9. Флешбэк
Три года назад. Барселона.
Лето только подходило к концу, но вечера всё ещё были тёплыми и длинными. Окна распахнуты настежь, ветер шевелит занавески. Смех Амары доносится с террасы, где она сидит рядом с Фермином. Облокотившись на локти, она что-то рассказывает, жестикулируя с пылом. Он слушает, чуть склонив голову, и время от времени улыбается — его глаза мягкие, спокойные. Такие, какими она их помнит лучше всего.
Тогда всё казалось простым. Она могла часами говорить с ним — про школу, музыку, глупые шутки Пабло. Он знал, как её утешить, когда она переживала из-за оценок или ссор с мамой. Он дразнил её за странные привычки, но всегда запоминал каждую мелочь. Они не называли это дружбой. Не называли это отношениями. Но между ними что-то было. Тепло. Безопасность.
Она помнила вечер, когда он впервые взял её за руку. Просто так — чтобы успокоить. Но его пальцы остались в её памяти, как будто тогда в её сердце что-то щёлкнуло.
Но в один момент всё начало меняться.
Сначала — менее заметно. Он стал отвечать на сообщения короче. Пропускал обеды у них дома, ссылаясь на тренировки или усталость. Стал общаться с ребятами, которых Амара не знала.
— Он просто подросток, — говорила она себе. — Он может общаться с кем угодно. Это ничего не значит.
Но боль была слишком живая.
Одним поздним вечером, Амара сидела на низкой кирпичной ограде у ворот. Ноги болтались в воздухе, в руках — пластиковая бутылка воды, уже почти пустая. На ней — лёгкое синее платье, волосы собраны в небрежный пучок, с которого выбиваются пряди. Она пришла сюда час назад.
Поначалу Амара улыбалась, проверяла телефон, листала старые переписки. Открывала диалог с Фермином, перечитывала старые голосовые. Думала — может, задерживается. Может, забыл телефон в раздевалке. Может, просто устал.
Потом перестала проверять.
Минуты растягивались в часы. Вечер начинал пахнуть пылью и нагретым асфальтом. Воздух становился прохладнее, комары — навязчивее. Она поёжилась и села ровнее, будто это поможет как-то прогнать тревогу. Где он?
В какой то момент, телефон дрогнул в руке. Уведомление о том, как одна из новых подруг Пабло выставила сторис.
Случайно. Чисто рефлекс. Палец смахнул вверх — и экран осветился коротким видео.
Фермин. Улыбается. На его плечах — руки рыжеволосой девушки. Они вместе на какой-то вечеринке у бассейна. Она в купальнике. Он — в чёрной футболке, немного мокрой от воды. Он обнимает её за талию. Она целует его в щёку. Видео заканчивается.
Амара застыла. Сердце... словно оборвалось. Без драматичных звуков, без грохота. Просто — будто в груди всё опустело. Она даже не сразу поняла, что сжимает бутылку так сильно, что та вот-вот треснет.
Он не придёт.
Он даже не вспомнил.
И он не один.
Она медленно встала, словно внутри её больше не осталось сил. Прошла несколько шагов вдоль улицы — и резко остановилась. Закрыла лицо руками, задержала дыхание. Слёзы не вышли. Только боль. Эта тупая, бесшумная боль от предательства, которое даже не назвали вслух.
Весь оставшийся вечер она пролежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Телефон лежал рядом. На экране — снова тот же сторис. Она включала его раз за разом.
Зачем ты смотришь? Хватит. Он же... он не пришел.
Стук в дверь прервал ее от внутренних мыслей. Голос мамы:
— Амара? Всё в порядке?
— Да, — сухо, сдавленно. — Просто устала.
Снова тишина. Только гул пустоты в ушах.
Она выключает сторис. Удаляет диалог с ним. Закрывает глаза.
Но в ту ночь она так и не уснула.
Что она сделала не так?
Почему он отдалился?
Она не знала.
Не знала и того, что за этим стояло...
***
Пару недели назад на домашнем стадионе «Ла Масии».
Амара и Фермин сидели рядом после тренировки. Он в форме, всё ещё запыхавшийся. Она смеялась над чем-то, что он только что сказал. Смотрела на него с тем тёплым, влюблённым взглядом, который не требовал слов.
— Ты знал, что когда ты волнуешься, ты морщишь лоб вот здесь? — она мягко касается его брови.
— Я не волнуюсь.
— Врёшь. — она улыбается. — Но мне это нравится.
Он смотрит на неё. Как будто хочет что-то сказать. И не говорит. Просто кивает. Через несколько секунд — резко встаёт.
— Мне пора. Увидимся позже?
— Конечно.
Но позже не наступает.
Пару дней спустя, Фермин сидит в углу раздевалки, с телефоном в руке. Лента соцсетей мелькает перед глазами. Там — его имя. Его фото. Комментарии. Уже сейчас о нём начали говорить. Уже сейчас — ожидания, давление, сравнения с Гави.
Он слышит за спиной, как двое парней обсуждают:
— Ты видел, как он завалил последний пас? Если так и дальше будет — про основу может и забыть.
— Ну, зато у него девочка миленькая. Сестра Гави же, да?
Фермин сжимает кулак. Встает. Уходит.
Вечером, как только добирается до дома, он бросает рюкзак в угол. Проходит к зеркалу, смотрит на себя.
«Ты не можешь отвлекаться. Ты не можешь позволить себе слабость. Это всё — иллюзия. Ты должен быть сконцентрирован.»
Амара — она тянула его туда, где было по-настоящему, тепло, близко. Но именно это и пугало. Как будто позволить себе быть с ней — значит подставиться. Показать свою уязвимость. А если он не станет игроком основы? А если он проиграет всем ожиданиям?
Этим решением он начинает отдаляться. Сперва — меньше звонков. Потом — забытые встречи. Потом — глупая вечеринка и та рыжеволосая девочка. Ничего не значащая. Ничего. Просто как щит. Просто демонстрация самому себе, что он независим. Не уязвим. Не влюблён.
Но даже тогда, он не знал, что этим разбивал ей сердце самым болезненным путем.
***
Амара сидела на кухне с чашкой холодного чая, давно забыв, зачем вообще его заварила. Телефон лежал рядом, экран погас. От Фермина — тишина. Он пропал. Уже несколько дней как. Ни звонков, ни голосовых. Как будто вычеркнул её из своей жизни — аккуратно, бесшумно, намеренно.
А она ждала. Сначала — объяснения. Потом — хотя бы равнодушного "не хочу больше говорить". Но не дождалась ни того, ни другого. И теперь сидела в этой кухне, где пахло мандаринами и чем-то домашним, и чувствовала себя чужой.
Рядом раздался голос матери:
— Пабло, ужин готов!
— Я не голоден, у меня специальная диета! — ответил он раздражённо, даже не показавшись внизу.
Амара знала: он теперь почти всегда такой. Усталый, отстранённый, зацикленный на футболе. Всегда в какой-то гонке — за мячом, за формой, за вниманием тренеров. Иногда он смотрел на неё с нежностью, как в детстве, когда они делили одну комнату и вместе сбегали с семейных обедов. Но чаще — сквозь неё. Мимо. Как будто она тоже стала частью обстановки, привычной, но незначительной.
С родителями было не проще. Мать увлеклась благотворительными проектами, отец вечно в поездках и совещаниях. Они были рядом физически, но эмоционально — где-то за тонкой, невидимой перегородкой. С ними нельзя было говорить по-настоящему. Когда она пыталась — о тревоге, одиночестве, боли — мать говорила: "Это всё гормоны, Ами. Подростковый период, скоро пройдёт." А отец просто обнимал и спрашивал: "Ты что-то хочешь? Телефон новый? Путешествие?"
Они не были плохими. Просто не умели слышать. Не замечали трещин, пока дом ещё стоял.
Она осталась одна. Совсем. Фермин, с которым когда-то они переписывались до двух ночи, делились секретами и мечтами, теперь казался другим человеком.
В ту же ночь она снова открыла сайт университета в Лондоне. King's College. Программа для старшеклассников. Психология и развитие личности. Английский у неё был хороший, оценки — отличные. Могла бы поступить. И вдруг мысль, которая крутилась давно, оформилась в решение: уехать.
Она нашла черновик письма, которое начала ещё неделю назад. Начала дописывать:
"Я верю, что изменение окружающей жизни может помочь мне расти. Я хочу понять себя через других — и, может быть, в конечном итоге, помочь кому-то сделать то же самое."
Когда Амара нажала "отправить", ей стало страшно. Но в первый раз за долгое время — по-настоящему живо.
Через день она набралась смелости и рассказала родителям.
— Лондон? — переспросила мать, листая информацию о программе. — Ты серьёзно?
— Да. Я давно думала об этом, — соврала она. — Это перспективно. И это хорошая школа.
— Ну, это замечательно, — сказала мать, и в её глазах сверкнула гордость. — Такая взрослая уже. Мы всегда знали, что ты не из тех, кто будет сидеть на одном месте.
Отец поддержал. Конечно поддержал. Для них это звучало как начало пути. Как успех. Они даже не попытались понять, что это — побег. Что у неё нет больше ни одной ниточки, за которую она бы держалась здесь.
Даже Пабло сказал:
— Круто. Лондон — это мощно.
И вернулся к своему телефону. Он был рад за неё. Потому что не знал, как ей больно. Потому что не видел, как она задыхалась от одиночества в этом доме, полном людей.
Она не сказала ему правду. Не рассказала ни про Фермина, ни про то, как каждую ночь смотрела в потолок, боясь, что если останется, то исчезнет — внутри себя. Просто исчезнет.
Теперь всё решено. Теперь — только ждать ответа из Лондона. И она даже не знала, чего ждет больше: письма с приглашением... или возможности просто исчезнуть отсюда навсегда.
Ответ пришел рано утром, в почте было написано: "Congratulations — you've been accepted into our Sixth Form Psychology Program." Амара не сразу открыла его. Просто сидела на кровати с телефоном в руках, глядя на экран, не моргая. Ощущение было странное: не радость, не шок — а будто кто-то сказал: «Тебе выдали билет. Беги.»
Только через пару минут она услышала стук в дверь. Мать, как всегда бодрая и деловая:
— Ами! Завтрак! И у тебя письмо на почте, посмотри! Может, из Лондона?
Амара вышла из комнаты, слишком быстро. В голове звенело, тело казалось лёгким и чужим. Она просто показала родителям письмо, без слов, и наблюдала, как их лица загораются.
— Ну наконец-то! — обняла её мать. — Мы так тобой гордимся. Ты просто умница!
— Это невероятно, Ами, — сказал отец. — Лондон. Психология. Серьёзное и взрослое решение. Это изменит твою жизнь.
Они улыбались, хлопали её по плечу, говорили о будущем, о возможностях, о новой главе.
А она лишь кивала, улыбаясь вежливо, как будто всё это происходило не с ней. Как будто радовалась за кого-то другого.
Позже, когда отец уехал на встречу, а мать ушла на работу, Амара подошла к комнате Пабло. Он лежал на кровати, смотрел в потолок и катал мяч по животу.
— Пабло...
— А? — он повернул голову, глаза немного усталые, как всегда после тренировок.
— Мне пришёл ответ. Из Лондона. Я поступила.
Он сел, оживился:
— Правда? Чёрт, Ами, поздравляю! Это же круто. Тебя точно возьмут в топ! Ты же умная у нас.
Она улыбнулась.
— Спасибо... Только... Пабло, можно тебя попросить? Не говори никому. Особенно Фермину.
Он нахмурился.
— Почему? Я думал, вы друзья.
— Мы, эм..., — она отвернулась, делая вид, что поправляет волосы. — Просто... не хочу, чтобы он знал. Пожалуйста.
Пабло пожал плечами:
— Ну ладно. Как скажешь. Если тебе так спокойнее.
Он не настаивал. И это было хуже всего. Потому что он ничего не понял. Не заметил, как она изменилась, как в ней осела тяжесть. Не понял, что за этой просьбой скрывается разочарование, боль и холод. Он слишком сосредоточен на своей игре, на своей физической форме, на статистике, тренировках, планах на сезон. Он был рядом, но его не было.
И тогда Амара в последний раз подумала: это всё, что мне нужно знать. Я действительно одна.
С того момента она начала готовиться к отъезду — молча. Папку с документами держала под кроватью. Мечты — в голове. Боль — глубоко внутри. Она никому не сказала, что это решение далось ей не легко. Что это не про карьеру и будущее.
Это — про выживание.
***
Фермин помнил ту весну, как будто она вся прошла в сжатом горле. Его вызывали на тренировки к первой команде — редкие, но важные. Все смотрели: тренеры, агенты, руководство. Один неверный шаг — и ты снова в юношеской. Один промах — и тебя забывают.
Гави уже закрепился. А он? Он всё ещё ждал шанса. Ждал — и ломался от этого ожидания. Постоянное напряжение, необходимость доказывать, быть идеальным. Он почти не спал. Мог пересматривать свою игру по ночам, отмечая каждую ошибку, изучая каждое замедленное видео. Мог тренироваться часами, пока не гудели мышцы. Потому что ему никто ничего не гарантировал.
И в какой-то момент отец сказал почти между делом:
— Послушай, Фермин. Ты талантливый. Но ты ещё слишком мягкий. Девчонки, гулянки, вся эта подростковая муть — выбей из головы. Пабло уже в основе, а ты всё ещё тут. Тебе мешает это... увлечение.
Он не сказал имени. Но не нужно было. Он знал, о ком речь.
Амара.
Фермин будто бы почувствовал, как слова отца оставляют царапину. Глубокую. И болезненную. Он знал, что она — не просто "девчонка". Не "муть". Но в мире, где счёт шёл на секунды, на процент точности паса, на километры пробега, эмоции были слабостью.
Он начал меньше писать ей. Пропускал встречи. Придумывал поводы. Говорил себе, что это временно, что он всё объяснит потом, когда будет уверен в себе, в позиции в команде, в будущем.
Но «потом» всё отдалялось. А с каждым её взглядом становилось больнее.
Он начал появляться в компании других. Не потому что хотел, а потому что так легче. Меньше вопросов. Меньше боли. Потому что он не знал, как быть рядом и не позволять себе чувствовать.
И когда однажды она стояла во вешнем дворе дома — в ожидании, с тем лицом, полным тишины и разочарования — он не подошел. Он стоял дальше, видел, как она проверяет телефон, как медленно сжимает руки в карманы и уходит. Он стоял — и ничего не сделал. Если бы он только знал, что это была их последняя встреча.
«Так будет лучше», — твердил он себе. «Так безопаснее. Для неё. Для меня. Для моей карьеры.»
Но стало хуже. Потому что отдаляясь от неё, он терял часть себя.