КРИВИЦКИЙ - ПАВЛОВА: ЗАЖЖЁМ?

А поутру, как говорится, мы проснулись. Хотя было уже далеко не утро. Время неумолимо приближалось к полудню. Моя драгоценная жёнушка чувствовала себя скверно. И это я ещё мягко сказал.

Казалось бы, она выпила гораздо меньше моего, и именно я должен был страдать ужасным похмельем. Но правильно говорят: когда хочешь напиться, никогда не получается. Так было и в моём случае. Но Иру разбивала головная боль, и все прелести похмельного синдрома были на лицо. Я, естественно, был врагом номер один со всеми вытекающими последствиями. Она злилась, ворчала, проклинала те дни, когда я родился, когда она меня встретила, и тот самый, когда согласилась стать моей женой.

Я мужественно молчал на все её обвинения, понимая, что в чём-то она была, конечно, права. Но не до такой степени, чтобы называть меня при этом последней сволочью, которая не подумала о том, что будет сегодня утром. Я молчал, потому что действительно не думал об этом. Вчера вечером и ночью было так хорошо, что у меня не возникало даже мысли, что утром я буду пожинать последствия в виде нелицеприятных слов от своей жены. Я уже молчу, что меня донимал мой затылок, причину, локализацию и интенсивность боли, которого я мало понимал. Молчу и про свой шикарный кроваво-фиолетовый язык, который также мне напоминал о вчерашнем. Но вечер и ночь были хороши, и она должна была это признать. Но Ира не признавала. Напротив, ей было плохо, и я должен был оказать ей помощь в полном объёме. Иначе....

А иначе всё могло закончиться плачевно. Наше рандеву и последующие приключения она могла припоминать мне всю оставшуюся жизнь, и далеко не в милой манере «а помнишь», а гораздо хуже - с подначками, язвительными замечаниями, смущая и вызывая у меня чувство неловкости. Я этого не хотел.

Хорошо! Если уж я виноват в теперешнем её состоянии, нужно исправляться и реабилитироваться. Кажется, мои подвиги, как подвиги Геракла. Чем больше делаю, тем больше нужно сделать. Что же поделать, если моим Эврисфеем была Егорова, и чтобы мне стать бессмертным или хотя бы богоподобным в её глазах, я должен был их совершить.

Уборка берлоги Тедди и реанимация самого медвежонка, животворящий напиток моего приготовление, стирка и милые нежные слова уговоров для моей Егоровой. Вот далеко неполный арсенал того, что входило в мои сегодняшние подвиги.

Душ был принят, стиральная машинка запущена, посуда вымыта. Оставались мелочи. К таким относилась реанимация медвежонка и его хозяйки. Медведь не ворчит и не проклинает, что я родился на свет и наши пути пересеклись, поэтому я решил оставить его напоследок. А вот его хозяйка... Я услышал из её уст всё, и даже то, что не должен был слышать. «Осим хаим» не прокатывал. Здесь нужно было что-то радикальнее.

Видно, мне на роду написано спасать людей вообще и мою вторую половину в частности.

***

В закипающую воду отправились десять ломтиков свежего имбиря, после чего варево было процежено, и в него был добавлен целебный состав из витаминов и тех средств, которые я не собираюсь озвучивать. Даже Егоровой не надо знать, чем сейчас я буду её вытаскивать из разобранного состояния. Главная задача - она должна это выпить.

Воплей будет! Могу себе представить! Плевать! Я знаю, что это поможет окончательно и бесповоротно.

Я зашёл в спальню, где уже успел навести порядок. Из напоминания о вчерашнем был лишь дремлющий на моих брюках Кот. Кажется, его тоже штормило, потому что он даже не отреагировал на мой призыв позавтракать.

Усевшись на кровать, я поставил стакан с имбирным отваром на прикроватную тумбочку и, дотронувшись до обнажённого плеча жены, тихо произнёс:

— Ир, Ириш.

В ответ услышал лишь невнятное мычание моей дрожащей супруги.

— Егорова! — рявкнул я, — посмотри на меня!

— Кривицкий! Что ты орёшь! — простонала она и, приоткрыв опухшие веки, уставилась на меня, - шарахаешься по квартире, покоя от тебя нет.

— Я порядок наводил.

— Умиралочки дай, — она высунула руку из-под одеяла и жестом показала в направлении бутылки.

— Нет. Сначала выпей это, — бутылка с «Ессентуками» перекочевала за мою спину, а на переднем плане перед взором Ирины возник стакан с мутным содержимым неопределённого цвета.

— Что это? — она протянула руку к стакану и тут же сморщилась, почувствовав запах, — фу, какая вонь.

Я не дал стакан ей в руки, а лишь подоткнул под её спину подушку и, придерживая её спину, подбодрил:

— Давай-давай. Маленькими глоточками.

Она попробовала и скривилась. Без слов было понятно, что живительное зелье моего производства ей не зашло. Но Егорова и молчание точно не были синонимы в данной ситуации:

— Кривицкий, отвали. Меня сейчас вырвет.

Она изобразила позыв на рвоту. И передёрнула плечами.

— Не вырвет. Наоборот, легче станет, — я вновь поднёс к её губам мутноватое содержимое стакана.

— Как это можно пить? Сам пей, — она попыталась оттолкнуть стакан от своего лица. Из этого ничего не вышло. Я, предвидя её размахивающие движения рук, успел отстранить стеклотару.

— Уже. И, как видишь, я в порядке. В отличие от тебя и Кота.

— Вот ему и дай. Меня вообще знобит.

Она попыталась натянуть одеяло на плечи и отстраниться от меня.

Я это предвидел и сам подоткнул одеяло под её спину. После чего ненавязчиво предложил:

— Давай футболку оденем.

— Ага, потом штаны. Отстань, - прошипела она, — у меня сегодня лежачая забастовка твоими стараниями.

Она вновь попыталась отстраниться и, отвернувшись от меня, зарылась в подушку. Она вредничала, злилась, но я был готов к её капризам.

— Пойдём в душ сходим, потом бастовать будешь, — быстро предложил я, полагая, что контрастный душ не такое уж и плохое решение проблемы, если он будет принят в комплексе.

— Перебьешься, — буркнула она и дернула одеяло, пытаясь укрыться с головой.

— Я вообще-то про тебя говорю, — усмехнулся я и подумал: «Вот кто про что!».

— Ты сказал «сходим», — она указала мне на множественное число в моём предложении, вновь переводя все стрелки на меня.

— Егорова! – вздохнул я и покачал головой, — я же помочь хочу.

— Помог уже. Руки убери. Ты что, не понимаешь? Мне плохо! Отвали, сказала, со своей заботой!

Слова прозвучали зло. Червячок обиды зашевелился, начиная поедать мозг, но, придушив его в стадии кокона, я процедил:

— Не отвалю. Не хочу, чтобы ты потом меня постоянно обвиняла, что я тебя накачал.

— А разве нет! Кривицкий, может быть, ты чай пил? — выпалила она, резко обернувшись ко мне.

— Конечно! Из одной бутылки с тобой. Ещё скажи, что я тебе в бокал что-то подсыпал! Кажется, я начинал терять терпение.

И уже готов был просто сгрести её и оттащить в ванную комнату, а там будь что будет, как она жалобно проскулила:

— Вот кто тебя просил вторую бутылку открывать?

— А мне что, надо было еще и разрешения спрашивать? — моему изумлению не было конца, и брови рефлекторно подлетели вверх. На мой вопрос ответа не последовало, но прилетел ультиматум:

— Всё я сказала! Я эту бурду пить не буду!

Но терять мне было нечего, и я выдвинул ответный:

— А я сказал: будешь! Или душ. Выбирай! — и вновь протянул стакан своей строптивице.

Она с недовольным видом воззрилась на него. Затем, тяжело вздохнув, протянула к нему руку со словами:

— Меня тошнит.

— Вот эта будра как раз от этого. Выпьешь, и счастье будет, — уверил я, давая понять, что зелье проверенное и только его запах и вид вызывает неприятие. Организм же примет его с благодарностью.

— Я смотрю, у меня сплошное счастье, как с тобой связалась.

Моей Егоровой было плохо, но количество язвительных замечаний от этого не стало меньше. В её случае действовала арифметическая прогрессия: чем хуже состояние, тем больше желчи.

— Ир, ну вчера же было всё здорово.

— Десерт твой, что ли?

— Да и наш десерт тоже!

Я сделал акцент на том, что десерт все же был совместным и это не была лишь моя прихоть и желание.

Окончательно психанув на моё замечание, Ира вырвала стакан из моей руки:

— Дай сюда! Не отвяжешься же.

Я победоносно улыбнулся. Цель практически была достигнута.

— Задержи дыхание, — посоветовал я.

Она зажмурилась и выпила содержимое стакана залпом.

Я забрал у нее стакан, заботливо поправил одеяло, и произнёс:

— Теперь отдыхай.

Неожиданно она вцепилась в мою футболку и потянула на себя. Я, потеряв равновесие, повалился на кровать. Она прижалась к моей груди и затихла, по-видимому, прислушиваясь к себе. Я постарался не то, чтобы не шевелиться, даже не дышать.

— Не уходи, — шепнула она.

— Ириш, ты что? Совсем плохо? — обеспокоился я, прижимая её к себе.

— Ты сам как?

Я вздохнул с облегчением:

— Егорова, я с тебя дурею!

***

Вечер трудного дня. После легкого ужина мы сидели на любимом диване в гостиной. Я бездумно щелкал пультом, переключая каналы. Ирина, забравшись с ногами, пила горячий чай. Я не мог позволить себе такой роскоши. Язык не выдержал бы такого издевательства.

Напротив, в углу, около окна, наблюдал за нами своими пуговичными глазами медвежонок. Его прикид был выстиран и отглажен, а лапа была пришита непрерывным внутрикожным швом. Нужно будет очень постараться, чтобы понять, какая лапа плюшевого была травмирована. Очухавшийся Кот облюбовал место около Тедди и намывал гостей.

Допив ароматный свежезаваренный чай, Ира поставила кружку на журнальный столик и вернулась на диван. Усевшись поудобнее, она обняла моё предплечье и положила голову мне на плечо. Моё объятие было взаимным.

— Ген...

— Ммм.

— Устал?

— Да не очень. Просто раньше спать пойдём.

— Хорошо.... Ген....

— Ммм....

— Зачем ты мне медвежонка подарил?

— Не понял? Ты же хотела.

— У меня его всё равно Агнешка заберёт.

— С какой радости?

— Я же не смогу сказать, что это мой медведь.

— Почему?

— Никто не поймёт.

— Я могу сказать.

— Не надо.

— Ты сейчас стесняешься, что ли?

— Ну, как-то неловко. Взрослая тетка и мягкая игрушка. Ты же не просишь, чтобы я тебе машинку подарила.

— Послушай, это идея. А подари мне машинку, Егорова!

— Да ну тебя! Я серьёзно.

— И я серьёзно. Всё детство мечтал, чтобы мне железную дорогу подарили. Но мне так её никто и не купил. Алексу дарил, но играть некогда было, а так хотелось. Вот не поверишь.

— Ген, я верю.

— Вот и я верю. И даже не думай медведя никому отдавать. Отдашь — я обижусь.

— Я поняла. Не отдам.