Эпилог: Там, где цветёт жасмин.
Адель сидела в саду.
Жасмин рос по периметру ограды — Макс когда-то говорил, что этот запах пахнет чистотой. Свежестью. Жизнью.
Она не знала, зачем продолжала ухаживать за ним.
Всё это время — два года — она просто ждала.
Не потому что верила.
Потому что по-другому — не умела.
Амалия бегала между клумбами, в пышном белом платье, с заплетёнными в две косы волосами.
Почти копия отца.
Слишком живая, чтобы быть его тенью, и слишком похожа, чтобы не напоминать.
Адель смотрела, как дочь смеётся, и снова — как в сотый раз — почувствовала укол в сердце.
Невыносимо, когда в ком-то живёт любовь, которую у тебя отняли.
И всё, что остаётся — ждать.
— Мама! Кто-то стоит у ворот! — голос Амалии вонзился как крик чайки, пронзительно, резко.
Адель вздрогнула.
Сердце застучало слишком быстро.
Она медленно встала с лавочки и пошла в сторону калитки.
И когда увидела его — на секунду перестала дышать.
Он стоял, как прежде.
Чёрная рубашка. Тот же холодный взгляд, который смотрел только на неё с безумной теплотой.
Он постарел. Похудел. В глазах были тени.
Но это был он.
Макс.
— Жасмин всё ещё цветёт, — сказал он хрипло.
— Ты… — она не смогла закончить. Горло сжало.
Он шагнул к ней.
Просто взял её лицо в ладони.
Пальцы дрожали.
— Я никогда не умирал для тебя, Адель. Я умирал для мира. Чтобы ты жила. Чтобы она жила.
Она смотрела на него, будто боясь, что он исчезнет, как мираж.
Он целовал её — медленно, как будто заново учился дышать.
И тогда из-за их спин выбежала Амалия.
Остановилась.
Смотрела на него широко раскрытыми глазами.
Макс присел, посмотрел на неё.
— Ты… моя?
Адель кивнула.
— Ты — как я.
Он обнял её осторожно, прижал к себе.
Она уткнулась ему в плечо, а Адель стояла рядом, не веря, что всё это — не сон.
В тот вечер в доме снова зажглись все лампы.
В кастрюле варился борщ.
Адель смеялась — по-настоящему.
Макс шептал дочери что-то смешное.
Ветер колыхал шторы.
А в саду, среди жасмина, всё ещё пахло надеждой.
И в этот раз — никто не собирался умирать.
Конец.