Глава 8. Формальности.
Глаза, налитые свинцом, с трудом поднимались к его лицу. Голова будто залита чугуном. Только тлеющая сигара — красная точка в темноте — манила взгляд, будто обещала тепло, которого не было. Воздух вязкий, манящий, сладкий. Тело прилипло к полу, мне хотелось ласкаться от него, как кот на солнце.
Я — идеальная мишень для любого дилера. Завтра утром мне снова захочется этого. Смешно. Глупо.
Молчание длилось минут десять. Мой мозг плыл. Только когда сигара дотлела, слова сами сорвались с губ:
— Серджио, — мне было трудно говорить, язык так и наравил запасать в горло.— Твой солдат, наверное. Он пытался… — мне стало забавно, на губах появилась автоматическая усмешка, — изнасиловать меня. Но я проткнула ему руку. Насквозь.
Маттео не дрогнул.
— «Наверное» — не аргумент. С кем он был?
Я с трудом сообразила.
— Один. Голова не варит…
Для дона его уровня появление солдата без вызова — это тревога, сравнимая с выстрелом в упор.
Такой поступок значил одно из двух: вопиющую некомпетентность его капо, не контролирующих своих людей,
или прямую провокацию.
И то и другое било по репутации.
А репутация для дона — не роскошь, а броня.
Когда в ней появлялась трещина — её либо заделывали цементом, либо вырубали всё до основания.
Маттео кивнул — коротко, будто ставил точку. Он уже знал: вечер закончится кровью.
А Марлу...Марлу можно допросить. Именно сейчас, когда опиум развязывает язык, выжигая страх и саму память о наказании.
Он не употреблял наркотики. Но он знал их, как хирург знает анатомию: каждую фазу эйфории, каждую судорогу ломки, каждое ирреальное дрожание пальцев. Он был тем врачом, что нащупывает больную точку и ждёт, когда пациент, задыхаясь, прошепчет: «Ай...»
— Насчёт государства, — тихо сказал Денаро. — Ты ведь под их крылом была? Что ты такое, Марла?
Из моих губ сорвался смех.
Почему было так весело? Так легко? Это ощущение тепла и лёгкости сравнимо с беззаботным детством.
Я попыталась встать, но тело просто катилось по полу. Белые волосы рассыпались, больше не было меня. Было тело. Тело наполненное беззаботностью и вечностью.
Минут через пять ответ сам нашёлся:
— Государство… Это миф. У них нет власти. Никогда не было. Я просто человек. Как и ты.
И тут прозвучал третий голос — ленивый, бархатный, пропитанный насмешкой:
— Денаро, за женщинами ты, как вижу, следить не умеешь. Тут воняет опиумом. Не удивлюсь, если ты сам этого не заметил.
Сантино? Да это был он.
Маттео обернулся медленно, будто против веса всего мира. Его лицо не дрогнуло.
— Санто, иди к чёрту. Вроде бы не твоя территория, но нос суёшь куда не просят.
Сантино вошёл, неся себя с небрежностью хозяина, которому не нужно спрашивать разрешения.
«Он был страшен не тем, что делал, а тем, что ничего не делал. Он просто был. И этого было достаточно, чтобы воздух стал тяжелее».
Я расслабилась всем телом. Тело как мокрая рубашка — прилипло и не хочется отлипать. Мысли и размышления растворились, осталась только иллюзия их присутствия.
Слова вокруг шли как войска: цеплялись к коже, липли, строились в ряды. Первый удар, второй, кровь на половицах… и будто всё закончилось. Но у меня был смех. Забавный, неуместный.
Маттео поднял меня на плечо, как мешок с картошкой. Костлявый сустав впился в живот, но боль была чужой, далёкой, как шум улицы.
— Не хочу детей. Не хочу видеть романтику. Не хочу видеть секс. Хочу деньги. Хочу сдохнуть. Хочу закрыть глаза и встать, — я бубнила, мне было плевать что я говорила. Это было великолепное чувство освобождения — когда всё уже не твоё. И самое главное тебе плевать на последствия.
Я болталась на его плече, как тряпичная кукла. Не видела взглядов — только пол в унисон его шагам. Он что-то говорил, но не мне.
Машина. Тишина. Тело невесомое, обездвиженное. Он сидел напротив, косо глядя, как на проблему — одну из многих, но ту, что требует немедленного решения.
Голова всё время откидывалась назад, язык западал, а он молча поправлял его, как медик.
— Так сдохнешь, — бросил он спокойно. Не угроза, а диагноз.
А у меня в голове — танцы.
— Поставишь гроб, а сверху статую плавающего ангела?
Он не ответил. Стекло, отделявшее нас от водителя, сказало за него всё.
Поместье Денаро. Загородная вилла за высокими стенами: охрана, сад, бассейн. Символ статуса, силы и тотального одиночества. Это были ещё восьмидесятые. Маттео не в бегах. Всё — «замечательно».
Его кровать. Холодная, чёрная, шёлковая простыня. Он сбросил меня на неё без лишних движений.
Свинцовые веки захлопнулись, и я провалилась в глубокий, сладкий, приторный сон.
Утро.
Часы тикали, как и моё сердце. Оно стучало, словно выстрел из револьвера. Глаза открылись. И первое, что я увидела — пустоту. Не пространство, не свет. Просто чёрную дыру внутри себя. Хотелось вырвать глаза, чтобы не видеть это.
Голова пульсировала, как двигатель без масла. Каждая кость отзывалась эхом. Всё тело будто кто-то перемолол и выкинул обратно в жизнь.
Память включалась рывками. Картинки, лица, смех. Потом он. Его губы, руки. Тошно. Тошнота от всего. От реальности. От того, что я снова здесь. Что я — это я.
Я рванула в ванную, которая находилась так близко. Старая планировка в таких домах просто чудо, спасение. Мир плыл. Дверь ударилась о стену. Грохот, шум. Я снова стала опухолью в его мире.
Маттео стоял в проёме.
Мне стало всё равно, что он видит. У меня уже нет ничего, чего можно стыдиться. Всё, что можно было отнять, я отдала сама.
Он подхватил меня под локоть. Рука — холодная, как рельс.
Я опустилась на колени, кафель врезался в кожу. Желудок выворачивался, как будто пытался выдавить из меня всю ложь, что во мне осталась.
Он держал волосы. Не потому что жалел — просто не любит грязи.
— Такое дерьмо второй раз в рот не возьмёшь. — Это было прямое безразличие. Его волновала репутация.
Я смеялась без звука.
Хотелось умереть. Потому что это было слишком честно. Всё показало себя давно.
Я поднялась, посмотрела в зеркало.
Там стояла девушка, которую я не знала.
Белёсая кожа, пустые, расширенные зрачки, губы, которые стоило бы зашить. А лучше — набить их лезвиями и жевать, пока не кончится эта горечь. Я склонилась над раковиной. Новые спазмы выворачивали душу наизнанку.
— Марла. Его я скоро накажу. То А ты… побудешь у меня некоторое время. Знаю, как важна репутация незапятнанной девушки. Считай это… моей инвестицией, — он ждал "Спасибо"? Или то что я упаду к его ногам?
Меня трясло, жар, холод, зноб. Это как лихорадка. Или бесконечная карусель. Только тут ноги желают ходить, бегать, делать всё что угодно, кроме стоять на месте. Было так мерзко, что хотелось выть.
Отходняк — это не боль. Это прозрение.
Когда тело кончает страдать, а разум только начинает.
Я стояла, держась за раковину. Его рука лежала на моей спине.
И самое унизительное — то, что единственным якорем в этом аду была именно его рука. Он гладил спину. По-отцовски. Я знала, кто он. Его руки по локоть в крови, а его кровать помнила десятки таких же, как я. Он не спасал. Он изолировал угрозу. Чистил свою территорию. И эта мысль была горче рвоты.
Систему нельзя обмануть, если ты — её часть. Я просто мусор, который убрали со стола.
Дверь спальной захлопнулась на ключ. Я не обратила внимание на это, честно я ходила по комнате туда-сюда. Тело ныло. Опиум — это ложное спасение, которое ведёт в пропасть. Сначала он заглушает боль, потом делает её громче. Утро — это не про пробуждение, это про расчёт: «нужно ещё». Одна доза — миф. Бесконечность — реальность.
Маттео разминал шею стоя в кабинете, как человек, который уже привык, что мир — его очередь. Язык скользил по зубам, будто пересчитывал купюры. Улыбка на губах. Покой на лице. Холодная машина, готовая к действию. Он уже отдал «решение» другим солдатам: пусть сделают то, что должен сделать порядок. Он не пачкал рук. Он дирижёр, не исполнитель.
Что же было с Серджио? Вы уже знаете ответ.
Солнце было безжалостным, выжигая остатки ночной прохлады. Серджио проснулся с тяжелым похмельем и смутным, липким страхом, который он глушил самогоном и мыслями «пронесло».
Он ошибался.
В полдень, когда он пил кофе на кухне своего скромного домика на окраине, во двор без стука вошли трое. Шли спокойно, как хозяева. Первым был Альфонсо, капитан. Его лицо не выражало ничего, кроме легкой усталости.
— Серджио, — произнес он без предусловий. — Поедешь с нами. Нужно помочь с одним делом.
Серджио понял всё. Слово «помочь» было формальностью, такой же пустой, как «спасибо» после выстрела. Он видел лица двух других — молодых, пустых. Они смотрели на него не как на человека, а как на предмет.
Он мог бы побежать, закричать. Но это лишь продлило бы агонию и обрекло бы его семью. Правила игры он знал.
— Хорошо, — хрипло ответил он, допивая кофе. Горькая гуща на дне чашки стала последним, что он вкусил в этом доме.
Машина, ничем не примечательный «Фиат», ждала на улице. Его посадили на заднее сиденье между двумя молодыми. Альфонсо сел рядом с водителем. В салоне пахло сигаретным дымом и жарким пластиком. Всю дорогу царило молчание, прерываемое лишь шумом мотора. Никаких угроз, никаких разговоров. Они ехали по делам.
Они свернули на грунтовую дорогу, ведущую в Боско-дель-Суспиро. Лес встретил их знакомым гулом цикад и смолистым запахом сосен. Воздух внутри стал заметно прохладнее.
Машина остановилась на небольшой поляне, где земля была мягкой. Альфонсо вышел первым, потянулся и огляделся, будто оценивая локацию для пикника.
— Выходи, — кивнул он Серджио.
Тот вышел. Ноги ватными подкашивались. Он смотрел на спину Альфонсо, который закурил, глядя в глубь леса.
— Мессина Денаро передал, — сказал Альфонсо, не оборачиваясь. Его голос был ровным, лишенным эмоций. — Он сказал: «Напомни ему, чей он солдат. И чья это женщина».
Это были последние слова, которые услышал Серджио. Никакой ярости, никакого спектакля. Просто констатация. Молодые парни подошли сзади. Один из них достал кольт.
Альфонсо так и не обернулся, чтобы посмотреть. Он стоял, курил и слушал, как Лес Вздохов принял в свой хор еще один, последний, тихий стон. Работа была сделана чисто, быстро и без свидетелей. Так, как любил Денаро.
Мафия — это сложная структура со своей иерархией, биологический организм, где одни — мозг, другие — кулак.
Дон (Босс): Верховный правитель. Его слово — закон.
Подручный (Соттокапо): Правая рука дона, заместитель. Часто будущий преемник. Отдает приказы от имени дона.
Консильере (Советник): «Мозг» и дипломат. Не командует, но его совет решающий. Юрист или стратег.
Капореджиме (Капитан): Командир «бригады» солдат. Полевой командир, отвечает за свою территорию.
Солдат (Солдато): Полноправный член семьи, прошедший обряд посвящения. Основной исполнитель.
Соучастник: НЕ член семьи. Внешний помощник (адвокат, коррумпированный чиновник). Его используют, но не защищают.
В основе иерархии лежит омерта молчания, где молчание разглашение тайны предательство, караемое смертью.
Вечер.
А я — не плачу, не двигаюсь. Просто лежу. Апатия, злость, раздражение — будто остатки старого праздника, которые забыли вымести.
Тело больше не болит. Оно просто устало. От меня. От моей бесконечной внутренней суеты.
В спальню никто не заходил. И правильно. Люди — это шум. Лживые, крепкие персонажи чужой книги, написанные с опечатками и глянцевыми улыбками. Смотреть на них — то же самое, что нюхать тухлые цветы. Вроде красиво, а внутри — гниль.
Маттео зашёл, не стучась.
Это его дом. А я — его ошибка. Он большой, больной человек. Настолько большой, что тени от него хватает на целый город.
Хотя, если честно, мы оба больны. Просто у него болезнь социально приемлемая. Называется власть.
А у меня — побочная. Слишком человечная.
— Как вижу, тебе лучше.
— Да, мне лучше. Завтра, думаю, уже уеду. И не забывайте — мы не пара. Я не подруга. Так что… прошу, на «вы».
Он засмеялся. Глухо, будто внутри горла сидел песок. Голова опустилась вниз, плечи чуть дрогнули. Может, был пьян. А может, просто устал.
— Ах, Марла… Я спас твою задницу от тебя самой. Наказал солдата. А ты не можешь позволить говорить с тобой без формальностей? Тому псу ты разрешила «ты». А я, выходит, хуже? — его голос был мягким, как бархат, но острым как стекло разбитой бутылки. — Я мог бросить тебя там. Мог сделать из тебя пример, позор на площади. Но я не сделал. Всё тихо. Без шума. Без крови на снегу.
Ты просто глупая, гордая женщина.
Хорошо. Завтра можешь идти на все четыре стороны.
Но если кто-то из моих людей решит изнасиловать тебя — я не вмешаюсь. Более того, помогу ему скрыться. Сделаю всё что бы дело замяли.
Манипуляция во всей красе.
Так выглядит перекрытие кислорода — без рук, без крика, без следов. Просто кто-то ставит тебя перед выбором, которого нет.
И скажу честно, мне уже трудно дышать.
Я устала. От этого, от него, от себя.
Но всё же — лучше жить, чем выживать.
Я сделала шаг вперёд и обняла его.
Не потому что люблю, мне страшно, страшно представить новую агонию.