1 глава
Мила
Fernweh — тяга к дальним расстояниям.
Прерывисто дыша от бега, я коснулась пятками травы и босиком двинулась по нашей ухоженной лужайке, не останавливаясь, пока не добралась до каменистой насыпи и не почувствовала, как прохладные волны плещутся о мои пальцы и подол вечернего платья. Я задыхалась, когда пот блестел на моей коже под тяжелой Луной. Легкий бриз спутывал мои длинные волосы, пальмы соприкасались о кружевные рукава, но рай сковал меня так же крепко, как пояс Dior вокруг талии.
Пробежки в восемь километров недостаточно, чтобы избавиться от жгучего чувства, которое росло внутри — хотя, как всегда, океан сдерживал меня.
У меня чесались руки сорвать жемчуг с шеи, разорвать платье в клочья, как это делали сводные сестры Золушки, но это разрушило бы фасад, который я поддерживала так долго, что не была уверена, что скрывалось под ним. Поэтому вместо этого я вонзила ногти с французским маникюром в ладони.
Должно было быть нечто большее, чем этот мир за воротами причала, но желание большего, чем жизнь в роскоши, раздуло во мне комок вины. Глядя на залив Бискейн[1]} широкую сверкающую тропу, ведущую к бескрайнему океану, я чувствовала себя такой же дрейфующей и неподвижной, как буй, качающийся на волнах. Единственная разница заключалась в том, что я плыла в мирском океане ожиданий.
Я закрыла глаза и мысленно повторила:
— Je vais bien. Tu vas bien. Nous allons bien.[2]
Мне позволили побыть одной лишь несколько секунд, прежде чем знакомое присутствие Ивана погладило меня по спине. Он встал рядом, его пиджак коснулся моей обнаженной руки.
— Ты не можешь вот так убегать, Мила.
Русский акцент и напряжение сделали его голос грубее.
Немного юмора возникло при виде Ивана, гоняющегося за мной по улицам Майами в костюме и угрюмом настроении, но веселье исчезло со следующей волной, которая накатила на скалы.
— Если ты будешь продолжать преследовать меня, как охотник, у меня в конце концов вспыхнут чувства, — сухо ответила я.
Он бросил на меня быстрый взгляд.
— Ты же знаешь, что это моя работа.
Иван прилетел домой с моим папой после одной из его деловых поездок в Москву много лет назад. В то время мне было всего тринадцать, а он был на восемь лет старше меня, и я думала, что он самый красивый парень, которого я когда-либо видела. Я влюбилась в его акцент и очаровательно ограниченное знание Английского, и не могла бы смутить себя больше, следуя за ним по нашему просторному Испанскому колониальному дому.
А теперь он следовал за мной.
Одна рука покоилась в кармане брюк, а в другой он держал маленькую красную бархатную коробочку.
— От твоего отца.
Я долго смотрела на коробочку, прежде чем забрать ее у него и открыть. Голубые серьги в форме сердца. Папа всегда говорил, что я ношу свое сердце на рукаве. Камни были ненастоящими. Он знал, что я никогда не ношу ничего настоящего, не после просмотра «Кровавого алмаза»,[3]} будучи подростком.
Это не первый раз, когда он дарил подарок после того, как забывал о чем-то важном для меня. Разница состояла в том, что на этот раз я больше не могла отогнать это чувство, это зарождающееся подозрение.
— Надеюсь, ты ничего не вывихнул, — сказала я.
Иван бросил на меня вопросительный взгляд.
— Тяжелая работка копаться в отцовском запасном ящике с подарками.
Вздохнув, он провел рукой по своим светлым волосам.
— Ему не все равно, Мила.
— В последнее время он очень интересно это показывает.
— Он очень занят, — заметил Иван. — Ты знаешь об этом.
Я издала неопределенный звук. Мой папа, должно быть, занят больше, чем президент, чтобы объяснить, почему не показывался последние три месяца. Он пропустил два последних праздника, а теперь еще и мой двадцатый день рождения.
Каждый год мы отмечали мой день рождения за одним столом в одном и том же пятизвездочном ресторане. Папа обычно заказывал бифштекс. Я улыбалась Энрике, владельцу и шеф-повару, который принимал наши заказы лично с тех пор, как была ребенком, и меняла блюда отца на что-то полезное для сердца. Папа должен следить за уровнем холестерина в крови. Я переживала, он бы спорил. Но в конце концов он сдался.
Сегодня я просидела два часа с Иваном и моим безупречным отражением в фарфоровой тарелке. То есть до тех пор, пока юбилейная вечеринка за соседним столиком не взорвалась, разбив мою решимость золотым конфетти.
Иван болтал с официанткой в баре, когда я сбежала из ресторана и пробежала восемь километров до дома.
— Он никогда не уезжал на такой долгий срок, Иван... — мой голос дрогнул, прежде чем я сказала: — Что-то не так.
Как обычно, с его губ начали слетать все те же двусмысленные слова — очень занят, важная деловая сделка, бла-бла-бла. Я погрузилась в себя, смотря на одинокую чайку, парящую над водой. Я завидовала ее крыльям, смелости выпрыгнуть из гнезда, еще не зная, что она может летать. И вот я здесь, за золотыми воротами, заточенная поясом Dior и жаждой папиного одобрения.
Я не осознавала, что повернулась, чтобы уйти, пока Иван не схватил меня за руку.
— Куда ты собралась?
«Домой», — вертелось у меня на губах, но что-то совсем другое, что-то, что шокировало даже меня, вырвалось наружу.
— В Москву.
Неужели хладнокровный и собранный Иван Волков действительно побледнел при этом единственном слове, или это все мое воображение? Он отпустил мою руку, его спокойная сила заморозила меня к мокрому камню.
— В Москву, — медленно повторил он, будто не расслышал.
Я приподняла бровь.
— В столицу России? В место, где я родилась? То...
— Zamolchi[4]. Зачем тебе лететь в Москву?
— Папа сейчас практически живет там. Ты же знаешь, что он не следит за своим холестерином. Что, если он болен и не хочет, чтобы я узнала?
— Уверяю тебя, он не болен.
Увидев искренность в его глазах, я поверила. Это знание сняло небольшой груз с моих плеч, но также добавило еще один.
— Что, если у него какие-то неприятности?
Я была знакома со многими папиными деловыми партнерами, и не было ни одного, с кем мне было бы комфортно остаться наедине.
— Как только ты окажешься в Москве, что ты сможешь сделать, если у него неприятности?
— Обращусь в полицию.
Иван не выглядел убежденным. На самом деле, после нескольких секунд пристального взгляда на меня, он бросил незаинтересованный взгляд на залив и выдохнул. В нем прозвучала напряженная нотка, будто мысль о том, что я обращусь в русскую полицию, одновременно позабавила и встревожила его.
Его глаза вернулись к моим, казалось, не обращая внимания на прилив, который намочил его итальянские мокасины.
— Ты не знаешь, как там все устроено.
Мои пальцы крепче сжали коробочку с украшениями. Это было правдой только потому, что мне не позволяли больше сантиметра свободы, но я держала ответ внутри.
— Если ты не будешь осторожен, Иван, то наверняка лопнешь от всей своей уверенности во мне.
Его сухое выражение лица показывало, что он вовсе не был близок к тому, чтобы лопнуть.
— Сейчас январь.
— И?
— Когда мы были в Аспене в прошлом году, ты жаловалась на холод. Было минус сорок.
— Только эскимос может подумать, что сорок градусов это не холодно, — убежденно возразила я. — Как бы то ни было, я не настолько деликатна. Я могу справиться с небольшой простудой.
Это было самое худшее время в мире для того, чтобы сильный ветер поднялся и направил холодный фронт с Атлантики. Я боролась с дрожью — хотя, конечно, Иван это заметил.
Он снял пиджак, накинул его мне на плечи и заправил прядь светлых волос за ухо.
— На сегодняшний день тебе двадцать. Ты больше не нуждаешься, чтобы твой отец держал тебя за руку.
Его замечание задело меня, но я не думала, что прошу многого. Я просто не хотела сидеть перед елкой только с ним и нашим поваром Борей, которым за это платили. Не хотела чувствовать себя балериной в музыкальной шкатулке на моем комоде, кружащей в изнурительном и вечном пируэте только для того, чтобы угодить кому-то, кто бросил меня.
Отчасти дело было даже не в этом.
— Как насчет твоего завтрашнего свидания?
— Я не хочу идти, — сказала я, переводя взгляд с него на залив.
— Почему не хочешь?
Я поискала разумный ответ, но промолчала. Иван подумает, что я сошла с ума, если скажу ему правду.
— Твоему отцу нравится Картер.
— Возможно, тогда ему стоит с ним встречаться?
— Мила, — упрекнул он меня.
В течение многих лет папа намекал, что был бы счастлив, если бы Картер стал его зятем. Я была уверена, что это только потому, что его отец был деловым другом и известным адвокатом из аристократов. Как всегда, я уступила папиным настояниям, и вот уже полгода мы с Картером традиционно ухаживали друг за другом.
— Он задаст этот вопрос завтра, не так ли? — спросила я бесстрастно.
Это было бы нелепо спрашивать, учитывая, что мы даже не были моногамны. Все, что нужно было сделать, это включить TMZ, чтобы узнать, с кем спал двадцатипятилетний плейбой Картер Кингстон. Но он поведет меня в «Гранде», в ресторан, известный своими предложениями руки и сердца. Я могла только предполагать, что его отец подтолкнул его к этой архаичной идее, так же как и мой.
Иван ничего не ответил, но его глаза сказали мне все, что нужно было знать.
Я кивнула, хотя в глубине души мысль о том, чтобы сказать «Да», зная, что я заставлю это слово слететь с моих губ, поймала меня в ловушку в стеклянной коробке, медленно истощающей кислород, и я билась о стены, задыхаясь, кашляя, умоляя о воздухе.
Я подавила это чувство.
— Картер все еще будет здесь, когда я вернусь.
Иван некоторое время молчал, прежде чем кинуть свою лучшую карту.
— Ты же знаешь, что твой отец этого не одобрит.
Я пожевала губу. В прошлом, когда я просилась у папы присоединиться в одну из его деловых поездок, он отказал. Но даже будучи ребенком, я заметила что-то в его глазах, искру, которая не могла сказать «Нет» громче, чем если бы он выкрикнул это слово. Мне никогда, никогда не разрешалось ступить в Россию, это было ясно.
— Я знаю, но сейчас его здесь нет, не так ли?
— Ты никуда не полетишь.
Я уставилась на него.
Иван иногда жаловался, но никогда не говорил мне, что я могу или не могу делать. Он всегда говорил: «Да, Мила. Конечно, Мила. Как пожелаешь, Мила». Ребячество. Это был одурманенный, владеющий мечом Уэстли в моих снах. Я хочу сказать, что он никогда не говорил: «Нет, Мила». Бьюсь об заклад, если бы я захотела ограбить банк, он был бы моим секундантом, без лишних вопросов. Естественно, он потом проболтается обо мне отцу, но все равно наденет на меня лыжную маску.
Подозрение, которое я так старательно подавляла, лопнуло, как воздушный шар, схватило мое сердце и скрутило. Что скрывал мой папа в России?
Еще одну семью?
Единственная возможная причина, по которой он мог скрывать от меня что-то подобное, заключалась в том, что он не хотел, чтобы я присутствовала в их жизни. И, в конце концов, в его тоже.
Je ne pleurerai pas. Tu ne pleureras pas. Nous ne pleurerons pas.[5]
Спряжения меня подвели, и единственная досадная слеза скатилась по щеке. Иван наклонил мой подбородок к своему и вытер его, мягкое прикосновение его большого пальца окутало меня теплом и удовлетворением. Что-то еще заполнило пространство между нами. Влечение. Немного электричества. В некоторые дни, когда я чувствовала себя особенно подавленной, это искрилось сильнее, чем обычно.
Никто из нас никогда не действовал в соответствии с этим.
Моим оправданием была гадалка, к которой я сходила, когда мне было четырнадцать. В том самом готическом возрасте я спросила ее, какова моя цель в жизни. Она нахмурилась, сидя за своим хрустальным шаром, а потом произнесла, что я найду мужчину, предназначенного мне, и что от него у меня перехватит дыхание. Это был общий ответ, который она, вероятно, говорила всем, но это прилипло ко мне, как клей.
Мое дыхание было нормальным рядом с Иваном.
И с Картером тоже, несмотря на то, что я экспериментировала с ним из чистой скуки. Не говоря уже о том, что он невероятно убедителен.
Мое время истекало, как последние песчинки в песочных часах. И все же я ждала. Большего. Из-за какой-то глупой идеи, которую вбила мне в голову мадам Ричи.
Это было моим оправданием.
Теперь мне было любопытно узнать Ивана.
Я наклонилась к большому пальцу, бегущему по моей щеке, и мягко моргнула, глядя ему в глаза.
— Почему ты никогда не целовал меня?
— Потому что я хочу дольше пожить, — невозмутимо ответил он.
Уголок моих губ приподнялись. Я никогда раньше не слышала, чтобы папа повышал голос, и уж точно не на Ивана, который был ему практически сыном.
— Но на самом деле?
Он бросил на меня тяжелый взгляд и опустил руку.
— Больше никаких разговоров о Москве, ладно?
Вздохнув, я кивнула.
Я смотрела, как он идет по лужайке к дому, покачивание и простор океана поселились в моих костях с чувством тоски и уединения от остального мира.
Мой телефон завибрировал в кармане платья, и я хотела проигнорировать его, но все равно потянулась к нему.
Папа: «С днем рождения, ангел. Прости, что пропустил этот день. Как обычно, работа. Мы отпразднуем, когда я вернусь домой».
Пришло еще одно сообщение.
Папа: «Повеселись завтра. Картер тебе подходит».
Я положила телефон обратно в карман и заменила серьги синтетическими голубыми бриллиантами. Я представляла себе, как они сверкают, словно сердце океана, когда море тянет меня вниз, навечно удерживая в судорожных вздохах, жемчужных ожерельях и одиноких звуках океана.
Это меня и убедило.
Завтра я буду в России.