, что мне больше ничего от него не нужно, но это была ложь. Казалось, я не смогу заставить себя произнести эти слова даже ради спасения собственной души. Это уже принадлежало ему.
— Ты хочешь свести счеты и пристрелить меня по-настоящему? — он отстранился и вложил холодный металл мне в ладонь. — Давай. На этот раз он полностью заряжен.
Только вес пистолета сломал плотину внутри меня, посылая горячие слезы по щекам. Я судорожно вздохнула и покачала головой, позволив пистолету упасть на пол.
— Это не то, чего я хочу.
— Сундук с фальшивыми бриллиантами?
Он вытер слезу большим пальцем, и ласка вырвала честность из моего горла.
— Я хочу, чтобы ты заботился... — слова так густо и непрошено осели в комнате, что у меня зазвенело в ушах.
Стало так тихо, что можно было услышать, как упала булавка. Или серьга в форме сердца.
Рука Ронана ушла с моего лица, и с резким звуком он оттолкнул меня.
— Ты такая головная боль, ты это знаешь?
Его реакция ударила меня в грудь. Я была головной болью? Это он был таким горячим и таким холодным, что меня хлестало кнутом. Возможно, я снова поставлю себя в неловкое положение, но в конце концов пожалею, что не сказала ему правду. Я бы пожалела, что вела себя так, будто мне все равно. Теперь он знал, и, очевидно, он не имел в виду, что я могу получить «что угодно» своим взглядом отвращения. Это действительно дерьмовый день.
— Тогда, пожалуй, я возьму фальшивые бриллианты, — пробормотала я и направилась к двери.
— Я кормлю свою вегаг пленницу, — прорычал он.
Сила его голоса заставила меня замолчать.
— Она целыми днями занимается йогой и играет во дворе, а по вечерам читает классику у камина.
Его сардоническому тону недоставало юмора.
Я не могла решить, оскорбляет ли он меня или показывает, что ему не все равно на свой извращенный лад. Я хотела услышать больше, но все, что я могла сделать, это обернуться и обвинить:
— Ты шпионил за мной.
— Тише. Это мой монолог.
Я закрыла рот.
— Держать тебя здесь это пощечина моим людям, но, похоже, мне на это плевать. Чем дольше я откладываю месть, тем ближе подхожу к новой войне с твоим отцом. И мне на это тоже плевать.
Мое горло сжалось при мысли, что я являюсь источником такого рода насилия. Я понятия не имела, что мое присутствие здесь вызвало столько проблем.
Его глаза сузились.
— Ты нажмешь на курок, и я не смогу оставить тебя на холоде даже на пятнадцать гребаных минут. Так скажи мне, Мила, кому здесь не все равно?
Слова заползли мне под кожу, обвились вокруг сердца, как колючая проволока, и усилили реакцию бегства или борьбы в моих мышцах. Я боролась с желанием убежать, даже когда он сделал шаг ко мне, в его глазах отразилась ярость.
— Ты улетишь домой, не сказав мне ни слова, не так ли?
Я судорожно сглотнула. Он знал, что я собиралась улететь после ночи, проведенной с ним в моем гостиничном номере. По какой-то причине от осознания этого у меня сжалось сердце от чувства вины. Ронан подошел ближе. Его враждебность обернулась вокруг моего тела, когда его пальцы схватили мое лицо, заставляя прерывисто выдохнуть.
— Неужели меня так легко оставить, kotyonok?
У меня перехватило дыхание от гневной уязвимости, которую он позволил мне увидеть. Хуже всего было то, что я разделяла его — страх быть брошенной, быть недостаточно хорошей. Эта его слабость скрутила мне грудь. Это заставило меня навсегда изменить свое мнение о нем. Я никогда больше не увижу в нем монстра, каким я когда-то считала его, но из голодного, обиженного мальчика, худшая часть человечества превратилась в бессердечного человека.
На сердце у меня было так тяжело, что я обхватила его лицо руками и прижалась губами к его шраму. Мягкое движение контрастировало с его грубой хваткой, удерживающей меня на месте. Он напрягся, будто не был уверен в том, что я делаю; будто никогда в жизни к нему так не прикасались; будто он ожидал, что боль придет раньше. Его простая реакция погубила меня.
— Ты хотел моих страданий, но я даю тебе свое прощение, — выдохнула я хриплым голосом. — Когда ты меня отпустишь, я не сдам тебя, хотя должна. Я не могу быть тем человеком, который отправит тебя обратно в тюрьму... — я прерывисто вздохнула. — Я уйду, когда все это закончится, и не буду оглядываться назад, хотя и не потому, что ненавижу тебя, а потому, что не хочу. Даже самую малость...
Слова на мгновение застыли вокруг нас, прежде чем он сухо сказал:
— Мне это очень напоминает фильмы Николаса Спаркса, kotyonok. Я просто хотел убедить тебя позволить мне трахнуть тебя снова.
— Я эмоциональная дура, — ответила я. — Получи, распишись.
Он грубо усмехнулся. Когда мой большой палец коснулся его шрама, он сильно прикусил его между прямыми белыми зубами. Я зашипела от боли и с яростью вытащила его.
— Я грубый ублюдок, — ответил он. — Смирись с этим. — его взгляд стал беспокойным. — Если ты хочешь сдать меня, так тому и быть. Я бы вернулся в тюрьму за тебя, kotyonok, но когда я выйду, между нами будет океан.
Я вдруг даже представить себе не могла, как вернусь к причалам Майами, к Картеру и одиноким звукам Атлантики. Какая-то тяжесть сдавила мне грудь, вынудив сорваться с губ.
— Но почему?
Его пальцы сжались на моих щеках, голос потемнел.
— Ты даже не представляешь, что обрушишь на Москву после стольких лет безбрачия.
Когда он произнес эти слова, горячая волна ревности испарила все остальные эмоции. Мысль о том, что он будет с другими девушками, ударила меня в живот. Все мое тело восставало против этой идеи. Мне вдруг захотелось запечатлеть себя в нем, чтобы он запомнил меня навсегда, невзирая на последствия.
Я схватила его за волосы и притянула его рот к своему, скользнув языком между его губ. Он зашипел и приподнял меня, чтобы я могла обхватить ногами его бедра. Я никогда не чувствовала себя такой маленькой, такой женственной и полноценной. Я вдруг поняла, что никогда больше не почувствую этого; никогда не буду так хорошо подходить к кому-то другому; никогда не встречу другого такого человека.
С тем же успехом я могу наслаждаться счастьем, пока оно длится.
Он прижал меня спиной к перевернутому столу и лизнул в небо. От его вкуса и жара его тела внутри меня разгорелся огонь, обжигающий меня изнутри. Я напевала ему в губы, умирая от желания большего — от всего, что у него было. Двигаясь об него и не найдя нужного трения, я издала разочарованный звук.
— Трахни меня, — выдохнула я, дергая его за пряжку ремня.
Он застонал и отстранился.
— Не здесь.
— Здесь, — взмолилась я, снова сокращая расстояние и покусывая его нижнюю губу. — Как ты хочешь. Пожалуйста.
— Nyet.
Он попытался спустить меня вниз по своему телу, но мои ноги сжались вокруг него. Я ощущала, как он тверд, и наслаждалась его реакцией, пока он не схватил меня и не дернул голову назад.
— Не искушай меня, kotyonok, — проворчал он. — Я не настолько благороден, чтобы отказаться от предложения.
— Тогда не нужно.
Секунду он наблюдал за мной.
— Иисус. — с расстроенным звуком, будто ему было больно, он отпустил мои волосы. — У меня Стокгольмский синдром.
Я подавила улыбку.
— Ммм, — согласилась я и присосалась к его шее. — Теперь тебе придется иметь дело с побочными эффектами.
Я притянула свой рот к его, и после секундного поцелуя его тепловатых губ, он поцеловал меня в ответ, скользя своим языком по моему. Пустая боль пульсировала между моих ног, и я прижалась к нему.
— Я нуждаюсь в этом, — взмолилась я.
Он остановил мои движения.
— Ты получишь это в моей комнате, куда не так просто войти.
— Тогда отведи меня в свою комнату... пожалуйста.
Прозвучало одно из его «блядь», и я поцеловала его в губы, затем скользнула ртом вниз по его шее, посасывая и покусывая везде, куда могла дотянуться. Дьявол отнес меня в свою спальню, и тот факт, что я была здесь против своей воли, больше не имел значения, когда я знала, что он заполнит пустоту внутри меня.
По крайней мере, одним способом.